По поводу содержания - думаю, что этот разговор даст пищу для размышления приверженцу любой версии событий того времени. Ну и разницу между публичными речами, известных политиков, и их общением в узком кругу оценить - тоже полезно.
Гитлер: … очень серьезная опасность, может быть самая серьезная, всю степень опасности мы только сейчас начинаем понимать. Мы недооценивали насколько хорошо это государство [СССР] было вооружено.
Маннергейм: Во время Зимней войны мы об этом даже не думали. Конечно…
Гитлер (прерывая): Да.
Маннергейм: Но чтобы настолько… Сейчас нет никаких сомнений, насколько же много вооружений у них было!
Гитлер: Точно. У них было самое мощное вооружение, которое можно было себе представить. Если бы кто-нибудь сказал мне, что страна…
(Звук хлопнувшей двери)
Гитлер: Если бы кто-нибудь сказал мне, что у страны перед войной может быть 35 тыс. танков, я бы сказал: "Да вы сумасшедший!"
Маннергейм: Тридцать пять?
Гитлер: Тридцать пять тысяч танков.
Чей-то голос рядом: Тридцать пять тысяч! Да!
Гитлер: Мы уже уничтожили больше 34 тыс. танков. Если бы мне кто-то такое сказал, я бы ответил "У вас, уважаемый, в глазах все умножается раз в десять. Вы сошли с ума и видите призраков!" Я бы просто не посчитал это возможным. Я уже говорил вам, что мы нашли танковые фабрики, в Краматорской например. Два года назад там была ну может пара сотен танков. Мы ничего не видели. Сегодня там танковые заводы, только на одном из которых в смену выходило больше 30 тыс. рабочих, а всего работало больше 60 тыс. человек. Гигантское производство! Десятки тысяч людей, которые, конечно, жили, как животные, и…
Чей-то голос рядом (прерывая): Это которые около Донецка?
Гитлер: Да, около Донецка.
(Звуки уборки посуды)
Маннергейм: Ну если учесть что у них было 20, почти 25 лет на вооружение…
Гитлер (прерывая): В это невозможно поверить.
Маннергейм: И все, абсолютно все они тратили на вооружение.
Гитлер: Только на вооружение.
Маннергейм: Только на вооружение!
Гитлер (вздыхая): Только я не имел об этом ни малейшего подозрения, я уже говорил это вашему президенту [http://ru.wikipedia.org/wiki/Рюти,_Ристо]. Но даже если бы я все это знал, я бы все равно не отменил решение о вторжении, как бы трудно это ни было бы. Других вариантов уже не было. Зимой 39/40 было вполне понятно, что эта война неизбежна. В добавление к этому у меня был еще один кошмар - мы бы никак не выдержали войну на два фронта. Сегодня это понятно еще яснее, чем тогда - это бы нас убило. Изначально, я уже осенью 39-го хотел провести кампанию на западе, но нам помешала долгая плохая погода. Все наше вооружение было рассчитано на хорошую погоду. Оно очень мощное, очень хорошее, но, к сожалению, только при хорошей погоде. На войне мы это увидели. Наше оружие было рассчитано на войну на западе. И мы все думали, и это мнение было правильным до того времени, это было мнение еще с прошлых времен - ты не можешь воевать зимой. У нас были танки, но они не были толком испытаны для зимы. Вместо этого мы доказывали друг другу, что зимой воевать невозможно. Это отличало нас от Советского Союза. Осенью 39-го мы все время сталкивались с этой проблемой. Я очень сильно хотел атаковать и был уверен, что мы сможем закончить с Францией за 6 недель. Однако, шли непрерывные дожди и мы не были уверены, что вообще можем двигаться. Я сам хорошо знаю этот район боевых действий (Францию) и не мог игнорировать мнение моих генералов, которые говорили, что наши танки не будут эффективны, что наши ВВС не будут эффективны вдали от наших аэродромов из-за дождя. И я знаю северную Францию. Я сам воевал там 4 года в первую мировую. Таким образом, мы задерживались. Если бы я уничтожил Францию в 39-м, мировая история пошла бы по-другому. Но мне пришлось ждать аж до мая 1940-го. Первый хороший день наступил только 10-го мая и 10-го же мая мы атаковали. Я приказал атаковать 10-го мая за два дня до этого - 8-го мая. После этого мы должны были совершить огромную переброску сил с запада на восток. Сначала оккупация, потом Норвегия, потом мы столкнулись с огромной, сейчас я могу прямо это сказать, неудачей - слабостью Италии. Из-за во-первых, ситуации в Северной Африке и во-вторых, в Греции и Албании - это была огромная неудача. Мы были вынуждены помогать. Для нас это значило разделение наших ВВС, разделение танков в то самое время, когда мы формировали танковые армии на востоке. Нам пришлось передать две дивизии, целых две дивизии, а потом еще и третью. И еще постоянное пополнение из-за очень больших потерь. Эта долбаная война в пустыне. В общем, это все, как вы понимаете, было неизбежно. В то время я имел встречу с Молотовым и мне было абсолютно понятно, что Молотов прибыл с решением начать войну. И я предотвратил, предупредил это решение. Это было.., это был единственный… - было ясно, что запросы этого человека направлены на то, чтобы в конце концов владеть Европой [практически шепчет]. Тогда наедине я сказал ему [не слышно]… Уже осенью 1940-го мы столкнулись с вопросом - должны ли мы прервать дипломатические отношение с СССР. В то время я советовал финскому правительству торговаться и тянуть время. Я боялся внезапного русского нападения на Румынию поздней осенью и потери нефтяных месторождений. К тому времени мы не были готовы. Если бы Россия захватила румынскую нефть, Германия автоматически проиграла бы. И это потребовала бы всего 60 русских дивизий. В то время у нас не было серьезных сил в Румынии. Румыны стали нашими союзниками только что и то, что мы успели там сделать, было смехотворно. К тому же им надо было только захватить нефтяные скважины. Конечно, мы не могли начать войну в сентябре или октябре. Это не обсуждалось. Естественно, переброска войск на запад была только в процессе. Войскам надо было перегруппироваться сначала. Мы должны были восстановить наши потери после западной кампании. До весны 41-го атаковать было невозможно. И если бы в то время - осенью 1940-го - захватили Румынские нефтяные промыслы - тогда в 41-м у нас не было бы шансов.