Сердце бурана
- Да чтоб тебя, - шёпотом произносит Йоханнес в спину довольному покупателю.
Мальчишка полчаса гонял продавца-консультанта в лице Йоханнеса по магазину в поисках вроде бы одной конкретной композиции, но то и дело застывал с каким-нибудь диском в руках и начинал рассказывать, какие чудесные воспоминания у него связаны вот с этим треком, и вот с тем, «а под последний вообще…»
Йоханнес слушал, скрежетал зубами и изо всех сил пытался дать понять, что вообще-то он мизантроп, и на футболке у него нарисованы мозги и кровища специально для того, чтобы жизнерадостные идиоты держались как можно дальше. Но мальчишка был настолько непробиваем, что ничего не заметил. Нашёл наконец, что искал, заодно прихватив ещё пару дисков: «как послушаю, приду поделюсь впечатлениями».
- Да, конечно, - еле выжал из себя белый от ярости дух, пробил покупки и громко выдохнул под звон дверного колокольчика, означавший, что мальчишка наконец-то ушёл.
Дышим. Дышим, ещё дышим. Медленно и спокойно. Как там когда-то показывал Чарли?
К новому Чарли Йоханнес пришёл со всем этим не сразу: прежде чем решиться, долго слушал его песни, на концертах и в записи, по кругу, до звона в ушах. Всё пытался понять, что же такое в них есть, что одновременно тревожит, даёт надежду и заставляет хотеть взлететь. И почему без музыки Чарли Йоханнес не испытывает это так ярко, а без музыки как таковой не испытывает вообще ничего, кроме привычной ярости и привычной же пустоты.
За музыкой он сюда когда-то и вышел. За простой человеческой музыкой.
Уже потом узнал, что в тот вечер синоптики не обещали метели, да и вообще ничего - сухой октябрьский мрак, уютное шуршание листьев и даже довольно тепло. Почему город вдруг накрыло злой короткой метелью, так никто и не понял - вроде было ясное небо. Вроде тёплая осень, куда она вдруг вся подевалась?
Скрипач, игравший прямо посреди улицы, спрятался под козырёк троллейбусной остановки и продолжал играть. Услышав шаги, не оборачиваясь проговорил:
- И чего мне, дураку, не сиделось на месте? Решил вот побродить по городу, поиграть под окнами. Не иначе как трамваи зачаровать пытался. А тут этот снег, и пальцы мигом окоченели.
Он закончил музыкальную фразу, опустил инструмент и повернулся к собеседнику. Скрипач был стар, зрение у него давно ни к чёрту, и в молодом человеке рядом с собой он не заметил ничего особенного, разве что глаза сверкают, как два маяка, удивительным жёлтым светом. Но это фонарные отсветы, или, может, в глазах зарябило от метели и холода.
Музыкант поёжился, и метель тут же стихла: Йоханнес должен был сразу сообразить, что человеку холодно, но за растерянностью и восторгом не смог. Он стоял, не отводя глаз от волшебного старика, не зная, что за чудо он только что творил и зачем - неужели ради него? Да нет, не похоже, чтобы старик его ждал. Он был сам по себе, он и его чудесная песня.
Музыкант убрал скрипку в чехол, кивнул Йоханнесу на прощанье и двинулся прочь.
- Стойте! - человеческое тепло непривычно, человеческий голос щекочет горло - когда ты привык быть бураном, холодом, волком, всё это очень странно, но разобраться можно будет потом. - Как вас найти?
Удивление, смешок. На полях сдвинутой на затылок шляпы звякает колокольчик.
- На Пёстрой площади, молодой человек, там я чаще всего, особенно когда потеплее. Или просто по городу, как сегодня. Думаю, свидимся.
Старик приподнял шляпу, кивнул и двинулся дальше.
Йоханнес поборол желание обратиться в волка, далеко не уверенный, что сможет снова отыскать в себе человечье тепло. А раз именно оно привело его сюда, значит, стоит пока оставаться таким. Выяснить, куда он попал, как тут живут, почему выбирают такую хрупкую форму… и что значит «площадь».
Чарли нашёл белобрысого новичка через полчаса: было тревожно, весь вечер кружил по городу в надежде попросту на него наткнуться, а не бежать спасать незнамо откуда потом, когда инстинкты «официально» забьют тревогу.
Так и вышло: под козырьком троллейбусной остановки в сугробе, который намело прямо поверх лавочки, сидел растерянный парень. Он не стучал зубами, не пытался согреться, просто сидел и смотрел в пространство перед собой удивительными жёлтыми глазами. Узкое лицо, круглый лоб, прямой холодный взгляд.
- Привет. Ты давно здесь?
- А?..
- Понятно.
Йоханнес смотрит на незнакомца и видит его стихию - тоже в каком-то смысле ветер, только совсем другой. Разноцветный. Странно, этот совсем не похож на давешнего волшебника, в котором была песня, но не было ничего знакомого: совсем человек. А от этого пахнет домом, хотя сам он скорее отсюда, чем нет. Ветер, который умеет жить здесь. Который родился здесь. Выходит, по эту сторону так тоже бывает?..
- Эй, ты меня слышишь?
Обеспокоенно заглядывает в лицо, пытается потянуть за руку. Волк внутри Йоханнеса рычит, но наружу этот рык удаётся не выпустить. Надо же, раньше он так не умел.
- А?..
- Идём, говорю. Тебе нужно много всего узнать.
Узнать? Да, пожалуй, узнать ему правда нужно.
- Что такое «площадь»? - спрашивает вдруг белобрысый, и Чарли видит, что это единственное, что его сейчас по-настоящему интересует. - «Пёстрая площадь».
- Пёстрая? Минут десять отсюда пешком.
- Минут? Десять?
Парень беспомощно моргает. Чарли вздыхает.
- Идём, я всё расскажу. Зачем тебе Пёстрая площадь?
- Человек унёс туда песню.
«Мда. Это будет потрудней, чем обычно».
Чарли глубоко вдыхает, медленно опускает плечи и протягивает белобрысому руку. Волк внутри Йоханнеса пару секунд смотрит на протянутую ладонь, прикидывая, не лучше ли будет её откусить, но тепло побеждает: если пойти с незнакомцем, есть надежда снова услышать песню. Совсем не такую, к каким он привык дома, совсем не то, о чём поют метели и волки. Совсем не про ярость и одиночество, а про что-то такое, чего у него до сих пор не было и с уходом песни нет снова. Но, кажется, это что-то можно будет найти.
Двое суток Чарли отвечал на вопросы. Ещё двое - показывал. Йоханнеса интересовало абсолютно всё, что было в квартире, включая стены, двери и окна, и особенно - старая лютня в чёрном чехле, про которую сам Чарли давно уже старался не думать.
- Это? Надо же, и где ты только её откопал? - Йоханнес молча тыкает пальцем в сторону двери в кладовку. - Это музыкальный инструмент такой, на нём играл предыдущий Чарли. Мы с ним были друзьями…
О том, зачем нужны Чарли, Йоханнесу пришлось рассказывать четыре раза. Сначала он отказался слушать, потом - верить, потом пытался заново сложить хитроумный пазл, согласно которому выходило, что этот человек существует, чтобы кому-то помочь. Просто так. Зачем? Долго искал подвох, перерыл всю квартиру Чарли, часами гипнотизировал его из угла в надежде уловить какой-то обман.
Чарли только вздыхал, зная, что и правда почти невозможно понять, зачем. Сам он, например, так и не понял. Просто очень любил своего друга и то, что ему было важно. Может быть, всё это просто идиотское совпадение, но в любом случае что-то менять уже поздно: сколько таких вот напуганных, ничего не понимающих, готовых наброситься перебывало в этой квартире, сколько раз он пересказывал им свою историю, историю Чарли, истории тех, кто приходил с той стороны и становился счастлив. И тех, кто пропадал навсегда. Чарли предпочитал рассказывать всё, как есть. А пока говорил, между делом набрасывал: вот на него смотрят огромные жёлтые глаза, полные ярости. Вот на другом рисунке сквозь человеческие черты отчётливо проступают волчьи. Чарли умел их видеть, ещё когда не был смотрителем, просто случайно подружился со странным уличным музыкантом, который, кажется, мог останавливать время и страх с помощью одной только лютни. Возле него вечно крутились какие-то чудаки, и, ожидая, когда друг закончит играть, Чарли сидел в сторонке на лавочке и делал наброски: мальчишка с причудливыми узорами на коже, женщина, которая ходит, не касаясь земли. Парень смотрит на небо, и над его головой расходятся тучи. Из-под аккуратного синего пальто хорошенькой девушки выглядывает крыло. Однажды Чарли так увлёкся, доделывая рисунок, что не заметил, как друг подошёл и глянул через плечо. Хмыкнул и ничего не сказал. Как потом объяснил - не хотел напугать. Рассчитывал, что Чарли привыкнет, и потом ему будет проще. В общем-то, так и случилось.
Чарли задумчиво рисовал очередной портрет Йоханнеса, снова растерянного, с лютней в руках. Он уже уяснил, что с бураном нужно быть как можно спокойнее - пусть себе бьёт посуду, пусть кричит, пусть даёт выход ярости. Нужно же её как-то выгуливать, иначе она просто порвёт его изнутри.
- Это похоже на то, что я видел. Из чего человек делал песню.
«Ага. Вот теперь, кажется, можно».
Чарли жмёт кнопку, и начинает играть запись той самой лютни. Запись, которую когда-то сделал он сам, в сердце города, в солнечный летний день, по которому он с тех пор так и не перестал скучать.
Йоханнес застывает на месте. Глаза его светятся ещё ярче обычного. Вся ярость с лица исчезает бесследно, а то, что появляется вместо неё, Чарли может назвать только нежностью. И только про себя, вслух такие вещи он сейчас объяснять не готов, и, наверное, не будет готов ещё долго. Покойный друг - тот бы сумел, у музыкантов это почему-то выходит легче. Но от него осталась только лютня, несколько записей да портреты в папке с рисунками. «Быть Чарли смертельно опасно, - сказал он, закрывая глаза навсегда, в этой самой комнате, с этой самой лютней в руках, так и не смог с ней расстаться. - Слишком много уходит сердца».
«Слишком много сердца уходит всегда, - думает Чарли, глядя на усмирённого песней Йоханнеса. - И, знаешь, друг мой, есть множество вариантов куда как бессмысленней этого».
Все учатся очень по-разному, кто-то быстрей, кто-то медленней. Некоторых хватает только на то, чтобы выслушать базовый инструктаж, а изучать новый мир они выбирают самостоятельно.
Йоханнес остался с Чарли надолго. Ему было всё любопытно, он заставлял водить себя по городу, объяснять всё подряд, рассказывать до хрипа - истории, байки из своей жизни, байки из жизни «чудовищ» - в ход шла любая информация об окружающем мире. И особенно часто Йоханнес тащил Чарли на Пёструю площадь, надеясь застать там волшебного старика. К тому времени, когда терпение Йоханнеса лопнуло, он уже вполне мог самостоятельно общаться с людьми и успешно выдавать себя за одного из них - резкого, вспыльчивого, надменного, острого на язык, но всё-таки человека. И начал расспрашивать всех попадавшихся уличных музыкантов, описывая старика таким, каким его помнил. Всё чаще Йоханнес уходил на поиски сам, без Чарли, возвращался ни с чем и проводил вечера, мрачно сидя в углу с бутылкой какого-нибудь алкоголя и книгой - желательно по истории музыки. Алкоголь действовал на Йоханнеса как успокоительное, книги - как ещё один его вид, и только так он умудрялся худо-бедно удерживать себя на грани отчаяния.
- Он был уже слишком стар, - только и сказал Йоханнес, когда наконец нашёл. То же самое ответил ему сам Чарли на вопрос о том, что случилось с хозяином лютни. Тем вечером они в первый и последний раз пили вместе.
Ровно в восемь ноль-ноль Йоханнес запирает магазин. Мимоходом думает, что сказал бы Чарли-художник, если бы видел, как легко теперь получить любую запись любой полюбившейся песни. «Хотя ты бы всё равно слушал свои пластинки». Грустный смешок, так до сих пор и не сменившийся на способность признать, что скучает.
Ярость и пустота, всё остальное - музыка.
Йоханнес проходит вдоль стеллажей, проверяет, всё ли так, как положено, не оставил ли кто-нибудь безалаберный что-нибудь не на месте. С тех пор, как Чарли научил его маскироваться под человека, в искусстве общения Йоханнес не продвинулся ни на йоту: ему это было не нужно. Чарли-художник понимал его с полуслова, а с Чарли-поэтом, который пришёл после него, у Йоханнеса не сложилось. Сразу. Категорически. Впрочем, не только у него одного. С Чарли-художником Йоханнес жил до самого конца, знал всех его знакомых духов, постоянно таскавшихся в гости, многократно наблюдал новичков и процессы их адаптации, и видел - его все любили. За спокойный нрав, терпение, умение найти нужные слова, и, что ещё важнее, нужную тишину. Чарли-поэт был суетливым и разговорчивым, не ярким ветром, а слабеньким сквознячком, и к нему без острой необходимости просто не приходили. «Видимо, на данный момент никого более подходящего просто не существует», - решил про себя Йоханнес, развернулся и просто ушёл. Приходил раз в год, отдавал положенную монету, перекидывался парой фраз со знакомыми, выслушивал новости и исчезал. В общении как таковом он не нуждался: Чарли-художник был другом, настолько, насколько Йоханнес вообще способен был понимать дружбу. Людей ради людей он всерьёз не воспринимал, делая исключение только для музыкантов, да и то ровно до тех пор, пока не понимал: снова не то. От музыки становится легче, не так пусто и одиноко, но ненадолго. Таких же волшебных песен, как та самая первая, ему больше не попадалось. Но Йоханнес искал, рассудив, что времени у него бесконечно много, упрямства - ещё больше, и рано или поздно он найдёт музыку, от которой снова почувствует то самое удивительное тепло. И тогда, может быть, ему даже удастся уговорить автора научить и его. Создавать эту музыку самому, не перестать слышать её внутри, как будто и у него есть настоящее сердце.
Был и другой путь - насовсем сделаться человеком. Его выбирали многие, начисто лишаясь силы и памяти о себе и о доме, и проживали вполне счастливую жизнь. Просто не помнили ничего определённого о себе до какого-то времени - так, кажется, было что-то, какое-то детство, одноклассники, приятели, жёны. Или не было? Нет, кажется, всё-таки были, но всё как во сне.
Йоханнес насмотрелся на таких с Чарли-художником, который первые несколько лет обязательно наблюдал, как идут дела. Но для себя он этого не хотел, считая, что человек из него всё равно получится хуже среднего. Очередной мерзавец, озабоченный только собственными делами, но вдобавок ещё и нуждающийся в других людях, чтобы, годами мотая им нервы, чувствовать себя важным. Да ну, лучше уж так: время от времени менять музыкальный магазин, в котором работаешь, наблюдать, как появляются и исчезают новые исполнители, ходить на все или почти все концерты, какие только есть в городе, знать все клубы, их хозяев и персонал, снимать крохотную квартирку просто для того, чтобы держать там диски и книги - надо же куда-то девать деньги, в конце концов. Сидеть сложа руки скучно, быть человеком - чуждо. Оставалось только искать свою музыку и ждать нового Чарли, который, может быть, будет лучше текущего, и тогда к нему можно будет таскаться в гости, язвить, доводить до белого каления (иногда и совсем чуть-чуть всё-таки можно) и помогать в работе.
Место ежегодного сбора становится очевидным как-то само по себе. Сколько Йоханнес ни спрашивал, оказывалось, что духи, привыкшие доверять чутью, даже не задумывались, почему это так. Достаточно того, что так есть. И когда очередной точкой оказалась «Летящая Бет», Йоханнес только обрадовался: наконец-то. Кажется, у них не просто сменился Чарли - Чарли сменился на музыканта, персонально для него большая удача. За жизнью Чарли-поэта Йоханнес не наблюдал и не знал, что с ним что-то случилось, но сожаления новость не вызвала. «Туда ему и дорога, - мрачно думал дух по дороге в клуб. - Вот бы этот был лучше». Не будет - и не беда, когда-нибудь появится новый. Пока в мире есть музыка, Йоханнес совершенно никуда не спешит. К тому же, в «Летящей Бет» ерунды не бывает, так что можно как минимум рассчитывать на хороший концерт.
На пороге Йоханнес нос к носу столкнулся с Ником, хозяином клуба.
- Привет.
- О, какие люди! Привет! Заходи, у нас сегодня играет совершенно потрясающий парень. Я его случайно в Сети нашёл и вот уже две недели никого другого не слушаю.
Такой рекомендации от Ника можно было только завидовать. Он был как раз из тех, кто выбрал стать человеком, и, как только стал, тут же занялся музыкой. Безупречный вкус, собственный музыкальный талант, обаяние и хорошая интуиция, явно присущая Нику ещё со времён жизни дома, кем был он ни был, быстро сделали хозяина «Летящей Бет» авторитетным экспертом, а сам клуб - чуть ли не лучшим в городе. Ник горел музыкой и музыкантами, обожал раскручивать молодых и талантливых и был настолько на месте, что Йоханнеса время от времени терзала банальная зависть: вот почему он так может, а я не могу? На все свои «почему» он очень быстро нашёл ответы, но легче не становилось. Оставалось только вздыхать над кружкой тёмного нефильтрованного и дорожить знакомством.
Ник убежал «буквально на пять минут», но снедаемый любопытством Йоханнес его не дождался.
- Ты, значится, и есть новый Чарли? - максимально холодно и вкрадчиво спросил он всклокоченного парнишку, стоявшего на билетах. Эту Никову привычку Йоханнес отлично знал: новенький должен встречать публику сам, чтобы знал, для кого играет, чтобы как следует рассмотрел каждого - после этого просто невозможно фальшивить, а если всё-таки сможешь, то во второй раз в «Летящую Бет» тебя просто не позовут.
- Я Чарли, да.
- Наш? Новый? Чарли? - мальчишка перепугался до полусмерти, а ведь сейчас Йоханнес злится вовсе не на него, а на того, кто не соизволил даже как следует передать дела. Хотя его Чарли-художник рассказывал, что бывали случаи, когда старый и новый Чарли не успевали увидеться, и тогда новенькому приходилось совсем туго. «Ладно, мальчик, сейчас я тебе помогу, а дальше посмотрим». - Понятно. И альбом тебе, конечно же, ещё не отдали.
Бросить раздражённое: «Сейчас вернусь», выпустить волка. Быть уверенным, что чутьё не обманет. В том, что случилось, разберёмся потом, а сейчас важно не провалить ежегодный сбор и ввести новичка в курс дела. «Буду эдаким Чарли для Чарли».
В память о старом друге он должен хотя бы это.
Пока собирался народ, Йоханнес сидел у барной стойки, пил пиво и злился: кажется, мимо. Вряд ли у него получится дружба с этим вот мальчиком. Как его и вообще занесло в Чарли? Неужели не было никого посильнее? Он же не справится, сломается через месяц. Нынешней осенью мир совсем слетает с катушек, духи рвутся с той стороны, очертя голову. Этот сопляк просто не сможет их успокоить. Для этого нужно быть таким, как Чарли-художник. Но его больше нет, а другого такого же, видно, уже не будет.
«Надеюсь, у тебя хотя бы толковая музыка. Было бы грустно разочароваться ещё и в Нике».
Йоханнес демонстративно повернулся спиной к сцене, завёл разговор с барменом и сделал вид, что происходящее его нисколько не интересует. Ровно до того момента, как мальчик, выдав что-то неубедительное вместо приветствия, наконец-то начал играть.
- Да чтоб тебя, - шёпотом выдыхает Йоханнес и неимоверным усилием воли заставляет себя не обернуться. Не смотреть, ни в коем случае не смотреть: на сцене всё тот же невнятный мальчишка, и следующая песня наверняка будет так же ни о чём, как и он сам, а эта - просто случайность…
Волк не просится на волю, не рычит и не воет, только ловит звуки невидимыми ушами, стараясь не пропустить ни одного. Кружка в руке Йоханнеса покрывается тонким слоем инея, на губах играет растерянная улыбка, которую из всех людей вспомнил бы только его настоящий Чарли. Где-то в папках с его рисунками, хранящихся у Йоханнеса дома, до сих пор есть тот самый первый: изумлённый беловолосый мужчина с отчётливо волчьими чертами лица стоит посреди захламлённой комнаты с лютней в руке и слушает.
Конечно же, они проговорили всю ночь. Конечно же, Йоханнес вызвался помочь Чарли разобраться с работой и с новичками. И всё это время при любой возможности просил Чарли что-нибудь поиграть, а как только они расставались, включал записи его песен в плеере. Крутил так и эдак, никак не мог поверить, что всё-таки…
- Чарли, - непривычно неуверенным тоном наконец спрашивает Йоханнес. - Слушай, а ты случайно не согласишься поучить меня музыке?
Трудное время прошло, вот-вот наступит весна, можно выдохнуть и попробовать научиться жить счастливо. Кажется, именно так у людей называется то, что создают внутри него песни Чарли - «счастье», «сердце», «нежность». Малопонятные слова, в которые Йоханнес уже перестал было надеяться когда-нибудь поверить всерьёз.
Чарли кивает, достаёт из кофра свою гитару и протягивает Йоханнесу - на, мол, примеряйся пока, а я пойду сделаю чаю и сразу вернусь. Беловолосый дух много раз пытался научиться самостоятельно: брал аккорды, даже бренчал что-то более или менее мелодичное. И только сейчас, в залитой весенним солнцем гостиной Чарли понял наконец, почему у него так ничего и не вышло. Дело не в инструменте, не в музыке как таковой и даже не в нём самом - как ему всегда думалось, бессердечном. Дело в тепле, которое остаётся на грифе от тонких мальчишеских пальцев. Дело в том, что он просто не может не любить это тепло, как не смог не любить острый подбородок и потёртую чёрную шляпу с бубенчиком, пришитым на её широких полях в тот единственный раз, когда видел их и их обладателя.
Дело в том, что иногда тебе встречаются люди, которые откуда-то знают, как позвать твоё сердце, даже если ты совершенно уверен, что у тебя его нет. Даже если ты - волк-одиночка, беловолосый буран, ярость, безжалостная в своей чистоте. И нет никакого волшебства и никакого секрета, есть только те, кого ты случайно встречаешь, настолько свои, что способны позвать тебя за собой из-за любой границы.
Его первый Чарли был точно таким же, но, ослеплённый тоской по музыке, Йоханнес так этого и не понял.
«Прости, старый друг. И спасибо».
Вернувшись с кухни с двумя чашками чая и пакетом конфет, Чарли видит, как рядом с лежащей на полу гитарой возникает исчезнувший было Йоханнес. Не глядя в глаза, протягивает Чарли пухлую папку, из которой вразнобой торчат края каких-то набросков:
- Вот, пусть теперь лежит у тебя. И знаешь, что? Я передумал: не надо меня учить. Лучше поиграй что-нибудь сам, ладно?