19 сентября. Листы из альбома памяти
Повеяло нежданным холодом
И в сердце заскреблась тоска.
А осень высветилась золотом -
В скупые щели чердака.
И озаряет мебель ветхую
И книг вязанки на полу,
И тянется кленовой веткою
К уснувшим ходикам в углу.
Нам здесь вольно, гостям непрошеным.
В пыли, средь сундуков с тряпьём
Отыщем в переплёте кожаном
Старинной памяти альбом.
Дагерротипы пожелтевшие,
Немое кроткое кино.
Какие здесь помолодевшие
Все те, что умерли давно!
И прошлого живое зеркало
Вдруг наши отразит черты.
Вот я - во фраке, с бутоньеркою,
А в белом платье - это ты.
Мы были вместе. Что ж, всё сходится.
Всё подтвердилось - век спустя.
Вот ты, светла, как Богородица,
К щеке прижавшая дитя -
Моё. А дальше мрак сгущается.
Недолюбившие тогда,
Мы здесь стоим - всё возвращается,
Как бумеранг, через года!
Дай руку мне на все скитания.
Какие ждут нас времена?
Какая грусть и нежность тайная
На дне зрачков погребена?
Как сонник, память перелистана.
За перелеском день погас.
И наши тени смотрят пристально
Из тьмы, благословляя нас.
19 сентября 2001 года, Болдов Лев.
Фото В.Быкова
Наденешь ты лодочки лаковые,
Пройдёшься у всех на виду,
И парни, всегда одинаковые,
К точёным ногам упадут.
Глаза, до ушей подведённые,
Стреляют их по одному...
У мамки - работа подённая,
У батьки - всё в винном дыму.
Откроешь с подчеркнутым вызовом
Ненужный, но импортный зонт.
Витёк, военкомовский выродок,
В «Победе» тебя увезёт...
Слепая луна закачается,
И я, прилипая к стеклу,
Увижу, как ты возвращаешься
По серым проплешинам луж.
Пройдёшь мимо окон, потухшая,
В наш тихо вздыхающий дом.
В руках - побежденная туфелька
С отломанным каблуком.
Ушедшего детства мелодия,
Дождя запоздалая дрожь...
На красной забрызганной лодочке
Из жизни моей уплывёшь.
19 сентября 2009 года, «Лодочки», Ян Бруштейн, yanb
Кафе «Квартет». Без фрака, но в очках.
Завёл как биографию - со вскрика.
Нет ничего развязнее смычка
И более упёртого, чем скрипка.
И наблюдая за его плечом
Я заново привыкнуть приучался -
Есть ночи, где мы вовсе ни при чём,
И музыка, к которой непричастны.
19 сентября 2011 года, «Скрипач», Михаил Свищёв.
_______________________________________________________________________________
Юрику, старику, бывшему Командору
Сойдя с ума как с пьедестала,
Шагай неспешным командором,
И не разглядывай детали
Пространства, где идешь дозором.
Ты страшен тем, кто виноватей -
Потом все объяснит палач им,
Но обыватели в кроватях
Подавятся тоской и плачем.
Тебе разбойники и воры
Под пыткой выдадут такое,
Что ты не вынесешь позора
И дрогнешь каменной рукою.
Потом зависнешь в глупом тире:
Не по мишеням бить - по рожам,
Но вспомнишь, что давно потерян
Последний след в душе порожней.
Все узнаваемо до стона,
Лежишь в земле, возможно, сам ты,
Там, где шумят аттракционы
Вокруг погибшего десанта.
...Без толку встретились, без лада
И за грудиной - горячее.
Но ощущение приклада
Останется в моём плече, и...
19 сентября 2012, Ян Бруштейн , yanb, «Шаги командора»,
первое из цикла «Сны Коктебеля»
***
Ах, Дора-Дора...Бабка приходила
К тебе стирать и вычистить ножи.
Что за кривая, дьявольская сила
Меня за ней тащила, подскажи?
Ах, Дора-Дора...Зяма Моисеич...
Три шкафа книг, корица в порошке.
Я скоро научилась: "Шпрехен дейич" -
И Зяма гладил по льняной башке.
Ах, Зяма-Зяма..."Детка, алеф, гимель.
Вот это - бейз...ну, хватит на сейчас.
Я там тебе на кухне грушу вымыл,
Ты с семечкой не ешь, как в прошлый раз."
Стекло чекушки пело на иврите,
На идише шуршал в углу мизгирь.
"Вы, Дора Афанасьевна, скажите,
Чтоб муж-то Верке не дурил мозги:
Вам яблоки, а нам-то хватит брюквы...
Халат стирать? Запачкалась тесьма..."
Но как похоже вспыхивали буквы
Еврейского и русского письма,
Когда сливались в строки и абзацы
О бухенвальдском пепле и золе,
И о пожарах, что ночами снятся
Бревенчатой березовой земле.
Ах, Дора-Дора, что ты в книге видишь?
Ах, Зяма-Зяма, в чем ты видишь свет?
...а Васька-вор орал почти на идиш
Про хипес и вонючий марафет.
Такие на Калухе жили воры,
Что не приснятся в самом страшном сне...
Ах, Зяма-Зяма, схоронил ты Дору:
В Россию закопали по весне.
Мне было восемнадцать. Нынче сорок.
Нерусской не бывала я ни дня,
Но помню: алеф, гимель - будто морок,
И буквам догорать - внутри меня.
Я помню все: умерших и убитых,
Мозоли на руках и снег виска,
И все глядит из крашеных калиток
Глазастая еврейская тоска...
19 сентября 2015 года, Вера Кузьмина,
И в сердце заскреблась тоска.
А осень высветилась золотом -
В скупые щели чердака.
И озаряет мебель ветхую
И книг вязанки на полу,
И тянется кленовой веткою
К уснувшим ходикам в углу.
Нам здесь вольно, гостям непрошеным.
В пыли, средь сундуков с тряпьём
Отыщем в переплёте кожаном
Старинной памяти альбом.
Дагерротипы пожелтевшие,
Немое кроткое кино.
Какие здесь помолодевшие
Все те, что умерли давно!
И прошлого живое зеркало
Вдруг наши отразит черты.
Вот я - во фраке, с бутоньеркою,
А в белом платье - это ты.
Мы были вместе. Что ж, всё сходится.
Всё подтвердилось - век спустя.
Вот ты, светла, как Богородица,
К щеке прижавшая дитя -
Моё. А дальше мрак сгущается.
Недолюбившие тогда,
Мы здесь стоим - всё возвращается,
Как бумеранг, через года!
Дай руку мне на все скитания.
Какие ждут нас времена?
Какая грусть и нежность тайная
На дне зрачков погребена?
Как сонник, память перелистана.
За перелеском день погас.
И наши тени смотрят пристально
Из тьмы, благословляя нас.
19 сентября 2001 года, Болдов Лев.
Фото В.Быкова
Наденешь ты лодочки лаковые,
Пройдёшься у всех на виду,
И парни, всегда одинаковые,
К точёным ногам упадут.
Глаза, до ушей подведённые,
Стреляют их по одному...
У мамки - работа подённая,
У батьки - всё в винном дыму.
Откроешь с подчеркнутым вызовом
Ненужный, но импортный зонт.
Витёк, военкомовский выродок,
В «Победе» тебя увезёт...
Слепая луна закачается,
И я, прилипая к стеклу,
Увижу, как ты возвращаешься
По серым проплешинам луж.
Пройдёшь мимо окон, потухшая,
В наш тихо вздыхающий дом.
В руках - побежденная туфелька
С отломанным каблуком.
Ушедшего детства мелодия,
Дождя запоздалая дрожь...
На красной забрызганной лодочке
Из жизни моей уплывёшь.
19 сентября 2009 года, «Лодочки», Ян Бруштейн, yanb
Кафе «Квартет». Без фрака, но в очках.
Завёл как биографию - со вскрика.
Нет ничего развязнее смычка
И более упёртого, чем скрипка.
И наблюдая за его плечом
Я заново привыкнуть приучался -
Есть ночи, где мы вовсе ни при чём,
И музыка, к которой непричастны.
19 сентября 2011 года, «Скрипач», Михаил Свищёв.
_______________________________________________________________________________
Юрику, старику, бывшему Командору
Сойдя с ума как с пьедестала,
Шагай неспешным командором,
И не разглядывай детали
Пространства, где идешь дозором.
Ты страшен тем, кто виноватей -
Потом все объяснит палач им,
Но обыватели в кроватях
Подавятся тоской и плачем.
Тебе разбойники и воры
Под пыткой выдадут такое,
Что ты не вынесешь позора
И дрогнешь каменной рукою.
Потом зависнешь в глупом тире:
Не по мишеням бить - по рожам,
Но вспомнишь, что давно потерян
Последний след в душе порожней.
Все узнаваемо до стона,
Лежишь в земле, возможно, сам ты,
Там, где шумят аттракционы
Вокруг погибшего десанта.
...Без толку встретились, без лада
И за грудиной - горячее.
Но ощущение приклада
Останется в моём плече, и...
19 сентября 2012, Ян Бруштейн , yanb, «Шаги командора»,
первое из цикла «Сны Коктебеля»
***
Ах, Дора-Дора...Бабка приходила
К тебе стирать и вычистить ножи.
Что за кривая, дьявольская сила
Меня за ней тащила, подскажи?
Ах, Дора-Дора...Зяма Моисеич...
Три шкафа книг, корица в порошке.
Я скоро научилась: "Шпрехен дейич" -
И Зяма гладил по льняной башке.
Ах, Зяма-Зяма..."Детка, алеф, гимель.
Вот это - бейз...ну, хватит на сейчас.
Я там тебе на кухне грушу вымыл,
Ты с семечкой не ешь, как в прошлый раз."
Стекло чекушки пело на иврите,
На идише шуршал в углу мизгирь.
"Вы, Дора Афанасьевна, скажите,
Чтоб муж-то Верке не дурил мозги:
Вам яблоки, а нам-то хватит брюквы...
Халат стирать? Запачкалась тесьма..."
Но как похоже вспыхивали буквы
Еврейского и русского письма,
Когда сливались в строки и абзацы
О бухенвальдском пепле и золе,
И о пожарах, что ночами снятся
Бревенчатой березовой земле.
Ах, Дора-Дора, что ты в книге видишь?
Ах, Зяма-Зяма, в чем ты видишь свет?
...а Васька-вор орал почти на идиш
Про хипес и вонючий марафет.
Такие на Калухе жили воры,
Что не приснятся в самом страшном сне...
Ах, Зяма-Зяма, схоронил ты Дору:
В Россию закопали по весне.
Мне было восемнадцать. Нынче сорок.
Нерусской не бывала я ни дня,
Но помню: алеф, гимель - будто морок,
И буквам догорать - внутри меня.
Я помню все: умерших и убитых,
Мозоли на руках и снег виска,
И все глядит из крашеных калиток
Глазастая еврейская тоска...
19 сентября 2015 года, Вера Кузьмина,