В день памяти Михаила Кульчицкого
Вспомним поэта его стихами и воспоминаниями о нём, учившегося вместе с ним Давида Самойлова.
(Примечание: 19 января 1943 года 23-летний командир миномётного взвода младший лейтенант Михаил Кульчицкий погиб в бою под селом Трембачёво Луганской области при наступлении от Сталинграда в район Харькова. Захоронен в братской могиле в селе Павленково Новопсковского района Луганской области. Имя поэта выбито золотом на 10-м знамени в Пантеоне Славы Волгограда.)
Давид Самойлов, 1964 год:
Читал стихи Кульчицкого. Остались от него строфы, фрагменты.
Многого я не знал прежде. Душевной близости у нас не было. Хотя были мы в одной тесной компании, подчинялись одной дисциплине и я в него верил, а может, и он в меня.
Удивительный поэт рос. Он все чувствовал шкурой, и образ его пронзительно ощутим. Его образ зрелее, и точнее, и трагичнее его смысла. Мы тогда еще верили государству и трагедию понимали как трагедию долга. Кульчицкий и в стихе многое открыл из того, что потом сделали Евтушенко и Вознесенский. По форме - он первый поэт новой школы, сделавшей органической интонацией эксперимент 20-х годов.
Дождь. И вертикальными столбами
Дно земли таранила вода.
И казалось, сдвинутся над нами
Синие колонны навсегда.
Мы на дне глухого океана.
Даже если б не было дождя,
Проплывают птицы сквозь туманы,
Плавниками чёрными водя.
И земля лежит как Атлантида,
Скрытая морской травой лесов.
Так внутри кургана - скифский идол
Может испугать чутливых псов.
И моё дыханье белой чашей,
Пузырьками взвилося туда,
Где висит и видит землю нашу
Не открытая ещё звезда,
Вынырнуть к поверхности, где мчится
К нам, на дно, забрасывая свет,
Заставляя сердце в ритм с ней биться,
Древняя флотилия планет.
Январь 1940, «Дождь (Пейзаж как исключение)», Михаил Кульчицкий
Давид Самойлов, 1948 год:
Были Коган, Кульчицкий, Майоров, Смоленский, Молочко, Лебский, Севка Багрицкий...
...Писали мы тогда неважно. Лучше других - Кульчицкий, Майоров. Но верили друг в друга. Чувствовали - поднимается поколение. И насколько легче было бы идти сейчас, если бы все погибшие остались живы. Может быть, поэзия выглядела бы совсем иначе...
Так начинают…
Пастернак Б.
Так начинают
Юноши без роду,
Стыдясь немного
Драных брюк и пиджака,
Ещё не чувствуя под сапогом дорогу.
Развалкой входят
В века!
Но если непонятен зов стихами,
И пожелтеет в книгах
Их гроза,
Они уйдут,
Не сбросив с сердца камень,
Не плюнув жизни в грязные глаза.1
И вот тогда, в изнеможенье -
Когда от силы ты,
Когда держать её в себе невмочь,2
Крутясь ручьём,
Остановив мгновенье,
Торжественно стихи приходят в ночь.
И разлететься сердцу,
Гул не выдержав,
И умершей звездой
Дрожать огнём,
И страшен мир-слепец,
Удары вытерший,
И страшен мир,
Как звездочёты днём.
Иди же, юноша.
Звени тревожной бронзой
И не погибни кровью в подлеце.
Живи, как в первый день,
И знай, что будет солнце,
Но не растает
Иней на лице.
23-24 декабря 1938, «Дорога», Михаил Кульчицкий.
Давид Самойлов, 1946 год:
Вчера приехал Слуцкий...
Рассказывал об отце Кульчицкого, - в прошлом штабс-капитан, автор статей по вопросам заядлой офицерской морали. Затем - деникинский полковник. Статьи его были выкопаны во время этой войны и опубликованы в подчищенном виде.
Во время оккупации Харькова немцами - работал следователем. Затем был арестован, видимо за связь с антинемецкими кругами, и умер в тюрьме.
Мишка Кульчицкий не был фигурой аполитичной. Его Россия, при всей нечеткости мышления, была вещью с честными принципами. Но в нем никогда не было личной кристальности, хотя это и поэтизируется Глазковым.
1948 год:
В воспоминаниях харьковского художника Карпова, относящихся к середине прошлого века, есть упоминание о богатой помещице Нине Кульчицкой, бывшей талантливой художницей. Видимо, оттуда ведет свой буйный род Кульчицкий.
Вечер - откровенность. Холод - дружба
Не в совсем старинных погребах.
Нам светились пивом грани кружки,
Как весёлость светится в глазах.
Мы - мечтатели (иль нет?). Наверно,
Никто так не встревожит взгляд.
Взгляд. Один. Рассеянный и серый.
Медленный, как позабытый яд.
Было - наши почерки сплетались
На листе тетради черновой.
Иль случайно слово вырывалось,
Чтоб, смеясь, забыли мы его.
Будет - шашки - языки пожара
В ржанье волн - белёсых жеребят,
И тогда бессонным комиссаром
Ободришь стихами ты ребят.
Всё равно - меж камней Барселоны
Иль средь северногерманских мхов -
Будем жить зрачками слив зеленых,
Муравьями чёрными стихов.
Я хочу, чтоб пепел моей крови
В поле русском… ветер… голубом.
Чтоб в одно с прошелестом любови
Ветер пить черёмухи кустом.
И следы от наших ног весёлых
Пусть тогда проступят по земле
Так, как звёзды в огородах голых
Проступают медленно во мгле.
Мы прощаемся. Навеки? Вряд ли!..
О, скрипи, последнее гусиное перо!
Отойдём, как паруса, как сабли
(Впереди - бело, в тылу - черно).
Январь 1939, «Стихи другу», Михаил Кульчицкий.
Давид Самойлов, 1946:
Сергей рассказал пару анекдотов о Кульчицком.
В женщинах он был неразборчив и вообще как-то добродушно нагл, весело циничен, неопрятен и велик ростом. В нем чувствовалось что-то раблезианское.
Жил он одно время с ресторанной официанткой или что-то в этом роде. Затем решил с ней порвать. Они расстались. Этим бы и дело кончилось, если бы К. не распустил слух, что его бывшая возлюбленная - гермафродитка. Женщина была взбешена и грозилась ему отомстить. А он говорил весело и небрежно: «Я же не мог сказать, что с ней жил. Разве можно компрометировать женщину?»
У профессора Тимофеева из Литинститута была кошка. Жирный, балованный кот, любимец семьи, часто гулявший по двору герценовского дома. Однажды (это было в начале войны) кот исчез.
Горю хромого профессора не было конца.
В это время Кульчицкий хотел сделать подарок одной своей знакомой (Миловидовой). Он подарил ей шкурку «туркестанского тушканчика», мех, по его словам, превосходный и редкий в наших местах.
Из тушканчика была сделана чудесная муфта, с которой девушка явилась на лекцию.
Тимофеев похаживал на костылях между партами, и вдруг все заметили, что взор его прикован к муфте. Он читал лекцию и неотступно, как прикованный, глядел на муфту. После лекции он подозвал Миловидову к себе. «Что за мех?» - спросил он. - «Это туркестанский тушканчик». - «А где вы его взяли?» - «Мне его подарили». - «Кто?»
Было наряжено следствие. Вызван Кульчицкий. Его взяли на арапа. «Ты съел кота!» - сказал ему один из комсомольских деятелей. «Съел, - отвечал смущенный Кульчицкий. - Но откуда тебе это известно?»
За каннибальство Кульчицкий был исключен из института, кажется, в третий раз (с формулировкой «за безнравственность»).
Один раз он был отчислен за продажу презервативов в баре № 4 на плошали Пушкина.
Был у него друг, Ройтман, инвалид, человек сугубо ему преданный. Перед тем как ехать на фронт, К. у него жил. Они вместе проедали скудное имущество хромого.
В день перед отъездом К. пришел к своему другу, нагруженный покупками. «Ты меня кормил, - сказал он, - теперь я решил накормить тебя на прощанье».
Друзья весело провели вечер. Под конец раздобревший К. обнял своего друга и сказал: «Дорогой, я должен перед тобой покаяться. Но я знаю, ты меня простишь. Уж очень мне хотелось угостить тебя напоследок. Я продал твою протезную обувь».
Весёлый тюремщик болел весною
И мучился чёртову дюжину дней.
И крепко прилипла (как хлеб под десною)
К его лицу решётка теней.
А звери дремучего зоопарка
Много прежде него не подвластны сну,
Мычали в бреду, разметавшись жарко,
Ворочались, чуя ноздрями весну.
Казалось, столбы упадут, как кегли.
Ветер такой в эту ночь задул.
Тюремщик думал, что ключ повернул,
Но тигр, полосатей, чем каторжник беглый,
Фосфором напоив глаза,
Хвостом стирая с извёстки свой очерк,
Между двух стен, как между двух строчек,
С тщательным ужасом проползал.
Георгиевскою лентой пестрел
(Как на плакате белогвардеец),
Обоймой зубов беря на прицел
Судьбу - ни на что не надеясь.
Но сердце не компас - куда идти?
На миг опустил он глазные клапаны,
И весенний снег вдруг замёл пути,
И тигр приподнял обожжённую лапу.
Высоко на белой и острой горе
Молчал зверь, от луны задыхаясь.
Огонь электрички в душу смотрел,
В подмосковном ущелье гул продвигая.
Бенгальским огнём догорали глаза
Бенгальского тигра, сохранившего в шерсти
Тростниковый рисунок - нужней, чем азарт
В охоте за птицами с криком жести.
Что он делал, зверь, в эти ночи без визы?
Какой по счёту петух упадал?
........................................
Взвод из бригады МУРа был вызван
И точный залп по романтике дал.
18 января 1940, «Тигр», Михаил Кульчицкий
(Примечание: 19 января 1943 года 23-летний командир миномётного взвода младший лейтенант Михаил Кульчицкий погиб в бою под селом Трембачёво Луганской области при наступлении от Сталинграда в район Харькова. Захоронен в братской могиле в селе Павленково Новопсковского района Луганской области. Имя поэта выбито золотом на 10-м знамени в Пантеоне Славы Волгограда.)
Давид Самойлов, 1964 год:
Читал стихи Кульчицкого. Остались от него строфы, фрагменты.
Многого я не знал прежде. Душевной близости у нас не было. Хотя были мы в одной тесной компании, подчинялись одной дисциплине и я в него верил, а может, и он в меня.
Удивительный поэт рос. Он все чувствовал шкурой, и образ его пронзительно ощутим. Его образ зрелее, и точнее, и трагичнее его смысла. Мы тогда еще верили государству и трагедию понимали как трагедию долга. Кульчицкий и в стихе многое открыл из того, что потом сделали Евтушенко и Вознесенский. По форме - он первый поэт новой школы, сделавшей органической интонацией эксперимент 20-х годов.
Дождь. И вертикальными столбами
Дно земли таранила вода.
И казалось, сдвинутся над нами
Синие колонны навсегда.
Мы на дне глухого океана.
Даже если б не было дождя,
Проплывают птицы сквозь туманы,
Плавниками чёрными водя.
И земля лежит как Атлантида,
Скрытая морской травой лесов.
Так внутри кургана - скифский идол
Может испугать чутливых псов.
И моё дыханье белой чашей,
Пузырьками взвилося туда,
Где висит и видит землю нашу
Не открытая ещё звезда,
Вынырнуть к поверхности, где мчится
К нам, на дно, забрасывая свет,
Заставляя сердце в ритм с ней биться,
Древняя флотилия планет.
Январь 1940, «Дождь (Пейзаж как исключение)», Михаил Кульчицкий
Давид Самойлов, 1948 год:
Были Коган, Кульчицкий, Майоров, Смоленский, Молочко, Лебский, Севка Багрицкий...
...Писали мы тогда неважно. Лучше других - Кульчицкий, Майоров. Но верили друг в друга. Чувствовали - поднимается поколение. И насколько легче было бы идти сейчас, если бы все погибшие остались живы. Может быть, поэзия выглядела бы совсем иначе...
Так начинают…
Пастернак Б.
Так начинают
Юноши без роду,
Стыдясь немного
Драных брюк и пиджака,
Ещё не чувствуя под сапогом дорогу.
Развалкой входят
В века!
Но если непонятен зов стихами,
И пожелтеет в книгах
Их гроза,
Они уйдут,
Не сбросив с сердца камень,
Не плюнув жизни в грязные глаза.1
И вот тогда, в изнеможенье -
Когда от силы ты,
Когда держать её в себе невмочь,2
Крутясь ручьём,
Остановив мгновенье,
Торжественно стихи приходят в ночь.
И разлететься сердцу,
Гул не выдержав,
И умершей звездой
Дрожать огнём,
И страшен мир-слепец,
Удары вытерший,
И страшен мир,
Как звездочёты днём.
Иди же, юноша.
Звени тревожной бронзой
И не погибни кровью в подлеце.
Живи, как в первый день,
И знай, что будет солнце,
Но не растает
Иней на лице.
23-24 декабря 1938, «Дорога», Михаил Кульчицкий.
Давид Самойлов, 1946 год:
Вчера приехал Слуцкий...
Рассказывал об отце Кульчицкого, - в прошлом штабс-капитан, автор статей по вопросам заядлой офицерской морали. Затем - деникинский полковник. Статьи его были выкопаны во время этой войны и опубликованы в подчищенном виде.
Во время оккупации Харькова немцами - работал следователем. Затем был арестован, видимо за связь с антинемецкими кругами, и умер в тюрьме.
Мишка Кульчицкий не был фигурой аполитичной. Его Россия, при всей нечеткости мышления, была вещью с честными принципами. Но в нем никогда не было личной кристальности, хотя это и поэтизируется Глазковым.
1948 год:
В воспоминаниях харьковского художника Карпова, относящихся к середине прошлого века, есть упоминание о богатой помещице Нине Кульчицкой, бывшей талантливой художницей. Видимо, оттуда ведет свой буйный род Кульчицкий.
Вечер - откровенность. Холод - дружба
Не в совсем старинных погребах.
Нам светились пивом грани кружки,
Как весёлость светится в глазах.
Мы - мечтатели (иль нет?). Наверно,
Никто так не встревожит взгляд.
Взгляд. Один. Рассеянный и серый.
Медленный, как позабытый яд.
Было - наши почерки сплетались
На листе тетради черновой.
Иль случайно слово вырывалось,
Чтоб, смеясь, забыли мы его.
Будет - шашки - языки пожара
В ржанье волн - белёсых жеребят,
И тогда бессонным комиссаром
Ободришь стихами ты ребят.
Всё равно - меж камней Барселоны
Иль средь северногерманских мхов -
Будем жить зрачками слив зеленых,
Муравьями чёрными стихов.
Я хочу, чтоб пепел моей крови
В поле русском… ветер… голубом.
Чтоб в одно с прошелестом любови
Ветер пить черёмухи кустом.
И следы от наших ног весёлых
Пусть тогда проступят по земле
Так, как звёзды в огородах голых
Проступают медленно во мгле.
Мы прощаемся. Навеки? Вряд ли!..
О, скрипи, последнее гусиное перо!
Отойдём, как паруса, как сабли
(Впереди - бело, в тылу - черно).
Январь 1939, «Стихи другу», Михаил Кульчицкий.
Давид Самойлов, 1946:
Сергей рассказал пару анекдотов о Кульчицком.
В женщинах он был неразборчив и вообще как-то добродушно нагл, весело циничен, неопрятен и велик ростом. В нем чувствовалось что-то раблезианское.
Жил он одно время с ресторанной официанткой или что-то в этом роде. Затем решил с ней порвать. Они расстались. Этим бы и дело кончилось, если бы К. не распустил слух, что его бывшая возлюбленная - гермафродитка. Женщина была взбешена и грозилась ему отомстить. А он говорил весело и небрежно: «Я же не мог сказать, что с ней жил. Разве можно компрометировать женщину?»
У профессора Тимофеева из Литинститута была кошка. Жирный, балованный кот, любимец семьи, часто гулявший по двору герценовского дома. Однажды (это было в начале войны) кот исчез.
Горю хромого профессора не было конца.
В это время Кульчицкий хотел сделать подарок одной своей знакомой (Миловидовой). Он подарил ей шкурку «туркестанского тушканчика», мех, по его словам, превосходный и редкий в наших местах.
Из тушканчика была сделана чудесная муфта, с которой девушка явилась на лекцию.
Тимофеев похаживал на костылях между партами, и вдруг все заметили, что взор его прикован к муфте. Он читал лекцию и неотступно, как прикованный, глядел на муфту. После лекции он подозвал Миловидову к себе. «Что за мех?» - спросил он. - «Это туркестанский тушканчик». - «А где вы его взяли?» - «Мне его подарили». - «Кто?»
Было наряжено следствие. Вызван Кульчицкий. Его взяли на арапа. «Ты съел кота!» - сказал ему один из комсомольских деятелей. «Съел, - отвечал смущенный Кульчицкий. - Но откуда тебе это известно?»
За каннибальство Кульчицкий был исключен из института, кажется, в третий раз (с формулировкой «за безнравственность»).
Один раз он был отчислен за продажу презервативов в баре № 4 на плошали Пушкина.
Был у него друг, Ройтман, инвалид, человек сугубо ему преданный. Перед тем как ехать на фронт, К. у него жил. Они вместе проедали скудное имущество хромого.
В день перед отъездом К. пришел к своему другу, нагруженный покупками. «Ты меня кормил, - сказал он, - теперь я решил накормить тебя на прощанье».
Друзья весело провели вечер. Под конец раздобревший К. обнял своего друга и сказал: «Дорогой, я должен перед тобой покаяться. Но я знаю, ты меня простишь. Уж очень мне хотелось угостить тебя напоследок. Я продал твою протезную обувь».
Весёлый тюремщик болел весною
И мучился чёртову дюжину дней.
И крепко прилипла (как хлеб под десною)
К его лицу решётка теней.
А звери дремучего зоопарка
Много прежде него не подвластны сну,
Мычали в бреду, разметавшись жарко,
Ворочались, чуя ноздрями весну.
Казалось, столбы упадут, как кегли.
Ветер такой в эту ночь задул.
Тюремщик думал, что ключ повернул,
Но тигр, полосатей, чем каторжник беглый,
Фосфором напоив глаза,
Хвостом стирая с извёстки свой очерк,
Между двух стен, как между двух строчек,
С тщательным ужасом проползал.
Георгиевскою лентой пестрел
(Как на плакате белогвардеец),
Обоймой зубов беря на прицел
Судьбу - ни на что не надеясь.
Но сердце не компас - куда идти?
На миг опустил он глазные клапаны,
И весенний снег вдруг замёл пути,
И тигр приподнял обожжённую лапу.
Высоко на белой и острой горе
Молчал зверь, от луны задыхаясь.
Огонь электрички в душу смотрел,
В подмосковном ущелье гул продвигая.
Бенгальским огнём догорали глаза
Бенгальского тигра, сохранившего в шерсти
Тростниковый рисунок - нужней, чем азарт
В охоте за птицами с криком жести.
Что он делал, зверь, в эти ночи без визы?
Какой по счёту петух упадал?
........................................
Взвод из бригады МУРа был вызван
И точный залп по романтике дал.
18 января 1940, «Тигр», Михаил Кульчицкий