Закон и страсть
Вчера вечером поехала в центр города, но не для того, чтобы приобщиться к празднованию 25-летия падение Берлинской стены (с запуском воздушных шаров под 9-ю симфонию Бетховена), а чтобы посмотреть в кинотеатре немой фильм Теодора Дрейера "Страсти Жанны Д'Арк" (1928). Такова уж судьба заядлых синеастов: в какой-то момент кино начинает интересовать больше, чем жизнь. :)
Ключ к фильму, как мне кажется, содержится в первой же сцене, когда клерикальный суд, допрашивая Жанну, допытывается у неё, знает ли она "Отче наш" и откуда. Жанна признаётся, что этой молитве её научила мать. Выходит, что (религиозный) закон она получила не из книги и даже не через наставления священника или другой отеческой фигуры, а напрямую из уст матери, то есть женщины (которой в церковных делах вообще-то положено молчать). Судьи же, напротив, постоянно перелистывают свои книги, пытаясь опереться на их авторитет и не желая смириться с тем, что подсудимая постигает веру каким-то другим способом. Закон для Жанны действительно "не писан": во-первых, потому что она вообще не умеет читать, а во-вторых, потому что главный источник знания для неё - не буква, а образ или, точнее, видения, которые она улавливает внутренним зрением. Недаром, несмотря на широко открытые глаза, Жанна как будто толком не замечает своих гонителей. Отвечать на их теологические вопросы ей сложно. Иногда даже кажется, что и мыслит она не словами, а картинками: во время её скупых ответов перед нами появляются церковные витражи, словно иллюстрирующие подлинное переживание подсудимой, непереводимое на другой язык.
Кстати, слово "страсти" в названии фильма (по-французски - "Passion") необходимо понимать двояко: как страдания на пути к мученической смерти и как сильнейшие аффекты, обращённые в данном случае к Богу. Сцена, когда Жанне в её камере подносят последнее причастие, а затем вдруг отказывают ей в облатке, символизирующей тело Христа, пронизана невероятным чувственным напряжением. Жанна переживает страшные муки неудовлетворённого желания, в то время как окружившие её церковники с завистью и ревностью смотрят на Орлеанскую Деву: их вера не подразумевает страсти.
В финале Жанне всё-таки удаётся получить желанную облатку - правда, уже перед самой казнью. Дрейеру, несмотря на ограничения немого кинематографа, удаётся психологически точно показать борьбу между страхом и возвышенным смирением, которую его героиня ведёт на эшафоте. Близость камеры к разрываемому эмоциями лицу Жанны такова, что зритель не только наблюдает за происходящим, но и вынужден как будто разделить её участь... Бог, к которому она взывает, впрочем, никак не проявляет себя, если не считать повернувшегося к мученице младенца на руках у одной из наблюдающих за казнью женщин. Но что может этот младенец против целого президиума взрослых и учёных мужей, орудующих от его имени?
Интересно, что сам фильм тоже подвергся гонениям церковных кругов, а неподцензурная версия сгорела во время пожара. Только в 80-е годы была обнаружена копия этой версии в шкафу одной норвежской психиатрической больницы. Так что, можно сказать, фильм тоже прошёл свой крёстный путь!
Ключ к фильму, как мне кажется, содержится в первой же сцене, когда клерикальный суд, допрашивая Жанну, допытывается у неё, знает ли она "Отче наш" и откуда. Жанна признаётся, что этой молитве её научила мать. Выходит, что (религиозный) закон она получила не из книги и даже не через наставления священника или другой отеческой фигуры, а напрямую из уст матери, то есть женщины (которой в церковных делах вообще-то положено молчать). Судьи же, напротив, постоянно перелистывают свои книги, пытаясь опереться на их авторитет и не желая смириться с тем, что подсудимая постигает веру каким-то другим способом. Закон для Жанны действительно "не писан": во-первых, потому что она вообще не умеет читать, а во-вторых, потому что главный источник знания для неё - не буква, а образ или, точнее, видения, которые она улавливает внутренним зрением. Недаром, несмотря на широко открытые глаза, Жанна как будто толком не замечает своих гонителей. Отвечать на их теологические вопросы ей сложно. Иногда даже кажется, что и мыслит она не словами, а картинками: во время её скупых ответов перед нами появляются церковные витражи, словно иллюстрирующие подлинное переживание подсудимой, непереводимое на другой язык.
Кстати, слово "страсти" в названии фильма (по-французски - "Passion") необходимо понимать двояко: как страдания на пути к мученической смерти и как сильнейшие аффекты, обращённые в данном случае к Богу. Сцена, когда Жанне в её камере подносят последнее причастие, а затем вдруг отказывают ей в облатке, символизирующей тело Христа, пронизана невероятным чувственным напряжением. Жанна переживает страшные муки неудовлетворённого желания, в то время как окружившие её церковники с завистью и ревностью смотрят на Орлеанскую Деву: их вера не подразумевает страсти.
В финале Жанне всё-таки удаётся получить желанную облатку - правда, уже перед самой казнью. Дрейеру, несмотря на ограничения немого кинематографа, удаётся психологически точно показать борьбу между страхом и возвышенным смирением, которую его героиня ведёт на эшафоте. Близость камеры к разрываемому эмоциями лицу Жанны такова, что зритель не только наблюдает за происходящим, но и вынужден как будто разделить её участь... Бог, к которому она взывает, впрочем, никак не проявляет себя, если не считать повернувшегося к мученице младенца на руках у одной из наблюдающих за казнью женщин. Но что может этот младенец против целого президиума взрослых и учёных мужей, орудующих от его имени?
Интересно, что сам фильм тоже подвергся гонениям церковных кругов, а неподцензурная версия сгорела во время пожара. Только в 80-е годы была обнаружена копия этой версии в шкафу одной норвежской психиатрической больницы. Так что, можно сказать, фильм тоже прошёл свой крёстный путь!