Сбитый генерал-майор нацгвардии Сергей Кульчицкий обещал отравлять русским колодцы и убивать их
Click to viewПогибший накануне в подбитом под Славянском вертолете генерал-майор МВД Украины Сергей Кульчицкий обещал отравлять в России колодцы с водой и хладнокровно убивать русских.
В четверг под Славянском был сбит вертолет Ми-8, на борту которого было, по разным данным, от 10 до 14 военных. Сразу после ЧП сообщили, что погибли все до единого. Но позже оказалось, что удалось выжить одному из украинских военных. В подбитом вертолете погиб и генерал Нацгвардии 51-летний Сергей Кульчицкий, который уже больше месяца находился на востоке. «Он не был кабинетным офицером, всегда со своими ребятами в поле. В Донецкую область поехал вместе с 1-м резервным батальоном. Ранее он непосредственно отвечал за их подготовку и сборы на АТО, - рассказали в пресс-службе Нацгвардии. - Его смена на востоке заканчивалась, и уже в пятницу он должен был вернуться в Киев. Но не суждено...» Его коллеги говорят, что он был боевым. Закончил Уссурийское суворовское училище, затем Мурманское училище (морской пехотинец). Глава МВД Арсен Аваков у себя на страничке в соцсети написал, что его солдаты из резервного батальона Нацгвардии аплодировали генералу. «Я тогда просто обомлел и порадовался. Майдановцы хлопали генералу МВД!» - написал Аваков.
По словам одного из сотруднико СБУ, охотились именно на Кульчицкого, Кульчицкий был опасным соперником, он жестко давал отпор, невзирая на приказы его руководства осторожничать.
В марте на Украине власти сформировали Национальную гвардию, в которой к военным решили присоединить и боевые группы Майдана. Корреспондент «РР» побывала на первой тренировке «Самообороны» на военной базе и встретилась с очень высокопоставленным украинским офицером, который говорил о готовности к войне и терактам. Тогда он просил не спрашивать как его зовут и кем он командует, называть его просто - офицер.
Сейчас мы опубликуем это интервью уже назвав нашего собеседника генерала Нацгвардии Сергея Кульчицкого.
Через несколько минут на мой стол срочники передают пачку печенья и плитку 56-процентного шоколада. Я оборачиваюсь. Сотня сгрудилась за столиками, рассчитанными на четверых, вшестером. Балаклавы держат на коленях. Некоторые неуверенно улыбаются, глядя на спины срочников, на которых белым написано «Мiлiцiя».
- Вас приглашает высокий военный чин, - говорит Андрей. - Он хочет с вами поговорить, но своего имени не назовет. Вам придется вернуться в Киев.
Мы с Андреем возвращаемся в Киев на машине, которую прислал за мной высокий военный чин. Андрей пристально смотрит на дорогу, приглаживая рукой коротко стриженные волосы и не переставая меня инструктировать.
- Не спрашивайте, как его зовут и кем он командует. Вы сами должны понимать, какое сейчас время и чем ему разговор с вами грозит. Вы можете написать, что только что были на базе «Барса», но больше ничего такого не пишите. Называйте его просто: офицер.
В кабинете офицера чувствуется пустота. Его кресло пусто. Сам он ждет меня, сидя за столиком для гостей. На столике же лежит его фуражка. Над креслом голая стена, или она кажется такой от привычки видеть в кабинетах на этом месте портреты руководителей и президентов. Сбоку от офицера садится Андрей и почти касается локтем его фуражки.
- Нас всех объединило одно: у нас был очень непорядочный президент, - говорит офицер, этим вступлением объясняя то, что сидит за одним столом с Андреем. - Тупой, необразованный зэк. У вас президент тоже плохой, - добавляет он. - Но он хотя бы офицер с вычищенной биографией. А у нашего биография очень нехорошая. Но когда ко мне пришли и сказали: «Выйди на баррикады и скажи, что ты уволился, кинь клич, чтоб к тебе присоединились другие офицеры», я ответил: «То есть вы хотите из меня предателя сделать? А что потом вы будете со мной делать - с таким хорошим?»
- Что такое предательство для офицера?
- Ну… видите ли… мне очень больно, когда заставляют принимать вторую или третью присягу. Я вторую присягу не принимал на Украине после того, как присягнул Советскому Союзу. Я в себе выработал такую мысль, чтобы как-то жить со всем этим. В первый раз я клялся защищать родину. Родина моя была большая, советская, но потом волею судьбы стала маленькой - Украиной. Я дал присягу народу и до сих пор ей верен. А сегодня… Хотите, я каждый день присягу буду давать? Это когда я был молодым офицером, для меня такое было невозможно.
- И кому вы хотите давать каждый день новую присягу?
- А кому хотите… Хотите - той власти. Хотите - этой. Завтра придет другая - дам другой. Главное, чтобы она не была такой, как предыдущая. Я уже давно не такой принципиальный.
- Как это?
- Как это?! Как это… Вот так это! Но… я считаю, что сейчас мне больше не надо никому присягать. Какой смысл? Я и так служу народу.
- А что вы думаете о тех военных, которые перешли на сторону России в Крыму?
- Я бы не наважився давать присягу другому государству. Зачем другому государству офицер-предатель? Чтобы выбросить его, как использованный мусор? Хотя… ну, наверное, никак я к ним не отношусь. Но вообще считаю, что это измена родине.
- Без оправданий?
- Сейчас все настолько… - он задерживает дыхание, - нечестно, - выдыхает, - что погибать ради этого, может, и не стоит? Может быть… Но хотя, если задуматься… Я долго думал над тем, как в Афгане большинство наших, чтобы не попасть в плен, стрелялись. Когда я был молодым, я думал, что так правильно. Но сейчас думаю: лучше бы сдавались.
- Вы так начали думать после того, как получили свой высокий чин?
- Да. Я сразу поставил себя на место их матерей. Сейчас мне дали в подчинение этих людей с Майдана. И у нас сразу… сильное непонимание друг друга. Они видели во мне врага изначально. Говорят: «Нам ничего от вас не надо, только дайте нам оружие, и мы поедем хоть сегодня, ляжем на границе и будем стрелять по российским танкам». Патриотизм очень высокий, - говорит он, бросив взгляд вбок, на коменданта сотен. - А я сказал: «Вы меня извините, но я не хочу быть начальником похоронной команды. Не хочу на ваших крестах рисовать трезубцы героев…
- Трезубцы небесной тысячи, - поддакивает Андрей.
- …Мне не нужен ваш героизм, если вы будете мертвыми, - продолжает офицер. - Мертвые герои никому не нужны. Моя задача - подготовить вас так, чтобы как можно больше из вас осталось в живых».
- Трудно поверить, что люди с Майдана могли принять от вас эту помощь, - говорю я, - что они стали выполнять ваши приказы. Вы их враг. И за право ненавидеть вас они, кажется, заплатили кровью?
- Я видел, что они меня ненавидят и считают врагом. Но никто ведь не знает, с какими мыслями я живу…
- С какими мыслями вы живете?
- Всю Украину объединило то, что ее президент был жуликом и обормотом. Да, мы охраняли этих жуликов… Выполнять свою работу морально было очень тяжело. Но я стоял на страже закона. Я понимал, что у нас нет одного лидера и мы стопроцентным голосованием никогда не выберем себе нового президента. Значит, другого пути не было… Нас, офицеров, вывели туда, на Грушевского - стоять в шеренге. А раз мы туда пришли, полковники не будут прятаться за солдатами, чтобы вы, журналисты, опять все перекрутили. Я скомандовал встать впереди срочников. А сам, чтобы никто ничего не бзикал, вообще вышел вперед. Мне позвонили друзья: «Это ты там стоишь?» - «Я. А это вы колеса там подкатываете?» - «Мы». - «Слышь, убери вправо немножко, чтобы дым на нас не шел».
- Вы уж меня простите… но сейчас все так говорят. А чтобы вы говорили, не поменяйся власть?
- Очень сложно мне самому понять, что бы я говорил… Вы сейчас напишете, что я сказал, и для меня это будет полный звиздец. Вы можете всего этого не писать? Я вам рассказал правду, но вы же сами знаете, какая она - правда.
- Ни у кого уже нет сомнений, что в Крыму проголосуют за присоединение к России. Это может послужить толчком к началу войны? - спрашиваю я, и Андрей дергается.
- Вы не можете задавать такие вопросы военному, - говорит он. - Он может только выполнять команды главнокомандующего.
- Мы же все понимаем, - нехотя произносит офицер, - что ваш президент безбашенный. Ваш президент плохой. Вы согласны?
- Она этого не скажет, - останавливает его Андрей. - Она уже заявила на базе «Барса», что у нее принцип - не ругать свою страну в нашем присутствии.
- А мы, значит, можем своего ругать? - с осуждением смотрит на меня офицер. - Вы боитесь Путина.
- Пусть будет так, - отвечаю я.
- Скажите правду, если хотите, чтобы мы были с вами откровенны, - настаивает офицер.
- Правда в том, что вас здесь, вооруженных мужчин, много, а я среди вас женщина, и я одна. Легче всего сейчас сказать, что наш президент плохой, чтобы сделать вам приятно и расположить к себе. Но я считаю, что подобная критика возможна только внутри страны. Там меня не затруднит сказать, что я думаю о Путине. Но не здесь и не сейчас.
- Мне нравится эта позиция, - соглашается офицер. - Тогда говорим дальше… У Путина сейчас высокий рейтинг за счет того, что он поднял армию. Армия ему сейчас создает имидж. Но скоро у вашего президента рейтинг упадет очень сильно. Украинцы - хорошие воины. Трудно сказать, какую тактику мы выберем. На войне любая хороша. Лишь бы наши солдаты оставались живы, а ваши погибали. На дуэли мы драться точно не собираемся, но мы будем мочить вас в сортирах. И на вашей территории тоже. В ход будут пущены все средства. Будут рваться ваши вокзалы. А что вы на меня так смотрите? Не надо на меня так смотреть. А вы зачем к нам пришли? Путин эту войну не выиграет, и он это поймет, как только начнет вести военные действия. И мне все равно будет, кого из вас убивать: мирное население, немирное. Почему я должен вас жалеть? А вы не хотите маму мою пожалеть?
- Что может стать поводом для начала боевых действий с вашей стороны? Присоединение Крыма к России, например?
- Он не может отвечать на этот вопрос, - снова дергается Андрей. - Кто будет объявлять результаты референдума? Там распущен парламент.
- Я военный человек, - говорит офицер. - И если завтра надо будет воевать, я буду воевать. Если вы думаете, что русский сапог будет ходить по Украине, то… он не будет ходить. Если вы вдруг посчитаете Крым российским, я не исключаю, что там начнется подпольная террористическая деятельность. Я не верю в то, что нас будут спасать Америка, Европа или Англия, - они, напротив, сделают все, чтобы мы между собой воевали. Просто я не понимаю Путина… Почему он такой баран? Почему вместо того, чтобы укреплять отношения с Украиной, он пытается поставить нас на роль меньшего брата? Он считает, что, унизив украинский народ, он может стать великим самодержцем… Слухаю, товариш главнокомандуючий, - поднимает он тонко завибрировавшую телефонную трубку. Из нее отчетливо слышен голос. Офицер показывает мне руками - закрыть уши. Я закрываю уши.
- Я наблюдала за бойцами сотни, - говорю я, когда он кладет трубку на стол. - Они недисциплинированны, и они не перестали вас ненавидеть. Вы думаете, что сумеете воспитать из них настоящих солдат?
- Я сам, когда пришел двадцать лет назад в армию, был нахрапистым и… - начинает Андрей.
- Вы не приходили в армию с Майдана, - останавливаю я его. - А бойцы сотни считают, что они свергли режим.
- Я сделаю все, чтобы они стали хорошими солдатами, - говорит офицер и придвигается ко мне. Ставит локти на стол и не мигая смотрит мне в глаза. - Я уже показывал им, как вас надо убивать. Я уже сказал им: «Ребята, так воевать нельзя. Москали вас всех передушат». У нас будет много героев, но не посмертных. И я благодарен Советскому Союзу, что он научил меня военному делу. Я был хорошим советским офицером. А опыт в Афганистане показывает: это они с Майдана герои, но в условиях реальной войны это беспомощные дети. Они сразу будут липнуть к командиру, который будет четко и уверенно отдавать им команды.
- О чем вы говорите? Вы же видели этих людей, три месяца отстоявших на Майдане. Они изможденные и истощенные, - не сдаюсь я.
- Они только что прошли медкомиссию! - говорит Андрей.
- А Матросов был сильным?.. Послушайте меня… Я родом из тех мест, где до пятьдесят шестого воевали. Мой дедушка отсидел восемь лет, - офицер берет со стола ручку, рисует в открытом блокноте восьмерку, обводит ее много раз и дырявит. - А другой дедушка дошел до Берлина. А я всю жизнь думаю: кто из них был прав?
- А все были правы, - говорит Андрей, - и тот и другой. Время было такое…
- Сердце офицера какое? - спрашиваю я.
- Твердое, - отвечает офицер.
- У нас был Беслан, - говорю я, - у нас была масса других терактов. Террор - это черное зло. Объясните мне, как вы, бывший советский офицер, можете сейчас сидеть вот так, смотреть мне в глаза и оправдывать терроризм?
Офицер моргает, опуская на глаза светлые ресницы. Когда он их открывает, они из серых становятся синими.
- А что мне делать, скажите вы мне? Я вас не должен убивать, потому что вы - что?
- Люди.
- А мы?
- И вы.
- Ну так скажите своему Путину, пусть выстраивает с нами дружеские отношения. А иначе мы будем отравлять вам колодцы. Мы насыплем вам какую-нибудь гадость в водопровод. Мы будем истреблять вас в сортирах. Я буду делать это. Я буду хладнокровно вас убивать. Я буду посылать бойцов, я сам не пойду. Вы же нечестно себя ведете. Когда вы говорите, что отдали нам Крым, вы же умалчиваете, что взамен получили Белгородскую область.
- Я поняла, зачем вы меня позвали. Вы хотите через меня донести это послание до России. Так ведь? - спрашиваю я.
- Так, вы догадались. Да, я хочу, чтобы вы нас боялись.
- Но проблема в том, что вы не внушаете страха. Я знаю, что ничего этого вы делать не будете, - говорю я, вставая.
- Сядьте!.. Посидите еще. Давайте поговорим. Хм… Большинство офицеров помешаны на своей службе. В девяносто втором я вернулся на Украину. Я не хотел уезжать, я правда был хорошим офицером. Меня трижды посылали на получение досрочного звания, и трижды мне отказывали. Знаете почему? - он щелкает колпачком ручки. - Потому что я украинец.
- Это сильно отразилось на вашем сердце?
- Конечно же… А потом мне посоветовали: ты поставь две бутылки коньяка, а мы напишем, что ты русский, и через две недели у тебя уже будет звание. А знаете, сколько стоили две бутылки коньяка? Двадцать рублей. А знаете, какая у меня была зарплата? Пятьсот рублей.
- Вы согласились, чтобы написали: вы русский?
- Не-е-ет… Меня спросили: «Чего ты хочешь?» Я ответил: «Я хочу домой. Туда, где мне будут присваивать звания». Я вернулся. Моя зарплата была двадцать семь долларов. Наступило лето, а у жены вообще не было летней одежды. Мы пошли на рынок, она выбрала себе шелковую блузку, и мне тоже она понравилась. Я отдал всю… всю свою зарплату, - он снимает локти со стола и отодвигается от меня, прикрыв глаза. - Она шла сначала молча, потом как заревет. «Ты чего?» - «А как мы жить будем?» …Мне сейчас звонят мои… русские офицеры: «Ну, что вы там собираетесь делать?» - «Да мочить вас собираемся!» Смеются: «Ну, ты, брат, даешь!»
Мы с Андреем выходим из кабинета, чтобы успеть вернуться на базу «Барса». Оставляем офицера за столом - раскрасневшимся и, по всему видно, с растревоженным сердцем.