30 апреля. Поэт поэту-5
Ну что это я все: посвящения, обращения, эпиграфы. Есть же дёготь на этот мёд.
Вот вам взбешенный происходящим в 1918 году Иван Бунин, поминающий недобрым словом соратников по перу.
30 апреля. 12 ночи. Утром отвратительное ощущение - ходил в Лионский кредит, в сейф за чековой книжкой. Со зла взял из ящика все - черновики, письма, столовое серебро и т.д. - оставил только бумагу в 500 р. - кажется, военный заем. Скандал - у Глобы пропало кольцо бриллиантовое ценой тысяч в десять. Хам, который его, очевидно, украл, - начальство от большевиков, ужасно орал и все твердил одно: если бы оно тут было, то оно бы и было тут.
Москву украшают. Непередаваемое впечатление - какой цинизм, какое <...> издевательство над этим скотом - русским народом! Это этот-то народ, дикарь, свинья грязная, кровавая, ленивая, презираемая ныне всем миром, будет праздновать интернационалистический праздник! А это хамское, несказанно-нелепое и подлое стаскивание Скобелева! Сволокли, повалили статую вниз лицом на грузовик... И как раз нынче известие о взятии турками Карса! А завтра, в день предания Христа - торжество предателей России!
Вечером у Авиловых. Слава Богу, дождь! Если бы и завтра, да сколь возможно проливной! Вот уж поистине все чуда ждешь, - так страшно изболела душа! Хоть бы их гроза убила, потоп залил! Говорят, возмущенных этим стаскиванием памятников очень много. (Да какой там черт, это наше возмущение!) «Немцы (или турки) приказали стащить!» Домовый комитет наш трусит, - ищет красной материи на флаги, боится, что не исполнит приказания «праздновать» и пострадает. И во всей Москве так. Будь проклят день моего рождения в этой проклятой стране!
А Айхенвальд - да и не один он - всерьез толкует о таком ничтожнейшем событии, как то, что Андрей Белый и Блок, «нежный рыцарь Прекрасной Дамы», стали большевиками! Подумаешь, важность какая, чем стали или не стали два сукина сына, два набитых дурака!
В качестве примечания вот вам еще ссылочка на рассказ нобелевского лауреата Второй кофейник, законченный 30 апреля 1944 года. В «Происхождении моих рассказов» Бунин писал: «Сплошь выдумано. Не раз думал написать нечто вроде „Записок художника“, в воображении мелькало то то, то другое, отрывочно. Мелькнуло как-то то, из чего выдумался „Кофейник“». В рассказе упоминаются реальные лица: русские художники - Г. Ф. Ярцев (1858-1918), К. А. Коровин (1861-1939), С. П. Кувшинникова (1847-1907), Ф. А. Малявин (1869-1940) - и журналист, литературный и театральный критик С. С. Голоушев (псевдоним Глаголь; 1855-1920).
Но это еще не все. В тот же день того же 1944 года мастер стихов в прозе Михаил Пришвин в писательском доме в Лаврушинском переулке Москвы вспоминает стихи Александр Блока, записая их в свой дневник:
Против окна моего через двор за крышей флигеля глава церкви с облупленным железом, но крест золотой восьмиконечный хорошо сохранился, и шарик под ним целенький, и луковка. Направо на главном здании над Пастернаком на крыше торчат две пушки-зенитки, и между ними сейчас, когда я пишу, очень высоко, как ласточки, парят кругами два коршуна. Смотрю на коршунов и вспоминаю Блока в новом для себя освещении: раньше я понимал его как декадента, как поэта конца монархии. Теперь я и себя, и всех достойных советских писателей считаю таким же концом монархии.
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
Вот вам взбешенный происходящим в 1918 году Иван Бунин, поминающий недобрым словом соратников по перу.
30 апреля. 12 ночи. Утром отвратительное ощущение - ходил в Лионский кредит, в сейф за чековой книжкой. Со зла взял из ящика все - черновики, письма, столовое серебро и т.д. - оставил только бумагу в 500 р. - кажется, военный заем. Скандал - у Глобы пропало кольцо бриллиантовое ценой тысяч в десять. Хам, который его, очевидно, украл, - начальство от большевиков, ужасно орал и все твердил одно: если бы оно тут было, то оно бы и было тут.
Москву украшают. Непередаваемое впечатление - какой цинизм, какое <...> издевательство над этим скотом - русским народом! Это этот-то народ, дикарь, свинья грязная, кровавая, ленивая, презираемая ныне всем миром, будет праздновать интернационалистический праздник! А это хамское, несказанно-нелепое и подлое стаскивание Скобелева! Сволокли, повалили статую вниз лицом на грузовик... И как раз нынче известие о взятии турками Карса! А завтра, в день предания Христа - торжество предателей России!
Вечером у Авиловых. Слава Богу, дождь! Если бы и завтра, да сколь возможно проливной! Вот уж поистине все чуда ждешь, - так страшно изболела душа! Хоть бы их гроза убила, потоп залил! Говорят, возмущенных этим стаскиванием памятников очень много. (Да какой там черт, это наше возмущение!) «Немцы (или турки) приказали стащить!» Домовый комитет наш трусит, - ищет красной материи на флаги, боится, что не исполнит приказания «праздновать» и пострадает. И во всей Москве так. Будь проклят день моего рождения в этой проклятой стране!
А Айхенвальд - да и не один он - всерьез толкует о таком ничтожнейшем событии, как то, что Андрей Белый и Блок, «нежный рыцарь Прекрасной Дамы», стали большевиками! Подумаешь, важность какая, чем стали или не стали два сукина сына, два набитых дурака!
В качестве примечания вот вам еще ссылочка на рассказ нобелевского лауреата Второй кофейник, законченный 30 апреля 1944 года. В «Происхождении моих рассказов» Бунин писал: «Сплошь выдумано. Не раз думал написать нечто вроде „Записок художника“, в воображении мелькало то то, то другое, отрывочно. Мелькнуло как-то то, из чего выдумался „Кофейник“». В рассказе упоминаются реальные лица: русские художники - Г. Ф. Ярцев (1858-1918), К. А. Коровин (1861-1939), С. П. Кувшинникова (1847-1907), Ф. А. Малявин (1869-1940) - и журналист, литературный и театральный критик С. С. Голоушев (псевдоним Глаголь; 1855-1920).
Но это еще не все. В тот же день того же 1944 года мастер стихов в прозе Михаил Пришвин в писательском доме в Лаврушинском переулке Москвы вспоминает стихи Александр Блока, записая их в свой дневник:
Против окна моего через двор за крышей флигеля глава церкви с облупленным железом, но крест золотой восьмиконечный хорошо сохранился, и шарик под ним целенький, и луковка. Направо на главном здании над Пастернаком на крыше торчат две пушки-зенитки, и между ними сейчас, когда я пишу, очень высоко, как ласточки, парят кругами два коршуна. Смотрю на коршунов и вспоминаю Блока в новом для себя освещении: раньше я понимал его как декадента, как поэта конца монархии. Теперь я и себя, и всех достойных советских писателей считаю таким же концом монархии.
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?