О вреде терпимости
Когда в одной тульской деревеньке Николай Петрович Дацков, бывший колхозный конюх, говорил с Михаилом о жизни, тот только диву давался мудрой живописности языка этого человека. По телевизору в этот момент говорили, что «всем нам так не хватает терпимости».
Старик, услышав это, буквально взорвался:
- Ты понимаешь, Прокофьич, куда этот сукин сын клонит? - спросил он Киреева.
- Куда?
- Знаешь, как в России называли публичные дома?
- Не знаю.
- Домами терпимости. А теперь хотят всю страну сделать… Тьфу, - старик даже плюнул.
- Николай Петрович, но этот, как вы сказали, сукин сын вроде бы добра всем нам хочет…
- Не верь, Прокофьич, не верь. Терпимости в России, видишь, мало. А вот Господь приказывал быть кроткими, чистыми сердцем, жаждать правды - разве не так?
- Блажени, милостивии, яко тии помилованы будут, - неожиданно произнесла доселе безмолвно сидевшая Елизавета Петровна, вдовая сестра хозяина дома.
- Вот! - обрадовался подсказке Дацков. - Правильно! Милосердными быть надо. А о терпимости ничего не сказано. Знаешь, Прокофьич, почему?
- Почему?
- Если человек терпим - значит, не любит никого.
[Spoiler (click to open)]
- Ну ты загнул, братик, - вновь подала голос Елизавета Петровна.
- Не любит! Они теплохладные - все эти терпимые. Когда мою внучку будут убивать… ладно, ладно, - поправился старик, - не убивать - жизнь ей портить станут, соблазнять… Не знаю, кто сектанты, наркоманы, человек какой плохой, да кто угодно, - я смогу относиться к этому терпимо? А где-то сейчас, в Туле или Москве, с внучкой, дочерью или сыном другого человека происходит такое. Соблазняют, душу поганят, ядом сладким сердце отравляют. Меня это вроде не касается. И, знаешь, мне легко быть терпимым, когда меня это не касается.
- Но ты же не такой, Николай. Что на себя наговариваешь?
- И слава Богу, сестра, что не такой. Пойми, Прокофьич, все эти слова о терпимости - сладкий яд. Зло сначала всегда в меньшинстве. А потом живешь, живешь, и тебе кажется, что оно, зло, - везде. Кругом одно зло. Почему? А ты представление имеешь, как действует любое меньшинство?
- Какое меньшинство, Петрович? - спросил сельского философа Киреев.
- Любое. Сначала оно, меньшинство, скулит: не бейте, пощадите. Пощадили. Вот такие терпимые, как те. - И старик показал на экран телевизора, где уже все в студии убеждали друг друга в том, что Россия никогда не станет цивилизованной страной, пока у нас так мало терпимости. - Меньшинство уже без скуления просить начнет: да, мы другие, но почему вы за это презираете нас? Хорошо, такие так-такие. И вдруг резкий окрик. Это меньшинство уже требует у большинства: не кажется ли вам, господа хорошие, что пора нам местами меняться? И меняются они, Прокофьич, местами, меняются! И запомни меня, старика: как только меньшинство становится большинством, оно тут же забывает о терпимости…
- Ты о голубых, что ли, говоришь? - спросила Елизавета Петровна.
- Я про все цвета радуги объяснял, - парировал Николай Петрович. - Дело не в цвете - он для удобства дается, дело в сущности. Почему не спрашиваешь, Прокофьич, о какой я сущности говорю?
- И то правда, о какой? - послушно откликнулся Киреев.
- А о той самой. Дело ведь не в том, кого больше и насколько. Завтра, предположим, все терпимыми станут, а я все равно буду себя большинством считать.
- При Хрущеве это культом личности называли, - сестра философа явно была не обделена чувством юмора.
- Ты только о Никите мне ничего не говори, - вскипел старший брат. - А то я здесь такого наговорю. Я потому буду большинством, что знаю: я за Добро против Зла. Не перебивай, сестра!
Да, надо мной можно посмеяться, мол, возомнил о себе, да и откуда мне знать, за Добро ли я на самом деле. За Добро. Потому что хочу быть милосердным, жаждать правды и быть кротким.
- А можно быть кротким и нетерпимым одновременно? - спросил Киреев.
- И можно, и нужно! Получается не всегда, но нужно. Тут нам давеча священник наш про Марка и про Унию рассказывал. Как его бишь звали…
- Эфесский? - подсказал Киреев. - Если про Унию, то это Марк Эфесский.
- Точно! Ведь все тогда эту треклятую Унию с Римом приняли, даже епископы. А он один остался или почти один. Его уговаривают: смотри, мол, какие люди согласились, не чета тебе. Соглашайся и ты. И знаешь, Прокофьич, что Марк им сказал? - Хороший рассказчик, старик сделал эффектную паузу. «А хоть весь мир согласится, а я все равно не изменю Богу». Богу! Вот кого держаться надо! Никогда я с Ним не буду в меньшинстве, понимаешь, Прокофьич?
- Понимаю, Николай Петрович. Мне один очень мудрый… нет, не так… Очень святой жизни человек сказал: люби Бога - и делай, что хочешь.
- Правильно. Вот мы и дошли до сути. Вспомним, как сказано: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим…
- …и возлюби ближнего твоего, как самого себя, - закончила цитату Елизавета Петровна.
- Точно. Возлюби ближнего, а возлюбишь по-настоящему - и уйдет вся твоя терпимость в тартарары.
Отрывок из романа «Кто услышит коноплянку?» (Виктор Лихачев)