Украинская интеллигенция и украинская полиция на службе немцам
Оригинал взят у 
labas в человек с множеством имен или измерение черепа товарища сталина
Респондент #440.
Дата интервью: 10 февраля 1951 г.
Интеллигенция уже по самой натуре своей более сдержанно относилась к немцам, чем другие социальные слои, однако в глубине души симпатизировала им. В деревнях (я знаю по Полтавской области) крестьяне выставляли в первые ряды бородатых старцев, которые предлагали входящим в деревню немцам хлеб-соль. Население питало большие надежды и было до 1942 года в целом благожелательно к немцам. В этот период украинские националисты добились того, что руководящие посты заняли их люди. Германская комендатура утверждала их назначение. Как правило, националисты представляли собой наиболее активный элемент, особенно в полиции, в административных органах и в печати. До конца 1942 года они пытались отстаивать самостоятельную точку зрения. В их газетах можно было найти лозунги "Вождови слава!" [в оригинале латиницей - ИП], что можно было отнести и к Гитлеру, и к Бандере.
В самом начале 1943 года немцы закрутили гайки в отношении украинских экстремистов, провели чистки в полиции и пр. Некоторые националисты в Полесье и на Волыни ушли к партизанам. Вина украинских националистов - в нетерпимости по отношению ко всем остальным группам.
Украинская полиция в 1941 году играла активную роль в арестах евреев и демонстрировала чрезвычайную жестокость, охраняя военнопленных - жестокость, превышавшую ту, которую немцы от них ожидали. Я сам видел как полицаи (респондент использовал именно слово "полицаи", а не русский синоним), били старика в городе (1942-43), из-за таких инцидентов население отвернулось от них.
Я сам не был призван в Красную Армию, я оставался в деревне. Когда пришли немцы, я должен был зарегистрироваться, иначе я рисковал быть расстрелянным.
В Лубнах 4000 евреев вывели на окраину города, раздели и застрелили на виду у всего населения (в сентябре 1941 года). На моих глазах две старые еврейки, которые как-то избежали отконвоирования на окраину, пришли в полицию и спросили: "Где здесь расстреливают? Мы еврейки" [в оригинале латиницей по-русски - ИП]. Старший дежурный отправил их в тюрьму, одна из них была так слаба, что немцу пришлось взвалить ее на плечи.
В тюрьме немецкий гарнизон "одалживал" женщин на ночь и возвращал их в камеры утром. В дневное время заключенных заставляли копать рвы. Каждые восемь или десять дней с проверкой приезжал гестаповский офицер, после чего проводились расстрелы. Однажды расстреляли женщину с двумя младенцами. Ров был заполнен водой, которая покраснела от ее крови. Один младенец был расстрелян вместе с ней, второй сразу после.
Украинская полиция охраняла тюрьму. Полицейские ходили с трофейным советским оружием, которое "испытывали" на жертвах. Один молодой еврей месяц прятался в чулане, но кто-то выдал его и его расстреляли. То же случилось с еврейской девушкой-врачом.
Следующей группой, заполнившей тюрьму после евреев, были "партизаны", девяносто процентов которых арестовывались, хотя не имели к партизанам никакого отношения.
Нужно признать, что население в целом одобряло подобные действия, чем более малокультурными были люди, тем более они одобряли расстрелы.
Затем последовала еще одна категория - бывшие члены партии и комсомольцы. Большинство оставшихся в оккупации были рядовыми членами партии. Из моей тюремной камеры я мог видеть как вывели и расстреляли слесаря-партийца и его сына-комсомольца.
Отрицательное отношение населения к оккупантам, проявившееся в конце 1942 года, можно увязать с
1) сглаживанием изначального шока от успехов немцев,
2) материальными условиями.
В первые дни оккупации фронтовые части дозволяли мародерство, но затем тайная полевая полиция преследовала за него. Со временем становилось все голоднее. В Харькове 11 месяцев не выдавали хлеба, затем начали выдавать по 150 г. в день, но крайне плохого качества.
Не следует идеализировать местных украинских ди-пи, большую часть их составляют:
1) бывшие полицейские,
2) интеллигенция, оставшаяся с немцами и
3) другие мелкие группы вроде власовцев и пр.
Когда Советы уходили в 1941 году, с ними ушла большая часть интеллигенции, часть квалифицированных специалистов и чиновников и часть евреев. Большая часть населения вела себе инертно как при советской эвакуации, так и при немецкой. Некоторые антисоветски настроенные евреи многого ждали от немцев и тоже остались. Позже я встретил двух женщин, которых выпустили из харьковской тюрьмы. Они были еврейками, но несмотря на это стремились пробраться в Белоруссию.
Я был в курсе того, как обстояли дела в колхозах недалеко от линии фронта. Лишь в самом конце оккупации немцы позволили распустить колхозы, но и до того крестьянам дозволялось иметь в частном владении полгектара земли, это стало решающим фактором, спасшим их от голодной смерти. В 1943 году участки увеличили до гектара (при Советах они составляли в среднем четверть гектара).
Коменданты весьма различались по поведению и качеству. В одной деревне (Счастливое) комендантом был юнкер с моральными стандартами прежнего времени, за полтора года он ни разу никого не бил и все время говорил: "Нельзя третировать людей". Не успел он уехать, как прибывший на замену ему избил всех конюхов в деревне. Другой раз, идя по дороге, я увидел, как немец выстроил в ряд семерых крестьян и без ясных причин бил их стеком. Когда я проходил мимо, я услышал как один из них причитает: "Я старый человек, у меня борода, а этот парень зажимает меня между коленей". В другой раз женщины пожаловались коменданту, что священник берет слишком много денег - комендант избил его.
Как правило, фронтовые части вели себя пристойно, не считая того, что конфисковывали "яйки и курки" [в оригинале латиницей - ИП], как они выражались. Они ходили из дома в дом и требовали их. В интересах штабных офицеров и персонала выселялись целые группы жителей, офицеры занимали их дома. Как правило, они не мародерствовали. Поэтому люди охотно пускали их ночевать. Эсэсовцев я никогда не встречал. Но в тыловых частях служили мерзавцы. Тайная полевая полиция вела себя очень высокомерно и грубо. Окружные комиссары тоже были грубы. По радио полиция зачитывала приказы, согласно которым целые деревни (названия которых перечислялись) сжигались, а все их население расстреливалось (я сам видел подобные приказы в Полтавской области). Другая деревня была целиком сожжена (в конце 1942 года), а все мужчины старше 14 лет расстреляны за выдуманную "партизанскую" деятельность.
В деревне Сокол (на новом шоссе Полтава - Винница) было застрелено два немецких солдата. В качестве возмездия немцы сожгли всю деревню и расстреляли всех ее жителей, а также тех, кого нашли по окрестным лесам.
Зимой 1942-43 г.г. они начали забирать людей на работы в Германию. В начале это делалось аккуратно, через биржу труда, на которой все жители должны были регистрироваться для принудительных работ на местах. Велась пропаганда, людей привлекала возможность овладения профессией в Германии. На практике уезжали лишь те, кто боялся оставаться, например, некоторые бывшие сексоты. Позже людей увозили вагонами насильно. Деревням давались разнарядки с количеством людей, которых нужно было предоставить. Старосты посылали в первую очередь приблудившихся бродяг, а также сирот, которых некому было защитить. Во многих случаях старосты также сводили старые счеты, многие из них были раскулаченными крестьянами, которые вернулись домой. после того, как скрывались на Донбассе или где-то еще. Они мстили семьям, члены которых входили в комитеты бедноты [в оригинале латиницей - ИП] перед коллективизацией.
Один раскулаченный крестьянин вернулся и потребовал вернуть ему дом, который был разрушен. Он нажаловался немцам, что в доме после него жили комсомольцы. Комендант передал запрос старосте, который долго боролся с кулаком, а затем приказал своей полиции расстрелять его, а сам ушел к партизанам.
В целом, немцы позволяли жителям самим выбирать старост. Люди обычно пытались манкировать этой должностью, пытались маневрировать и жить в мире со всеми. Партизаны легко могли узнать, кто является старостой; если он вел себя плохо, население, конечно, сообщало о нем партизанам. В Счастливом один староста третировал людей, бил и унижал их, ходил всегда пьяным, в конце концов партизаны его убили. Другой староста вел себя прилично и его не тронули. Помню, как один дрянной староста ехал в одиночестве на лошади, из высокой ржи вышел партизан с винтовкой и пристрелил его. Но это все происходило в степной местности, где партизан было немного, леса же просто кишели ими в 1943 году. В нашем районе действовали советские партизаны, дальше к западу - националисты. Немецкий тыл был защищен плохо, казалось, что партизаны связываются и взаимодействуют друг с другом на всем его протяжении. Бывало, что по ночам проходили целые батальоны, даже с пушками и танками, но немцы ничего не могли с ними поделать.
На Правобережную Украину прибыло много бандеровцев из Галиции. Они оказались во главе киевской полиции, что помогло занять и другие руководящие посты. В нашей деревне они тоже хотели возглавить полицию. Но главой районной полиции был петлюровец, приличный человек, который не сдался бандеровцам. Последние, однако, доложили в гестапо, что он - агент НКВД, он оказался в тюрьме вместе со мной. Его место занял бывший "репрессированный", который тоже не пришелся им по душе. Бандеровцы доложили, что он - мародер и добились его ареста. Наконец, они добились того, что во главе полиции поставили четырех галичан. Когда позже немцы изменили отношение к бандеровцам, двое из них бежали, двое были арестованы. Бандеровцы также контролировали местную газету.
Их ключевым лозунгом был антимоскализм. Обычные крестьяне относились к нам, русским, нормально, тем не менее могу сказать, что за время скитаний я выяснил, что городская интеллигенция настроена также антирусски. В целом же, сглаживание национальных противоречий было одной из немногих заслуг советского режима.
В самом начале группа членов и кандидатов в члены партии сдалась немцам, и немцы расстреляли многих из них.
Как правило, немцы искали сотрудников управ среди интеллигенции. Но в крупных городах они прежде всего искали "влиятельных" лиц, многие из которых однако, отказывались идти на службу, тогда приходилось завлекать более легковерных. В городке неподалеку бургомистром был выбран старый военврач, но он передал должность дураку-аптекарю, которого через десять месяцев расстреляли. Лучшие увиливали от официальной службы, большинство из служивших были приспособленцами. Городской административный механизм функционировал плохо, управление в деревне работало лучше.
В Лубнах во главе города поставили агронома, месяцем позже его расстреляли. На его место поставили учителя, того расстреляли через два месяца. Очевидно, немцам достались советские списки сексотов. Даже агенты крупного калибра оказывались в администрации. Следующим бургомистром в Лубнах стал бывший энкаведист из Днепропетровска, как позже выяснилось, он использовал документы своего мертвого брата-петлюровца.
Из бывших военнопленных были сформированы батальоны (отдельных для украинцев не было), которые остались в городе. Один учитель бежал из такого батальона, но на третий день его поймали на вокзале и вернули назад. Комендант передал его собравшейся толпе местных жителей, которая несмотря на стоявшую перед ней дилемму, приговорила его к смерти и привела приговор в исполнение (1942 год). Периодически полиция сообщала о переводе людей в украинские батальоны; некоторые из рекрутов шли на службу добровольно, другие отказывались служить.
Полиция первоначально была одета в советские мундиры с белой повязкой, позже они умирали в черной униформе. Батальон также носил советскую форму.
Летом 1941 года в Краснодаре некоторые предлагали мне присоединиться к ним в горах, чтобы быть "ни здесь, ни там". Я полагал, что идти на запад безопаснее. Позже рассказывали, что партизаны продолжали действовать на Кавказе уже после возвращения Советов, и что для власть предержащих было небезопасно ездить через Чечню.
В деревнях немцы не слишком контактировали с населением. Большинство из них не шло на контакт, дружбы не завязывалось. Кроме того препятствиями были языковой барьер и немецкий характер вообще. Женщины поначалу охотно вступали в связь с немцами, порой их толкала на это любознательность, порой аморальность. Это вошло в моду и некоторым приносило неплохую прибыль. Как перед потопом люди много пили, искали всевозможные отдушины. Все гнали самогон - больше, чем при нэпе - и выращивали сахарную свеклу. Я был поражен, что и многие женщины пили, в одиночку и группами.
В 1942-43 г.г. люди в целом стали более закрытыми. Я помню разговор с одним учителем, который признался, что ему не нравится ни одна из двух альтернатив. Но когда фронт рухнул, началась паника. Многие ушли в партизаны - не из искренних побуждений, а чтобы избежать возмездия Советов. Как обычно, армия-победительница встречает поддержку (и страх) со стороны населения.
В другом гарвардском интервью излагалась такая биография респондента:
... он родился в отдаленной деревне на Кубани. Когда началась гражданская война, ему исполнилось десять лет. Его отец служил в белой армии и вскоре после того умер от тифа. После начальной школы респондент отправился в Краснодар и продолжал обучение в местной гимназии. В конце гражданской войны все семейное имущество было конфисковано, и ему пришлось бросить дневную учебу. Он пошел работать на табачный склад, но вечерами посещал три технических курса. Когда он закончил эти вечерние курсы, он поехал в Москву. Он стал работать истопником в многоквартирном доме и поступил на вечерние курсы в московский университет. Сначала он учился на факультете обществоведения по специальности литература, но затем факультет был реорганизован, и он перешел на юридический. Он окончил университет в 1930 году и некоторое время работал секретарем судейской коллегии, затем сам стал судьей и одновременно преподавал в ликбезе. В 1935 году его арестовали, непосредственной причиной ареста было его участие в забастовке, которую он организовал на фабрике в знак протеста против недостатка еды. Однако, сыграл свою роль и тот факт, что его отец служил в белой армии, а также его участие в антисоветской студенческой группировке в московском университете - деятельность которой в числе прочего включала борьбу с властью Вышинского, возглавлявшего тогда факультет, на котором обучался респондент. Он был приговорен к пяти годам заключения, которые провел в рудниках Воркуты. В марте 1941 года он был освобожден и вернулся в Краснодар, где жил до августа 1941 года, когда его призвали на помощь по сбору урожая в колхозах неподалеку от линии фронта. Когда немцы вторглись на эту территорию, он оказался в оккупации. Когда немцы отступали, он отправился в Польшу, затем в Чехословакию, где, по его словам, местные жители с нетерпением ждали прихода советских войск и не слушали его рассказы о советском режиме. Когда советские войска приблизились к Чехословакии, он перешел немецкую границу и с тех пор находится здесь.
С первой попытки, в 2012 году, мне не удалось идентифицировать респондента. Но сейчас, работая с документами из архива Б.Николаевского, я снова вспомнил об этом интервью. Один из корреспондентов Николаевского подходил под описание выше, хотя и не совсем точно. Звали его Михаил Иванович Нильский.
Он известен своими воспоминаниями о Воркуте, опубликованными, в частности, на сайте "Воспоминания о ГУЛАГе" (другой отрывок из его воспоминаний недавно републиковал уваж.
Az Nevtelen).
Некоторая сложность заключается в том, что Нильский пользовался различными псевдонимами, в частности, воркутинские мемуары подписывал "М.Б.", "Мих.Балашов", "Ив.Миронов", что вносит известную путаницу, напр., здесь В.З.Роговин указывает на Балашова, Нильского и Миронова (автора статьи "Кровь в тундре") как на независимые источники.
Добавлю, что, хотя публикаторам не удалось это установить, но хранящаяся в архиве Николаевского переписка позволяет однозначно утверждать, что напечатанная в 2001 г. книга И.М.Павлова "Записки оппозиционера. Воспоминания, впечатления и встречи" тоже написана Нильским.
Вот биография Нильского из его письма Николаевскому (ок. 1949 г.):
Я родился в 1904 г. и вырос в семье заводского рабочего. В юношестве сам тоже работал в заводе. Затем учился в рабфаке и в 1-м моск[овском] Университ[ете] по факультету права. Последний закончил в 1929 г. Будучи студентом принимал участие в известной антисталинской демонстрации на улицах Москвы (1927 г.)
Был репрессирован. Сначала высылкой, а затем заключением в Ухто-Печерский И.Т.Л.
Весь пятилетний срок (36-41 г.) заключения я отбыл за полярьем, работая в шахте воркутского рудника. Участвовал в массовой голодовке протеста, за что был изолирован на старом кирпичном заводе (штрафной изолятор), где производились, без суда, массовые расстрелы, ожидая на протяжении 4х месяцев своей очереди. К моменту удаления Ежова из 1200 ч[еловек] осталось в живых около 170 ч[еловек]. Все мы затем снова были возвращены на воркутской рудник. За несколько месяцев до начала войны я закончил свой срок заключения. А в первые дни войны был отправлен на фронт. При разгроме окруженной киевской группы войск я ускользнул от плена и бродил от села к селу. На Полтавщине был схвачен немцами, посажен в тюрьму и только случаю [нрзб] избежал расстрела - убежав из тюрьмы. Потом работал сторожем, а в момент массовой эвакуации приобрел воз, коня и двигался помалу на запад. Сначала в Польшу, затем Словакию. Хлеб добывал, работая с лошадью у селян. В конце марта м-ца 1945 г. переехал в Германию. С момента капитуляции - ДП, ожидающий отъезда за океан.
Сходство с историей респондента #440 безусловно (не все обстоятельства упоминаются в краткой биографии выше, но они фигурируют в других письмах или рассказах Нильского): Родился на Кубани, учился в Москве на юридическом, 5 лет отбывал наказание в Воркуте, вернулся в Краснодар, в оккупации жил на Полтавщине (Лубны), добрался до Германии через Польшу и Чехословакию, живет в Аугсбурге.
Есть однако и различия:
1) Нильский родился в 1904 г., респонденту #440 исполнилось 10 лет, когда началась гражданская война (впрочем, здесь, возможна ошибка стенограммы или перевода: гражданская была перепутана с первой мировой).
2) Нильский - сын заводского рабочего, у семьи респондента #440 было имущество, впоследствии конфискованное.
3) Нильский закончил университет в 1929 г., респондент #440 в 1930 г.
4) Ну и наконец, Нильского призвали в армию, а респондента #440 нет.
И все же эти расхождения (особенно, если принимать во внимание обилие псевдонимов) можно попробовать объяснить желанием напустить туману. Тем более, что при внимательном просмотре гарвардских интервью респондента #440 обнаружился вот такой отрывок:
Respondent told me in almost hushed tones, although also with a good deal of amusement, that he knew Stalin's and Vyshinsky's headsizes. He had found this out from some friend of his who worked in a hat factory in Moscow. Vyshinsky's is sixty four centimeters, while Stalin's is "less than fifty" - the respondent said that he did not want to give me the exact figure!
When respondent learned this, he says that he spent several days measuring the heads of students at the university, and discovered that the average headsize is between fifty four and fifty six centimeters.
Ср. с рассказом Нильского "Разногласия с властью":
Так, однажды мне рассказали, что здесь шьется одежда и головные уборы кремлевским светилам. Ворошилов даже присылал в ремонт свои картузы - пьет, каналья, даже картуз купить не на что. При этом, по секрету, конечно, сообщили мне, что окружность головы Молотова шестьдесят четыре сантиметра, а у Сталина - сорок девять. Как видите, это даже не гоголевская редька хвостом вверх. Это скорее огурец.
В тот вечер, вернувшись с фабрики в свое студенческое общежитие, я стал мерить окружность голов своих коллег. Сначала в своей комнате, затем в соседней, и так по порядку обошел чуть ли не все общежитие. Сначала мужские, затем занялся женскими головами. И что же вы думаете, около сотни голов измерил и ни одного огурца! У мужчин средняя окружность от пятидесяти пяти до пятидесяти восьми сантиметров, даже у женщин не обнаружил ни одной головы ниже пятидесяти трех сантиметров.
Что ж, пожалуй, устойчивый интерес к размеру черепа тов. Сталина вкупе с географическо-биографическими параллелями позволяет нам идентифицировать респондента #440 как М.И.Нильского.
Но как же его на самом деле звали? Нильский? Балашов? Миронов? Павлов? Как-то иначе? Вопрос пока открыт.
P.S. Известные публикации М.Нильского (составил большей частью
Az Nevtelen):
Миронов И. И люди и режим. «Социалистический вестник», №12, 1949.
Миронов И. Побеги из Воркуты. «На рубеже», №3-4, 1952.
М.Б. Троцкисты на Воркуте. «Социалистический вестник», №10-11, 1961.
Нильский М. Воркутинская трагедия. «Континент», №18, 1978
Нильский М. Воркута. Самиздат, 1985[?]
Нильский М. В чукотской ссылке. «Новое русское слово», 14.5.1985
Нильский М. Побег. «Новое русское слово». с 7.1 по 23.1.1987
Нильский М. Из рассказов воркутян. «Новое русское слово», 11.8.1987
Нильский М. Воркута. В сборнике "Печальная пристань", Сыкиывкар, 1991.
Павлов И. М. Записки оппозиционера - воспоминания, впечатления и встречи. Петербург, 2001.
labas в человек с множеством имен или измерение черепа товарища сталина
Респондент #440.
Дата интервью: 10 февраля 1951 г.
Интеллигенция уже по самой натуре своей более сдержанно относилась к немцам, чем другие социальные слои, однако в глубине души симпатизировала им. В деревнях (я знаю по Полтавской области) крестьяне выставляли в первые ряды бородатых старцев, которые предлагали входящим в деревню немцам хлеб-соль. Население питало большие надежды и было до 1942 года в целом благожелательно к немцам. В этот период украинские националисты добились того, что руководящие посты заняли их люди. Германская комендатура утверждала их назначение. Как правило, националисты представляли собой наиболее активный элемент, особенно в полиции, в административных органах и в печати. До конца 1942 года они пытались отстаивать самостоятельную точку зрения. В их газетах можно было найти лозунги "Вождови слава!" [в оригинале латиницей - ИП], что можно было отнести и к Гитлеру, и к Бандере.
В самом начале 1943 года немцы закрутили гайки в отношении украинских экстремистов, провели чистки в полиции и пр. Некоторые националисты в Полесье и на Волыни ушли к партизанам. Вина украинских националистов - в нетерпимости по отношению ко всем остальным группам.
Украинская полиция в 1941 году играла активную роль в арестах евреев и демонстрировала чрезвычайную жестокость, охраняя военнопленных - жестокость, превышавшую ту, которую немцы от них ожидали. Я сам видел как полицаи (респондент использовал именно слово "полицаи", а не русский синоним), били старика в городе (1942-43), из-за таких инцидентов население отвернулось от них.
Я сам не был призван в Красную Армию, я оставался в деревне. Когда пришли немцы, я должен был зарегистрироваться, иначе я рисковал быть расстрелянным.
В Лубнах 4000 евреев вывели на окраину города, раздели и застрелили на виду у всего населения (в сентябре 1941 года). На моих глазах две старые еврейки, которые как-то избежали отконвоирования на окраину, пришли в полицию и спросили: "Где здесь расстреливают? Мы еврейки" [в оригинале латиницей по-русски - ИП]. Старший дежурный отправил их в тюрьму, одна из них была так слаба, что немцу пришлось взвалить ее на плечи.
В тюрьме немецкий гарнизон "одалживал" женщин на ночь и возвращал их в камеры утром. В дневное время заключенных заставляли копать рвы. Каждые восемь или десять дней с проверкой приезжал гестаповский офицер, после чего проводились расстрелы. Однажды расстреляли женщину с двумя младенцами. Ров был заполнен водой, которая покраснела от ее крови. Один младенец был расстрелян вместе с ней, второй сразу после.
Украинская полиция охраняла тюрьму. Полицейские ходили с трофейным советским оружием, которое "испытывали" на жертвах. Один молодой еврей месяц прятался в чулане, но кто-то выдал его и его расстреляли. То же случилось с еврейской девушкой-врачом.
Следующей группой, заполнившей тюрьму после евреев, были "партизаны", девяносто процентов которых арестовывались, хотя не имели к партизанам никакого отношения.
Нужно признать, что население в целом одобряло подобные действия, чем более малокультурными были люди, тем более они одобряли расстрелы.
Затем последовала еще одна категория - бывшие члены партии и комсомольцы. Большинство оставшихся в оккупации были рядовыми членами партии. Из моей тюремной камеры я мог видеть как вывели и расстреляли слесаря-партийца и его сына-комсомольца.
Отрицательное отношение населения к оккупантам, проявившееся в конце 1942 года, можно увязать с
1) сглаживанием изначального шока от успехов немцев,
2) материальными условиями.
В первые дни оккупации фронтовые части дозволяли мародерство, но затем тайная полевая полиция преследовала за него. Со временем становилось все голоднее. В Харькове 11 месяцев не выдавали хлеба, затем начали выдавать по 150 г. в день, но крайне плохого качества.
Не следует идеализировать местных украинских ди-пи, большую часть их составляют:
1) бывшие полицейские,
2) интеллигенция, оставшаяся с немцами и
3) другие мелкие группы вроде власовцев и пр.
Когда Советы уходили в 1941 году, с ними ушла большая часть интеллигенции, часть квалифицированных специалистов и чиновников и часть евреев. Большая часть населения вела себе инертно как при советской эвакуации, так и при немецкой. Некоторые антисоветски настроенные евреи многого ждали от немцев и тоже остались. Позже я встретил двух женщин, которых выпустили из харьковской тюрьмы. Они были еврейками, но несмотря на это стремились пробраться в Белоруссию.
Я был в курсе того, как обстояли дела в колхозах недалеко от линии фронта. Лишь в самом конце оккупации немцы позволили распустить колхозы, но и до того крестьянам дозволялось иметь в частном владении полгектара земли, это стало решающим фактором, спасшим их от голодной смерти. В 1943 году участки увеличили до гектара (при Советах они составляли в среднем четверть гектара).
Коменданты весьма различались по поведению и качеству. В одной деревне (Счастливое) комендантом был юнкер с моральными стандартами прежнего времени, за полтора года он ни разу никого не бил и все время говорил: "Нельзя третировать людей". Не успел он уехать, как прибывший на замену ему избил всех конюхов в деревне. Другой раз, идя по дороге, я увидел, как немец выстроил в ряд семерых крестьян и без ясных причин бил их стеком. Когда я проходил мимо, я услышал как один из них причитает: "Я старый человек, у меня борода, а этот парень зажимает меня между коленей". В другой раз женщины пожаловались коменданту, что священник берет слишком много денег - комендант избил его.
Как правило, фронтовые части вели себя пристойно, не считая того, что конфисковывали "яйки и курки" [в оригинале латиницей - ИП], как они выражались. Они ходили из дома в дом и требовали их. В интересах штабных офицеров и персонала выселялись целые группы жителей, офицеры занимали их дома. Как правило, они не мародерствовали. Поэтому люди охотно пускали их ночевать. Эсэсовцев я никогда не встречал. Но в тыловых частях служили мерзавцы. Тайная полевая полиция вела себя очень высокомерно и грубо. Окружные комиссары тоже были грубы. По радио полиция зачитывала приказы, согласно которым целые деревни (названия которых перечислялись) сжигались, а все их население расстреливалось (я сам видел подобные приказы в Полтавской области). Другая деревня была целиком сожжена (в конце 1942 года), а все мужчины старше 14 лет расстреляны за выдуманную "партизанскую" деятельность.
В деревне Сокол (на новом шоссе Полтава - Винница) было застрелено два немецких солдата. В качестве возмездия немцы сожгли всю деревню и расстреляли всех ее жителей, а также тех, кого нашли по окрестным лесам.
Зимой 1942-43 г.г. они начали забирать людей на работы в Германию. В начале это делалось аккуратно, через биржу труда, на которой все жители должны были регистрироваться для принудительных работ на местах. Велась пропаганда, людей привлекала возможность овладения профессией в Германии. На практике уезжали лишь те, кто боялся оставаться, например, некоторые бывшие сексоты. Позже людей увозили вагонами насильно. Деревням давались разнарядки с количеством людей, которых нужно было предоставить. Старосты посылали в первую очередь приблудившихся бродяг, а также сирот, которых некому было защитить. Во многих случаях старосты также сводили старые счеты, многие из них были раскулаченными крестьянами, которые вернулись домой. после того, как скрывались на Донбассе или где-то еще. Они мстили семьям, члены которых входили в комитеты бедноты [в оригинале латиницей - ИП] перед коллективизацией.
Один раскулаченный крестьянин вернулся и потребовал вернуть ему дом, который был разрушен. Он нажаловался немцам, что в доме после него жили комсомольцы. Комендант передал запрос старосте, который долго боролся с кулаком, а затем приказал своей полиции расстрелять его, а сам ушел к партизанам.
В целом, немцы позволяли жителям самим выбирать старост. Люди обычно пытались манкировать этой должностью, пытались маневрировать и жить в мире со всеми. Партизаны легко могли узнать, кто является старостой; если он вел себя плохо, население, конечно, сообщало о нем партизанам. В Счастливом один староста третировал людей, бил и унижал их, ходил всегда пьяным, в конце концов партизаны его убили. Другой староста вел себя прилично и его не тронули. Помню, как один дрянной староста ехал в одиночестве на лошади, из высокой ржи вышел партизан с винтовкой и пристрелил его. Но это все происходило в степной местности, где партизан было немного, леса же просто кишели ими в 1943 году. В нашем районе действовали советские партизаны, дальше к западу - националисты. Немецкий тыл был защищен плохо, казалось, что партизаны связываются и взаимодействуют друг с другом на всем его протяжении. Бывало, что по ночам проходили целые батальоны, даже с пушками и танками, но немцы ничего не могли с ними поделать.
На Правобережную Украину прибыло много бандеровцев из Галиции. Они оказались во главе киевской полиции, что помогло занять и другие руководящие посты. В нашей деревне они тоже хотели возглавить полицию. Но главой районной полиции был петлюровец, приличный человек, который не сдался бандеровцам. Последние, однако, доложили в гестапо, что он - агент НКВД, он оказался в тюрьме вместе со мной. Его место занял бывший "репрессированный", который тоже не пришелся им по душе. Бандеровцы доложили, что он - мародер и добились его ареста. Наконец, они добились того, что во главе полиции поставили четырех галичан. Когда позже немцы изменили отношение к бандеровцам, двое из них бежали, двое были арестованы. Бандеровцы также контролировали местную газету.
Их ключевым лозунгом был антимоскализм. Обычные крестьяне относились к нам, русским, нормально, тем не менее могу сказать, что за время скитаний я выяснил, что городская интеллигенция настроена также антирусски. В целом же, сглаживание национальных противоречий было одной из немногих заслуг советского режима.
В самом начале группа членов и кандидатов в члены партии сдалась немцам, и немцы расстреляли многих из них.
Как правило, немцы искали сотрудников управ среди интеллигенции. Но в крупных городах они прежде всего искали "влиятельных" лиц, многие из которых однако, отказывались идти на службу, тогда приходилось завлекать более легковерных. В городке неподалеку бургомистром был выбран старый военврач, но он передал должность дураку-аптекарю, которого через десять месяцев расстреляли. Лучшие увиливали от официальной службы, большинство из служивших были приспособленцами. Городской административный механизм функционировал плохо, управление в деревне работало лучше.
В Лубнах во главе города поставили агронома, месяцем позже его расстреляли. На его место поставили учителя, того расстреляли через два месяца. Очевидно, немцам достались советские списки сексотов. Даже агенты крупного калибра оказывались в администрации. Следующим бургомистром в Лубнах стал бывший энкаведист из Днепропетровска, как позже выяснилось, он использовал документы своего мертвого брата-петлюровца.
Из бывших военнопленных были сформированы батальоны (отдельных для украинцев не было), которые остались в городе. Один учитель бежал из такого батальона, но на третий день его поймали на вокзале и вернули назад. Комендант передал его собравшейся толпе местных жителей, которая несмотря на стоявшую перед ней дилемму, приговорила его к смерти и привела приговор в исполнение (1942 год). Периодически полиция сообщала о переводе людей в украинские батальоны; некоторые из рекрутов шли на службу добровольно, другие отказывались служить.
Полиция первоначально была одета в советские мундиры с белой повязкой, позже они умирали в черной униформе. Батальон также носил советскую форму.
Летом 1941 года в Краснодаре некоторые предлагали мне присоединиться к ним в горах, чтобы быть "ни здесь, ни там". Я полагал, что идти на запад безопаснее. Позже рассказывали, что партизаны продолжали действовать на Кавказе уже после возвращения Советов, и что для власть предержащих было небезопасно ездить через Чечню.
В деревнях немцы не слишком контактировали с населением. Большинство из них не шло на контакт, дружбы не завязывалось. Кроме того препятствиями были языковой барьер и немецкий характер вообще. Женщины поначалу охотно вступали в связь с немцами, порой их толкала на это любознательность, порой аморальность. Это вошло в моду и некоторым приносило неплохую прибыль. Как перед потопом люди много пили, искали всевозможные отдушины. Все гнали самогон - больше, чем при нэпе - и выращивали сахарную свеклу. Я был поражен, что и многие женщины пили, в одиночку и группами.
В 1942-43 г.г. люди в целом стали более закрытыми. Я помню разговор с одним учителем, который признался, что ему не нравится ни одна из двух альтернатив. Но когда фронт рухнул, началась паника. Многие ушли в партизаны - не из искренних побуждений, а чтобы избежать возмездия Советов. Как обычно, армия-победительница встречает поддержку (и страх) со стороны населения.
В другом гарвардском интервью излагалась такая биография респондента:
... он родился в отдаленной деревне на Кубани. Когда началась гражданская война, ему исполнилось десять лет. Его отец служил в белой армии и вскоре после того умер от тифа. После начальной школы респондент отправился в Краснодар и продолжал обучение в местной гимназии. В конце гражданской войны все семейное имущество было конфисковано, и ему пришлось бросить дневную учебу. Он пошел работать на табачный склад, но вечерами посещал три технических курса. Когда он закончил эти вечерние курсы, он поехал в Москву. Он стал работать истопником в многоквартирном доме и поступил на вечерние курсы в московский университет. Сначала он учился на факультете обществоведения по специальности литература, но затем факультет был реорганизован, и он перешел на юридический. Он окончил университет в 1930 году и некоторое время работал секретарем судейской коллегии, затем сам стал судьей и одновременно преподавал в ликбезе. В 1935 году его арестовали, непосредственной причиной ареста было его участие в забастовке, которую он организовал на фабрике в знак протеста против недостатка еды. Однако, сыграл свою роль и тот факт, что его отец служил в белой армии, а также его участие в антисоветской студенческой группировке в московском университете - деятельность которой в числе прочего включала борьбу с властью Вышинского, возглавлявшего тогда факультет, на котором обучался респондент. Он был приговорен к пяти годам заключения, которые провел в рудниках Воркуты. В марте 1941 года он был освобожден и вернулся в Краснодар, где жил до августа 1941 года, когда его призвали на помощь по сбору урожая в колхозах неподалеку от линии фронта. Когда немцы вторглись на эту территорию, он оказался в оккупации. Когда немцы отступали, он отправился в Польшу, затем в Чехословакию, где, по его словам, местные жители с нетерпением ждали прихода советских войск и не слушали его рассказы о советском режиме. Когда советские войска приблизились к Чехословакии, он перешел немецкую границу и с тех пор находится здесь.
С первой попытки, в 2012 году, мне не удалось идентифицировать респондента. Но сейчас, работая с документами из архива Б.Николаевского, я снова вспомнил об этом интервью. Один из корреспондентов Николаевского подходил под описание выше, хотя и не совсем точно. Звали его Михаил Иванович Нильский.
Он известен своими воспоминаниями о Воркуте, опубликованными, в частности, на сайте "Воспоминания о ГУЛАГе" (другой отрывок из его воспоминаний недавно републиковал уваж.
Az Nevtelen).
Некоторая сложность заключается в том, что Нильский пользовался различными псевдонимами, в частности, воркутинские мемуары подписывал "М.Б.", "Мих.Балашов", "Ив.Миронов", что вносит известную путаницу, напр., здесь В.З.Роговин указывает на Балашова, Нильского и Миронова (автора статьи "Кровь в тундре") как на независимые источники.
Добавлю, что, хотя публикаторам не удалось это установить, но хранящаяся в архиве Николаевского переписка позволяет однозначно утверждать, что напечатанная в 2001 г. книга И.М.Павлова "Записки оппозиционера. Воспоминания, впечатления и встречи" тоже написана Нильским.
Вот биография Нильского из его письма Николаевскому (ок. 1949 г.):
Я родился в 1904 г. и вырос в семье заводского рабочего. В юношестве сам тоже работал в заводе. Затем учился в рабфаке и в 1-м моск[овском] Университ[ете] по факультету права. Последний закончил в 1929 г. Будучи студентом принимал участие в известной антисталинской демонстрации на улицах Москвы (1927 г.)
Был репрессирован. Сначала высылкой, а затем заключением в Ухто-Печерский И.Т.Л.
Весь пятилетний срок (36-41 г.) заключения я отбыл за полярьем, работая в шахте воркутского рудника. Участвовал в массовой голодовке протеста, за что был изолирован на старом кирпичном заводе (штрафной изолятор), где производились, без суда, массовые расстрелы, ожидая на протяжении 4х месяцев своей очереди. К моменту удаления Ежова из 1200 ч[еловек] осталось в живых около 170 ч[еловек]. Все мы затем снова были возвращены на воркутской рудник. За несколько месяцев до начала войны я закончил свой срок заключения. А в первые дни войны был отправлен на фронт. При разгроме окруженной киевской группы войск я ускользнул от плена и бродил от села к селу. На Полтавщине был схвачен немцами, посажен в тюрьму и только случаю [нрзб] избежал расстрела - убежав из тюрьмы. Потом работал сторожем, а в момент массовой эвакуации приобрел воз, коня и двигался помалу на запад. Сначала в Польшу, затем Словакию. Хлеб добывал, работая с лошадью у селян. В конце марта м-ца 1945 г. переехал в Германию. С момента капитуляции - ДП, ожидающий отъезда за океан.
Сходство с историей респондента #440 безусловно (не все обстоятельства упоминаются в краткой биографии выше, но они фигурируют в других письмах или рассказах Нильского): Родился на Кубани, учился в Москве на юридическом, 5 лет отбывал наказание в Воркуте, вернулся в Краснодар, в оккупации жил на Полтавщине (Лубны), добрался до Германии через Польшу и Чехословакию, живет в Аугсбурге.
Есть однако и различия:
1) Нильский родился в 1904 г., респонденту #440 исполнилось 10 лет, когда началась гражданская война (впрочем, здесь, возможна ошибка стенограммы или перевода: гражданская была перепутана с первой мировой).
2) Нильский - сын заводского рабочего, у семьи респондента #440 было имущество, впоследствии конфискованное.
3) Нильский закончил университет в 1929 г., респондент #440 в 1930 г.
4) Ну и наконец, Нильского призвали в армию, а респондента #440 нет.
И все же эти расхождения (особенно, если принимать во внимание обилие псевдонимов) можно попробовать объяснить желанием напустить туману. Тем более, что при внимательном просмотре гарвардских интервью респондента #440 обнаружился вот такой отрывок:
Respondent told me in almost hushed tones, although also with a good deal of amusement, that he knew Stalin's and Vyshinsky's headsizes. He had found this out from some friend of his who worked in a hat factory in Moscow. Vyshinsky's is sixty four centimeters, while Stalin's is "less than fifty" - the respondent said that he did not want to give me the exact figure!
When respondent learned this, he says that he spent several days measuring the heads of students at the university, and discovered that the average headsize is between fifty four and fifty six centimeters.
Ср. с рассказом Нильского "Разногласия с властью":
Так, однажды мне рассказали, что здесь шьется одежда и головные уборы кремлевским светилам. Ворошилов даже присылал в ремонт свои картузы - пьет, каналья, даже картуз купить не на что. При этом, по секрету, конечно, сообщили мне, что окружность головы Молотова шестьдесят четыре сантиметра, а у Сталина - сорок девять. Как видите, это даже не гоголевская редька хвостом вверх. Это скорее огурец.
В тот вечер, вернувшись с фабрики в свое студенческое общежитие, я стал мерить окружность голов своих коллег. Сначала в своей комнате, затем в соседней, и так по порядку обошел чуть ли не все общежитие. Сначала мужские, затем занялся женскими головами. И что же вы думаете, около сотни голов измерил и ни одного огурца! У мужчин средняя окружность от пятидесяти пяти до пятидесяти восьми сантиметров, даже у женщин не обнаружил ни одной головы ниже пятидесяти трех сантиметров.
Что ж, пожалуй, устойчивый интерес к размеру черепа тов. Сталина вкупе с географическо-биографическими параллелями позволяет нам идентифицировать респондента #440 как М.И.Нильского.
Но как же его на самом деле звали? Нильский? Балашов? Миронов? Павлов? Как-то иначе? Вопрос пока открыт.
P.S. Известные публикации М.Нильского (составил большей частью
Az Nevtelen):
Миронов И. И люди и режим. «Социалистический вестник», №12, 1949.
Миронов И. Побеги из Воркуты. «На рубеже», №3-4, 1952.
М.Б. Троцкисты на Воркуте. «Социалистический вестник», №10-11, 1961.
Нильский М. Воркутинская трагедия. «Континент», №18, 1978
Нильский М. Воркута. Самиздат, 1985[?]
Нильский М. В чукотской ссылке. «Новое русское слово», 14.5.1985
Нильский М. Побег. «Новое русское слово». с 7.1 по 23.1.1987
Нильский М. Из рассказов воркутян. «Новое русское слово», 11.8.1987
Нильский М. Воркута. В сборнике "Печальная пристань", Сыкиывкар, 1991.
Павлов И. М. Записки оппозиционера - воспоминания, впечатления и встречи. Петербург, 2001.