Теодор Достоевски. Crimea and punishment
- Любите вы уличное пение? - обратился вдруг Байден к одному, уже немолодому, прохожему, стоявшему рядом с ним у шарманки и имевшему вид фланера. Тот дико посмотрел и удивился. - Я люблю, - продолжал Байден, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, - я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают...
- Не знаю-с... Извините... - пробормотал господин, испуганный и вопросом, и странным видом Байдена, и перешел на другую сторону улицы.
Байден пошел прямо и вышел к тому углу на Крещатике, где с кастрюлями на головах стояли мещанин и баба, которых угощала печеньками Нуланд; но их теперь не было - труп мещанина гнил где-то в поле под Кременной, баба мыла унитазы под Краковом. Узнав место, он остановился, огляделся и оборотился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему у входа в бомбоубежище.
- Это кто-то ведь торгует тут, на углу, Украиной, с бабой, с женой, а?
- Всякие торгуют, - отвечал парень, свысока обмеривая Байдена.
- Как его зовут?
- Как крестили, так и зовут.
- Уж и ты не массачусетский ли? Которого штата?
Парень снова посмотрел на Байдена.
- У нас, ваше сиятельство, не штат, а уезд, а ездил-то брат, а я дома сидел, так и не знаю-с... Уж простите, ваше сиятельство, великодушно.
- Это харчевня, наверху-то?
- Это трахтир, и бильярд имеется; и прынцессы найдутся... Люли!
Байден перешел через площадь. Там, на углу, стояла густая толпа народа, всё мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми здороваться. Но мужики не обращали внимания на него, и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял, подумал и пошел направо, тротуаром, по направлению к З-му. Миновав площадь, он попал в переулок...
Он и прежде проходил часто этим коротеньким переулком, делающим колено и ведущим с площади в Лютеранскую. В последнее время его даже тянуло шляться по всем этим местам, когда тошно становилось, «чтоб еще тошней было». Теперь же он вошел, ни о чем не думая. Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые, как ходят «по соседству» - простоволосые и в одних платьях. В двух-трех местах они толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов в нижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьма увеселительные заведения. В одном из них, в эту минуту, шел стук и гам на всю улицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело. Большая группа женщин толпилась у входа; иные сидели наступеньках, другие на тротуаре, третьи стояли и разговаривали. Подле, на мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат с папироской и, казалось, куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Один оборванец ругался с другим оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперек улицы. Байден остановился у большой группы женщин. Они разговаривали сиплыми голосами; все были в ситцевых платьях, в козловых башмаках и простоволосые. Иным было лет за сорок, но были и лет по семнадцати, почти все с глазами подбитыми.
Его почему-то занимало пенье и весь этот стук и гам, там, внизу... Оттуда слышно было, как среди хохота и взвизгов, под тоненькую фистулу разудалого напева и под гитару, кто-то отчаянно отплясывал, выбивая такт каблуками. Он пристально, мрачно и задумчиво слушал, нагнувшись у входа и любопытно заглядывая с тротуара в сени.
Ты мой бутошник прикрасной
Ты не бей меня напрасно! -
разливался тоненький голос певца. Байдену ужасно захотелось расслушать, что поют, точно в этом и было всё дело.
«Не зайти ли? - подумал он. - Хохочут! Спьяну. А что ж, не напиться ли пьяным?»
- Не зайдете, милый барин? - спросила одна из женщин довольно звонким и не совсем еще осипшим голосом. Она была молода и даже не отвратительна - одна из всей группы.
- Вишь, хорошенькая! - отвечал он, приподнявшись и поглядев на нее.
Она улыбнулась; комплимент ей очень понравился.
- Вы и сами прехорошенькие, - сказала она.
- Какие худые! - заметила басом другая, - из больницы, что ль, выписались?
- Кажись, и генеральские дочки, а носы всё курносые! - перебил вдруг подошедший мужик, навеселе, в армяке нараспашку и с хитро смеющейся харей. - Вишь, веселье!
- Проходи, коль пришел!
- Пройду! Сласть!
И он кувыркнулся вниз.
Байден тронулся дальше.
- Послушайте, барин! - крикнула вслед девица.
- Что?
Она законфузилась.
- Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, а теперь вот как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер, шесть центов на выпивку!
Байден вынул сколько вынулось: три пятицентовика.
- Ах, какой добреющий барин!
- Как тебя зовут?
- А Зелю спросите.
- Нет уж, это что же, - вдруг заметила одна из группы, качая головой на Зелю. - Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась...
Байден любопытно поглядел на говорившую. Это была рябая девка, лет тридцати, вся в синяках, с припухшею верхнею губой. Говорила и осуждала она спокойно и серьезно.
«Где это, - подумал Байден, идя далее, - где это я читал, как один человек у которого кончалась американская виза, за час до конца, говорит или думает, что если бы пришлось ему быть американцем где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, - а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, - и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, - то лучше так быть американцем, чем сейчас оставить! Только бы быть американцем! Как бы ни быть - только быть!.. Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек! И подлец тот, кто его за это подлецом называет», - прибавил он через минуту.
Он вышел в другую улицу: «Ба! Пивная Махно! Давеча Пелоси говорила про Махно. Только, чего бишь я хотел-то? Да, прочесть!.. Бернс говорил, что в газетах читал...»
- Газеты есть? - спросил он, входя в весьма просторное и даже опрятное трактирное заведение о нескольких комнатах, впрочем довольно пустых. Два-три посетителя пили чай, да в одной дальней комнате сидела группа, человека в четыре, и пили шампанское. Байдену показалось, что между ними Макрон. Впрочем, издали нельзя было хорошо рассмотреть.
«А пусть!» - подумал он.
- Виски прикажете-с? - спросил половой.
- Чаю подай. Да принеси ты мне газет, старых, этак дней за пять сряду, а я тебе на водку дам.
- Газет-с нет-с. Есть вай-фай, пятнадцать гривен. И виски прикажете-с?
Пароль от вай-фая и чай явились. Байден уселся и стал отыскивать в ленте: Огайо - Огайо - шар - шар - Огайо - Турция - Сирия - шар - Огайо... фу, черт! А, вот отметки: пожар в Огайо - еще один пожар в Огайо - еще пожар в Огайо - сошли с рельсов несколько вагонов с химикатами - самолет вице-президента США сломался в Германии - Турция - Сирия - Турция - Турция - шары... А, вот...»
Он отыскал наконец то, чего добивался, и стал читать; строки прыгали в его глазах, он, однако ж, дочел всё «известие» и жадно принялся отыскивать в следующих нумерах позднейшие прибавления. Руки его дрожали, перебирая листы, от судорожного нетерпения. Вдруг кто-то сел подле него, за его столом. Он заглянул - Макрон, тот же самый Макрон и в том же виде, с волосатой грудью, с навазелиненными до блеска неграми вокруг, с пробором в черных вьющихся и напомаженных волосах, в белой рубахе нараспашку и, по последней европейской моде, в несколько потертом сюртуке и несвежем белье. Он был весел, по крайней мере очень весело и добродушно улыбался. Бледное лицо его немного разгорелось от выпитого шампанского.
- Как! Вы здесь? - начал он с недоумением и таким тоном, как бы век был знаком, - а мне вчера еще говорил Шольц, что вы всё не в памяти. Вот странно! А ведь я был у вас...
Байден знал, что он подойдет. Он отложил газеты и поворотился к Макрону. На его губах была усмешка, и какое-то новое раздражительное нетерпение проглядывало в этой усмешке.
- Это я знаю, что вы были, - отвечал он, - слышал-с. Мирный план отыскивали... А знаете, Шольц от вас без ума, говорит, что вы с ним к Африку ездили, вот про которую вы старались тогда, Гутерришу-то мигали, а он всё не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять - дело ясное... а?
- А уж какой он буян!
- Гутерриш-то?
- Нет, приятель ваш, Шольц...
- А хорошо вам жить, господин Макрон; в приятнейшие места вход беспошлинный! Кто это вас сейчас шампанским-то наливал?
- А это мы... выпили... Уж и наливал?!
- Гонорарий! Всем пользуетесь! - Байден засмеялся. - Ничего, добреющий мальчик, ничего! - прибавил он, стукнув Макрона по плечу, - я ведь не назло, «а по всей то есь любови, играючи» говорю, вот как работник-то ваш говорил, когда он требовал немедленно убить всех русских и их детей.
- А вы почем знаете?
- Да я, может, больше вашего знаю.
- Чтой-то какой вы странный... Верно, еще очень больны. Напрасно вышли...
- А я вам странным кажусь?
- Да. Что это вы новости читаете?
- Новости.
- Много про пожары пишут...
- Нет, я не про пожары. - Тут он загадочно посмотрел на Макрона; насмешливая улыбка опять искривила его губы. - Нет, я не про пожары, - продолжал он, подмигивая Макрону. - А сознайтесь, милый юноша, что вам ужасно хочется знать, про что я читал?
- Вовсе не хочется; я так спросил. Разве нельзя спросить? Что вы всё...
- Послушайте, вы человек образованный, литературный, а?
- Я из института политических исследований в Париже, - отвечал Макрон с некоторым достоинством.
- Из института! Ах ты мой воробушек! С пробором, в перстнях - богатый человек! Фу, какой миленький мальчик! - Тут Байден залился нервным смехом, прямо в лицо Макрону. Тот отшатнулся, и не то чтоб обиделся, а уж очень удивился.
- Фу, какой странный! - повторил Макрон очень серьезно. - Мне сдается, что вы всё еще бредите.
- Брежу? Врешь, воробушек!.. Так я странен? Ну, а любопытен я вам, а? Любопытен?
- Любопытен.
- Так сказать, про что я читал, что разыскивал? Ишь ведь как спешно листал ленту! Подозрительно, а?
- Ну, скажите.
- Ушки на макушке?
- Какая еще там макушка?
- После скажу, какая макушка, а теперь, мой милейший, объявляю вам... нет, лучше: «сознаюсь»... Нет, и это не то: «показание даю, а вы снимаете» - вот как! Так даю показание, что читал, интересовался... отыскивал... разыскивал... - Байден прищурил глаза и выждал, - разыскивал - и для того и зашел сюда - об взрыве Северного Потока, - произнес он наконец, почти шепотом, чрезвычайно приблизив свое лицо к лицу Макрона. Макрон смотрел на него прямо в упор, не шевелясь и не отодвигая своего лица от его лица. Страннее всего показалось потом Макрону, что ровно целую минуту длилось у них молчание и ровно целую минуту они так друг на друга глядели.
- Ну что ж, что читали? - вскричал он вдруг в недоумении и в нетерпении. - Мне-то какое дело! Что ж в том?
- Это вот та самая труба, - продолжал Байден, тем же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Макрона, - та самая, про которую, помните, когда стали в печати рассказывать, а я с велосипеда-то упал. Что, теперь понимаете?
- Да что такое? Что... «понимаете»? - произнес Макрон почти в тревоге.
Неподвижное и серьезное лицо Байдена преобразилось в одно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно не в силах был сдержать себя. И в один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение, когда он стоял за трибуной, со шпаргалкой, они задавали каверзные вопросы, навострив блокноты, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
- Вы или сумасшедший, или... - проговорил Макрон - и остановился, как будто вдруг пораженный мыслью, внезапно промелькнувшею в уме его.
- Или? Что «или»? Ну, что? Ну, скажите-ка!
- Ничего! - в сердцах отвечал Макрон, - всё вздор!
Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха Байден стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпер рукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Макрона. Молчание длилось довольно долго.
- Что вы чай-то не пьете? Остынет, - сказал Макрон.
- А? Что? Чай?.. Пожалуй... - Байден глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Макрона, казалось, всё припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
- Нынче много этих мошенничеств развелось, - сказал Макрон. - Вот недавно еще я читал в интернете, что в Америке мошенницу поймали. Выдавала себя за стартапершу. Говорила, что по капельке крови может определить, истинный ли человек ариец, и даже череп мерять уже не надо.
- О, это уже давно! Я еще год назад читал, - отвечал спокойно Байден. - Так это-то, по-вашему, мошенничество? - прибавил он, усмехаясь.
- Как же не мошенничество?
- Это? Это дитё, фраер, а не мошенница! Наняла кучу дебилов, а у главного была фамилия - Болвани! Разве это возможно? Тут и одного Болвани много будет, и тот заложит при первом скачке! Стоит одному спьяну проболтаться, и всё прахом пошло! Фраера! Нанимают ненадежных людей делать вид что они что-то делают: этакое-то дело да поверить первому встречному? Ну, положим, удалось и с фраерами, положим, каждый держит язык за зубами, за хорошие деньги-то? А потом? Каждый один от другого зависит на всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и пыль-то пустить не сумели: желтая газетенка усомнилась, тут и руки дрогнули. Стала суетиться, нервничать, матом в эфире ругаться. Ну, и возбудила подозрение. И лопнуло всё из-за одного тупого журналюги! Да разве этак возможно?
- Что руки-то дрогнули? - подхватил Макрон, - нет, это возможно-с. Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.
- Этого-то?
- А вы, небось, выдержите? Нет, я бы не выдержал! За несчастных полмиллиарда баксов идти на этакий ужас! Брать деньги у самого Пентагона, где на этом собаку съели, - нет, я бы сконфузился. А вы не сконфузитесь?
Байдену ужасно вдруг захотелось опять «язык высунуть». Озноб, минутами, проходил по спине его.
- Я бы не так сделал, - начал он издалека. - Я бы вот как стал оправдываться: прямо в эфире телевизионной студии попросил бы ведущего сдать капельку крови на глазах у миллионов зрителей. И тут же бы, с помощью маленького аппарата, не просто некрасивого и не футуристичного, а прямо в виде какой-то уродливой платы, вырваной из кухонного миксера 80-го года выпуска, проанализировал бы, и тут же, показал на весь мир экран смартфона, на котором указано, что податель сей капли крови на двенадцать процентов негр, а на сто - гей с уклоном в садо-мазо-копро. И пусть этот расист скажет, что он не негр! А потом бы предложил сдать кровь еще нескольких присутствующих, и про кровь самого ярого оппонента-журналюги мой аппарат выдал бы, что у него двадцать восемь процентов русской крови! Я бы посмотрел, как зал по команде охает, косясь друг на друга, чтобы не меньше соседа округлить рот! А то ж за русского шпиона примут! Кончил бы всё наконец, пошел, двери бы отворил - да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудь получить, - вот я бы как сделал!
- Фу, какие вы страшные вещи говорите! - сказал, смеясь, Макрон. - Только всё это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить - вот пример: в нашей-то части света, трубу-то взорвали. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, - а руки-то все-таки дрогнули: все нитки взорвать не сумел, любитель, видать; по делу видно...
Байден как будто обиделся.
- Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! - вскрикнул он, злорадно подзадоривая Макрона.
- Что ж, и поймают.
- Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: выгодно ли это кому-то или нет? То клиентов не было, а тут вдруг контракты заключать начнет, - ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
- То-то и есть что они все так делают, - отвечал Макрон, - от конкурента избавится-то хитро, а потом тотчас своим торговать, и попался. На контрактах-то их и ловят. Не всё же такие, как вы, хитрецы. Вы бы контракты заключать сразу не стали, разумеется?
Байден нахмурил брови и пристально посмотрел на Макрона.
- Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тут поступил? - спросил он с неудовольствием.
- Хотелось бы, - твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то серьезно стал он говорить и смотреть.
- Очень?
- Очень.
- Хорошо. Я вот бы как поступил, - начал Байден, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Макрона, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз. - Я бы вот как сделал: я бы трубу нахрен подорвал и, сразу, заключил бы контракт на поставку газа по цене в четыре раза дороже, да именно с самыми пострадавшими странами. Еще бы и торговался - я бы и в восемь раз цену заломил, но потом бы, типа, проявил снисхождение, и сбавил бы вдвое!
- Вы сумасшедший, - выговорил почему-то Макрон тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Байдена. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Макрону как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
- А что, если это я трубу подорвал? - проговорил он вдруг и - опомнился.
Макрон дико поглядел на него и побледнел как скатерть. Лицо его искривилось улыбкой.
- Да разве это возможно? - проговорил он едва слышно.
Байден злобно взглянул на него.
- Признайтесь, что вы поверили? Да? Ведь да?
- Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! - торопливо сказал Макрон.
- Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили же прежде, когда теперь «больше, чем когда-нибудь, не верите»?
- Да совсем же нет! - восклицал Макрон, видимо сконфуженный. - Это вы для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
- Так не верите? А об чем вы без меня заговорили, когда я тогда из конторы вышел? А зачем Гуттериш как-то странно косил в мою сторону? Эй ты, - крикнул он половому, вставая и взяв фуражку, - сколько с меня?
- Бесплатно-с, - отвечал тот, подбегая, - вы же наш кормилец, - и он бухнулся на колени и начал лобызать сапоги.
- Да вот тебе еще двадцать баксов на виски. Ишь сколько денег! - протянул он Макрону свою дрожащую руку с кредитками, - красненькие, синенькие, двадцать пять долларов. Откудова? А откудова костюм новый? Ведь знаете же, что долгов больше, чем человечество зарабатывает в год! Норвежцев-то, небось, уж опрашивали... Ну, довольно! Assez cause! Оревуар... пасисжур!..
Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, - впрочем мрачный, ужасно усталый. Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало ощущение.
А Макрон, оставшись один, сидел еще долго на том же месте, в раздумье. Байден невзначай перевернул все его мысли насчет известного пункта и окончательно установил его мнение.
«Шольц - болван!» - решил он окончательно.
Только что Байден отворил дверь на улицу, как вдруг, на самом крыльце, столкнулся с входившим Соросом. Оба, даже за шаг еще, не видали друг друга, так что почти головами столкнулись. Несколько времени обмеривали они один другого взглядом. Сорос был в величайшем изумлении, но вдруг гнев, настоящий гнев, грозно засверкал в его глазах.
- Так вот ты где! - крикнул он во всё горло. - С постели сбежал! А я его там под диваном даже искал! На чердак ведь ходили! Нэнси чуть не прибил за тебя... А он вон где! Джо! Что это значит? Говори всю правду! Признавайся! Слышишь?
- А то значит, что вы все надоели мне смертельно, и я хочу быть один, - спокойно отвечал Байден.
- Один? Когда еще ходить не можешь, когда еще рожа как полотно бледна, и задыхаешься! Дурак!.. Что ты в Киеве делал? Признавайся немедленно!
- Пусти! - сказал Байден и хотел пройти мимо. Это уж вывело Сороса из себя: он крепко схватил его за плечо.
- Пусти? Ты смеешь говорить: «пусти»? Да знаешь ли, что я сейчас с тобой сделаю? Возьму в охапку, завяжу узлом да и отнесу под мышкой домой, под замок!
- Слушай, Сорос, - начал тихо и по-видимому совершенно спокойно Байден, - неужель ты не видишь, что я не хочу твоих благодеяний? И что за охота благодетельствовать тем, которые... плюют на это? Тем, наконец, которым это серьезно тяжело выносить? Ну для чего ты отыскал меня в начале болезни? Я, может быть, очень был бы рад умереть? Ну, неужели я недостаточно выказал тебе сегодня, что ты меня мучаешь, что ты мне... надоел! Охота же в самом деле мучить людей! Уверяю же тебя, что всё это мешает моему выздоровлению серьезно, потому что беспрерывно раздражает меня. Ведь ушел же давеча Макрон, чтобы не раздражать меня! Отстань же, ради бога, и ты! И какое право, наконец, имеешь ты удерживать меня силой? Да неужель ты не видишь, что я совершенно в полном уме теперь говорю? Чем, чем, научи, умолить мне тебя, наконец, чтобы ты не приставал ко мне и не благодетельствовал? Пусть я неблагодарен, пусть я низок, только отстаньте вы все, ради бога, отстаньте! Отстаньте! Отстаньте!
Он начал спокойно, заранее радуясь всему яду, который готовился вылить, а кончил в исступлении и задыхаясь, как давеча на брифинге.
Сорос постоял, подумал и выпустил его руку.
- Убирайся же к черту! - сказал он тихо и почти задумчиво. - Стой! - заревел он внезапно, когда Байден тронулся было с места, - слушай меня. Объявляю тебе, что все вы, до единого, - болтунишки и фанфаронишки! Заведется у вас войнушка - вы с ней как курица с яйцом носитесь! Даже и тут воруете чужих авторов. Ни признака жизни в вас самостоятельной! Из спермацетной мази вы сделаны, а вместо крови сыворотка! Никому-то из вас я не верю! Первое дело у вас, во всех обстоятельствах - как бы на человека не походить! Сто-о-ой! - крикнул он с удвоенным бешенством, заметив, что Байден опять трогается уходить, - слушай до конца! Ты знаешь, у меня сегодня собираются на пати, может быть уж и пришли теперь, да я там дядю оставил, - забегал сейчас, - принимать приходящих. Так вот, если бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не перевод с иностранного... видишь, Джо, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! - так вот, если б ты не был дурак, ты бы лучше ко мне зашел сегодня, вечерок посидеть, чем даром-то сапоги топтать. Уж вышел, так уж нечего делать! Я б тебе кресла такие мягкие подкатил, у хозяев есть... Кокаинишко, компания... А нет, - так и на кушетке уложу, - все-таки между нами полежишь... И Макрон будет. Зайдешь, что ли?
- Нет.
- Вр-р-решь! - нетерпеливо вскрикнул Сорос, - почему ты знаешь? Ты не можешь отвечать за себя! Да и ничего ты в этом не понимаешь... Я тысячу раз точно так же с людьми расплевывался и опять назад прибегал... Станет стыдно - и воротишься к человеку! Так помни же, Мюнхен, третий этаж...
- Да ведь этак вы себя, пожалуй, кому-нибудь бить позволите, господин Сорос, из удовольствия благодетельствовать.
- Кого? Меня! За одну фантазию нос отвинчу! Мюнхен, нумер сорок семь, отель Байришер Хоф...
- Не приду, Сорос! - Байден повернулся и пошел прочь.
- Об заклад, что придешь! - крикнул ему вдогонку Сорос. - Иначе ты... иначе знать тебя не хочу! Постой, гей! Макрон там?
- Там.
- Видел?
- Видел.
- И говорил?
- Говорил.
- Об чем? Ну, да черт с тобой, пожалуй, не сказывай. Мюнхен, сорок семь, Байришер Хоф, помни!
Байден дошел до Банковой и повернул за угол. Сорос смотрел ему вслед, задумавшись. Наконец, махнув рукой, вошел в дом, но остановился на средине лестницы.
«Черт возьми! - продолжал он, почти вслух, - говорит со смыслом, а как будто... Ведь и я дурак! Да разве помешанные не говорят со смыслом? А Макрон-то, показалось мне, этого-то и побаивается! - Он стукнул пальцем по лбу. - Ну что, если... ну как его одного теперь пускать? Пожалуй, утопится... Эх, маху я дал! Нельзя!» И он побежал назад, вдогонку за Байденом, но уж след простыл. Он плюнул и скорыми шагами воротился допросить поскорее Макрона.
Байден прошел прямо на - ский мост, стал на средине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся глядеть вдоль. Простившись с Соросом, он до того ослабел, что едва добрался сюда. Ему захотелось где-нибудь сесть или лечь, на улице. Склонившись над водою, машинально смотрел он на последний, розовый отблеск заката, на ряд домов, темневших в сгущавшихся сумерках, на одно отдаленное окошко, где-то в мансарде, по левой набережной, блиставшее, точно в пламени, от последнего солнечного луча, ударившего в него на мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со вниманием всматривался в эту воду. Наконец в глазах его завертелись какие-то красные круги, дома заходили, прохожие, набережные, экипажи - всё это завертелось и заплясало кругом. Вдруг он вздрогнул, может быть спасенный вновь от обморока одним диким и безобразным видением. Он почувствовал, что кто-то стал подле него, справа, рядом; он взглянул - и увидел женщину, высокую, с платком на голове, с желтым, продолговатым, испитым лицом и с красноватыми, впавшими глазами. Она глядела на него прямо, но, очевидно, ничего не видала и никого не различала. Вдруг она облокотилась правою рукой о перила, подняла правую ногу и замахнула ее за решетку, затем левую, и бросилась в канаву. Грязная вода раздалась, поглотила на мгновение жертву, но через минуту утопленница всплыла, и ее тихо понесло вниз по течению, головой и ногами в воде, спиной поверх, со сбившеюся и вспухшею над водой, как подушка, юбкой.
- Утопилась! Утопилась! - кричали десятки голосов; люди сбегались, обе набережные унизывались зрителями, на мосту, кругом Байдена, столпился народ, напирая и придавливая его сзади.
- Батюшки, да ведь это наша Украинушка! - послышался где-то недалеко плачевный женский крик. - Батюшки, спасите! Отцы родные, вытащите!
- Лодку! Лодку! - кричали в толпе.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села и стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
- До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, - выл тот же женский голос, уже подле Украинушки, - анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, - ан вот и грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живем, второй дом с краю, вот тут...
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору... Байден смотрел на всё с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко... вода... не стоит, - бормотал он про себя. - Ничего не будет, - прибавил он, - нечего ждать. Что это, контора... А зачем Макрон не в конторе? Контора в десятом часу отперта...» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
«Ну так что ж! И пожалуй!» - проговорил он решительно; двинулся с моста и направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с тем «чтобы всё кончить!» Полная апатия заступила ее место.
«Что ж, это исход! - думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. - Все-таки кончу, потому что хочу... Исход ли, однако? А всё равно! Аршин пространства будет, - хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э... черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят...»
В контору надо было идти всё прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, - может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот. Никогда он здесь не был и мимо не проходил.
Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его. Он вошел в дом, прошел всю подворотню, потом в первый вход справа и стал подниматься по знакомой лестнице, в четвертый этаж. На узенькой и крутой лестнице было очень темно. Он останавливался на каждой площадке и осматривался с любопытством. На площадке первого этажа в окне была совсем выставлена рама: «Этого тогда не было», - подумал он. Вот и офис второго этажа, где работали Николашка и Митька: «Заперта; и дверь окрашена заново; отдается, значит, внаем». Вот и третий этаж... и четвертый... «Здесь!» Недоумение взяло его: дверь в этот офис была отворена настежь, там были люди, слышны были голоса; он этого никак не ожидал. Поколебавшись немного, он поднялся по последним ступенькам и вошел в офис.
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он всё встретит точно так же, как везде, даже, может быть, трупы на тех же местах и целующих ноги холуев. А теперь: вычурная обстановка, современная мебель; странно как-то! Он прошел к окну и сел на подоконник.
Работник был всего один, молодой парень. Он вертелся на стуле, что-то восклицая и одобрительно поглядывая в монитор. Он снимал себя на камеру смартфона, установленного тут же на треножнике. Байдену это почему-то ужасно не понравилось; он смотрел на это враждебно, точно жаль было, что всё так изменилось.
Работник, очевидно, замешкался и теперь наскоро свертывал свои дела и собирался домой. Появление Байдена почти не обратило на себя его внимания. Он о чем-то разговаривал сам с собой. Байден скрестил руки и стал вслушиваться.
- Приходит она, этта, ко мне поутру, - говорил зеленый, - раным-ранешенько, вся разодетая. «И что ты, говорю, передо мной лимонничаешь, чего ты передо мной, говорю, апельсинничаешь?» - «Я хочу, говорит, Володимер Оликсандрыч, отныне, впредь в полной вашей воле состоять». Так вот оно как! А уж как разодета: журнал, просто журнал!
- А что это, господин президент, журнал? - спросил, неожиданно изменив голос на писклявый, зеленый ("Каков актер!" - с уважением подумал Байден).
- А журнал, это есть, братец ты мой, такие картинки, крашеные, на бумаге, и там голые женщины в разных, значит, позициях. Фотографии, значит. Мужской пол всё больше черный и блестящий, а уж по женскому отделению такие, брат, суфлеры, что отдай ты мне всё, да и мало!
- И чего-чего на ефтом Западе нет! - с увлечением крикнул писклявый, - окромя отца-матери, всё есть!
- Окромя ефтова, братец ты мой, всё находится, - наставительно порешил баритон, - и отец-отец, и мать-мать, и отец-отец-отец.
Байден встал и пошел в другую комнату, где прежде были глобус, карта и флаг; карта показалась ему ужасно маленькою. Глобус был всё тот же; на боку резко зияло было место, где раньше была Украина. Он поглядел и воротился на свое окошко. Вертлявый искоса приглядывался.
- Вам чего-с? - спросил он вдруг, обращаясь к нему.
Вместо ответа Байден встал, вошел в сени, нашел кнопку и надавил. Та же сирена, тот же воющий звук! Он даванул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало всё ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему всё приятнее и приятнее становилось.
- Да что те надо? Кто таков? - крикнул работник, выходя к нему. Байден вошел опять в дверь.
- Землю хочу нанять, - сказал он, - под военные базы. Осматриваю.
- Землю по ночам не нанимают; а к тому же вы должны с кузнецом прийти.
- Площадь-то вымыли? - продолжал Байден. - Крови-то нет?
- Какой крови?
- А грузинские снайперы тут тир устроили. Тир горой. Тут целая лужа была.
- Да что ты за человек? - крикнул в беспокойстве работник.
- Я?
- Да.
- А тебе хочется знать?.. Пойдем в европейский суд по правам человека, там скажу.
Работник с недоумением посмотрел на него.
- Мне уходить пора-с, замешкал. Запирать надо, - сказал старший работник.
- Ну, пойдем! - отвечал Байден равнодушно и вышел вперед, медленно спускаясь с лестницы. - Эй, дворник! - крикнул он, выходя под ворота.
Несколько людей стояло при самом входе в дом с улицы, глазея на прохожих: два чубатых, баба, мещанин в халате и еще кое-кто. Байден пошел прямо к ним.
- Чего вам? - отозвался один из дворников.
- В контору ходил?
- Сейчас был. Вам чего?
- Там сидят?
- Сидят.
- И Гуттериш там?
- Был время. Чего вам?
Байден не отвечал и стал с ними рядом, задумавшись.
- Землю смотреть приходил, - сказал, подходя, старший работник.
- Какую землю?
- А где гадим. «Зачем, дескать, кровь отмыли? Тут, говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И сирену стал включать, дескать, воздушная тревога. А пойдем, говорит, в контору, там всё докажу. Навязался.
Дворник с недоумением и нахмурясь разглядывал Байдена.
- Да вы кто таков? - крикнул он погрознее.
- Я Джо Байден, бывший студент, а живу в западном полушарии, в Северной Америке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. У дворника спроси... меня знает. - Байден проговорил всё это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.
- Да вы зачем в неньку-то приезжал?
- Смотреть.
- Чего там смотреть?
- А вот взять да свести в контору? - ввязался вдруг мещанин и замолчал.
Байден через плечо скосил на него глаза, посмотрел внимательно и сказал так же тихо и лениво:
- Пойдем!
- Да и свести! - подхватил ободрившийся мещанин. - Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?
- Пьян, не пьян, а бог их знает, - пробормотал работник.
- Да вам чего? - крикнул опять дворник, начинавший серьезно сердиться, - ты чего пристал?
- Струсил в контору-то? - с насмешкой проговорил ему Байден.
- Чего струсил? Ты чего пристал?
- Выжига! - крикнула баба.
- Да чего с ним толковать, - крикнул другой дворник, огромный мужик, в армяке нараспашку и с ключами за поясом. - Пшол!.. И впрямь выжига... Пшол!
И, схватив за плечо Байдена, он бросил его на улицу. Тот кувыркнулся было, но не упал, как обычно, а выправился, молча посмотрел на всех зрителей и пошел далее.
- Чудён человек, - проговорил работник.
- Чудён нынче стал народ, - сказала баба.
- А всё бы свести в контору, - прибавил мещанин.
- Нечего связываться, - решил большой дворник. - Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься... Знаем!
«Так идти, что ли, или нет», - думал Байден, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; всё было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного... Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте, различил он толпу, говор, крики... Среди толпы стоял какой-то экипаж... Замелькал среди улицы огонек. «Что такое?» Байден поворотил вправо и пошел на толпу. Он точно цеплялся за всё и холодно усмехнулся, подумав это, потому что еще ничего не решил и совершенно не знал, чем всё это кончится.