Хроника арканарской безнадеги
Художники и операторы, работавшие на этом фильме - гениальные ребята, факт. Сообща они создали на съемочной площадке новую цивилизацию, особую реальность. Не Европу 12-13 вв., на которую ориентировался Герман, не мир другой планеты, который по крайней мере формально заявили Стругацкие. Это художественное пространство напомнило мне пространство затянувшегося сна в душном, слишком натопленном помещении, когда из-за спертого воздуха тебе хочется отереть испарину, а подсознание забавляется и напускает в мутный, вымороченный сон ситуаций, когда ты вынужден смахивать с лица то грязь, то кровь, то какую-нибудь пакость. При этом во сне ты все время осознаешь, что это только сон, и поэтому не боишься, хотя проснуться тоже никак не получается.
Как в бесконечном тяжелом сне, сцены и ситуации в фильме, вроде бы, меняются, но едва ты просыпаешься/выходишь из зала, сливаются, смешиваются, проникают одна в другую. И это даже не вызывает чувства досады на собственную память, потому что еще во время фильма ты четко осознавал: эпизоды вроде разные, но вообще-то одинаковые. Одни и об одном.
И вот тут для меня начинается главный парадокс этого фильма: как можно было больше десяти лет гонять в хвост и гриву прекрасных художников, настаивать на предельной достоверности каждого кадра, переснимать некоторые сцены по десятку раз, и сделать в итоге кино настолько однообразное и предсказуемое? Уже с 15-20-й минуты фильма было интересно (усталым, неазартным интересом), только одно: какое еще странное лицо появится в кадре, зачернят ему зубы так, чтобы казалось, что половины зубов нет, или закрасят только половинки каждого зуба, чтобы они выглядели обломанными, сколько еще раз польют повешенных рыбьей чешуей, сколько раз покажут, что в Арканаре едят исключительно помоеобразную густую баланду, сколько раз размажут по своему или чужому лицу те или иные нечистоты. Странным образом бесконечные повторы плюханья по развезенной дождями и чужими ногами грязюке, угвазданные разнообразным дерьмищем руки, хватающиеся за носы, лбы и щеки, вываливающиеся внутренности, срущие задницы, околевшие псы в петлях не сгущают историю, не делают ее концентрированной до иллюзии осязания и обоняния (есть подозрение, что хотели достичь именно этого эффекта), а, наоборот, размазывают, как очередную соплю из немытого носа и вызывают вялое недоумение: то есть, режиссер считает зрителей настолько тугодными и толстокожими, что не надеется "погрузить" их в свой мир за час-полтора, перестраховывается? Так нет же, и настроение, и ощущение, и смыслы - все сложилось за первые 15 минут. А потом - вот этот самый повторяющиеся выморочный сон, после которого просыпаешься уставшим.
И, самая большая моя беда как зрителя - я не узнаю в героях никого. Людей в них не узнаю. Не потому, что "уроды". Что-то мне даже обидно стало за непрофессиональных актеров, пациентов разнообразных лечебниц, видя которых на съемочной площадке, Алексей Герман, судя по рассказам, кричал: "Какой урод! Тащите сюда урода! Быстро в кадр!". А потому, что всем своим существом знаю, что даже в самой тухлой, безнадежной ситуации люди ведут себя иначе. Злятся. Срываются до истерики. Боятся. Сострадают. Любят. Жалеют себя. Или выгорают и становятся как дыры размером с человека. Эти, несмотря на видимость какого-то непрерывного копошения, не ведут себя никак. Ходят на автопилоте, как зомби, и говорят с интонациями вроде бы настоящими, но организованными с каким-то неживым, механистическим ритмом. Любопытства в них нет ни на грош. Отрубленную голову в канаве мальчик тормошит палкой с еще более неживым выражением на собственном лице. Любви здесь никто не испытывает, не хочет, и даже не ищет и не переживает по этому поводу. Секс и тот этих чумазых меланхоликов не интересует. Режиссер и так, и эдак намекает, что размножаются в Арканаре привычным способом - то "распустившийся" ослиный член зависнет в кадре на добрых пять секунд, то деревянный идол с торчащим фаллосом появится, то гулящий гермафродит призывно вывалит большую грудь и подставит всем желающим еще более объемистую жопу. И никто ничем не соблазняется. Мимо смотрят. В никуда. И то, что связывает Румату и Ари, похоже, разве что, на давнюю привычку видеть где-то рядом именно этого человека. Рутина, хроническая усталость, атрофирование всех чувств и желаний, без наличия которых невозможно создавать музыку, живопись, хоть что-то красивое. Там этого и нет. Только бесконечное любование видеокамеры эстетикой безобразного.
Жаль, кстати, что Герман отказался от собственного же названия фильма "Хроника арканарской резни". Мне кажется, что слово "хроника" в связи с этим фильмом было бы исключительно оправданно - даже не столько как "времяописание", сколько как диагностирование хронического в медицинском смысле состояния, в котором пребывают все персонажи.
"Нам казалось, что этот мир стоит на пороге Возрождения", - объясняет закадровый Румата причину своего появления в Арканаре. Но за три часа единственное слово, которое начинает намертво ассоциироваться с этим миром - вырождение. Даже, для полного баланса - Вырождение, с большой буквы. Давнее и уже необратимое. Один раз на грязной стене Румата находит дивную фреску в византийском стиле. Она чудовищно диссонирует со всем остальным в этом фильме. Пару раз он играет на неком подобии кларнета отчаянный джаз. И в эти моменты должен бы спалиться как пришелец среди арканарцев - это выглядело как если бы Штирлиц запел при Бормане и Мюллере "Во поле береза". Но никто опять не реагирует. Все заняты выковыриванием очередной дряни из носа, ушей, задницы, паха, спутанных волос... Безнадега. Нет ресурсов для обновления того мира, который показал Герман. Не брезжит надежда.
Но если это фильм о том, что все мы живем в страшном летаргическом сне, и не будет рассвета, то... это неправда. Просто неправда. Впрочем, у всех свой собственный опыт. У кого-то, вероятно, и совпадет. А я, пожалуй, завтра "Андрея Рублева" пересмотрю.