Смольный: игровой отчет
Не плачь, Маша, я здесь;
не плачь - солнце взойдет;
не прячь от Бога глаза,
а то как он найдет нас?
Небесный храм Иерусалим
горит сквозь холод и лед
и вот он стоит вокруг нас,
и ждет нас, и ждет нас....(с.)
Учебный год начался с традиционной речи Маман. Госпожа Ливен говорила тихо, но очень внушительно. На всю жизнь запомнились мне ее слова «Вы можете потерять все, но никогда не потеряете умение держать себя, если сами того не пожелаете».
***
Ночью мне снился огромный бриллиантовый шифр в человеческий рост. Я танцевала с ним вальс, а потом поедала синие розы с многоярусного торта, и загадывала желания.
Затем мне явилась фея Рассвета и загадала загадку: «В корзине было 6 яблок. В комнате было 6 девочек. Все девочки взяли по яблоку. Одно яблоко осталось в корзине. Как так вышло?» Я ломала голову, и не могла найти ответа.
После этого пришла Нина Ланская-Шарапова и спросила меня, чего я боюсь больше всего. -Собственной слабости. Кто из нас это сказал? Мы с Ниной кружились вокруг друг друга, иногда делая аттитюды и арабески.
- Почему ты боишься собственной слабости, - спросила меня фея Сумерек.
- Потому что тогда я буду хуже кого-то другого, - ответила я.
- У тебя есть желание, - спросила фея Сумерек.
- Твоя сестра загадала мне загадку. Про яблоки. Не могу ее решить.
- Зачем тебе знать все про яблоки? - спросила фея Сумерек. - Ты жаждешь познания? Чтобы получить этот плод - убей Дракона!
Дракон лежал под ногой Нины и напоминал учителя литературы Элоизыча. Он был опутан цепями и выглядел жалко.
- Ты не имеешь право попирать ногами поверженного врага, - оттолкнула я Нину. - Ты не Георгий!
- Ты права, - смутилась Нина.
Смерть имеет запах заветрившихся яблок. Запах заветревшихся яблок похож на кровь. Иван всегда говорил мне это. Иван? Когда он мне это говорил?
Одно яблоко осталось в корзине, потому что одна из девочек умерла. Это же и есть верная отгадка? Смерть на вкус такая же, как старые яблоки.
***
Утро ворвалось в дортуар традиционным стуком в дверь. Фройляйн Ратт проверяла, начали ли мы одеваться. Поприветствовав ее автоматическим книксеном, я привычным жестом заколола волосы и натянула платье. Эзерсисы помогли окончательно проснуться, и к завтраку я была в бодром предвкушении нового дня.
Перед первым занятием мне пришло в голову в очередной раз полюбоваться на письма от Андрея, и заглянуть в тайник. Девственная пустота тайника оказалась настолько шокирующей, что я решила, будто схожу с ума. Закрыла дверцу и открыла снова.
Нет, мне не показалось. Все письма пропали. Подчистую. А это значит, что в одночасье рухнул весь привычный мне мир.
Еще вчера тайная переписка с молодым человеком казалось волнующим приключением, как у героев детективных романов. Рассуждая трезво, она грозила большой бедой, поскольку общаться с кем-либо кроме родственников категорически запрещалось уставом.
А если письма увидит классная дама? А если Маман? А если отец?
Я пыталась успокоить себя мыслью, что это просто шутка кого-то из подруг, и скоро письма вернуться на свое место. Но в душе росла паника.
Все девушки, которым я могла доверять, заверили, что писем моих брать не брали, и видеть не видели. И тоже не на шутку встревожились.
Андрею тоже угрожала очевидная опасность от обнародования переписки. Вдобавок, тетка моя уехала поправлять здоровье в Европе, поэтому писать старым способом не представлялось возможным.
Я второпях нацарапала на обрывке бумажки: «Андрей, все письма пропали из моих вещей! Будьте осторожны. Тетушка в Баден-Бадене, она не может мне больше писать», в надежде, что он поймет. И отправила с дворником.
***
Я сидела за занятиях и пыталась слушать преподавателей. Получалось плохо. Все мысли вертелись вокруг злополучных писем и возможных последствий. Единственным, что хотя бы ненадолго меня отвлекло, был доклад Нины по педагогике.
Нина. Невероятно красивая девушка с тонкими чертами лица и огромными черными чувственными глазами. Умная. Смелая. Дочь капитана, погибшего под Цусимой.
Она была равна мне по силе духа.
Она была моим заклятым врагом.
Меня раздражала ее манера передергивать и гиперболизировать, ее склонность к драматизации, бесконечное стремление участвовать во всем на свете, а потом жаловаться, что ни на что нет времени. Меня доводили до белого каления ее книжные избитые высказывания про развитие нравственности и человеческую природу. Я ненавидела ее позерство перед преподавателями и другими девицами.
Ее вкрадчивый голос пронимал меня до глубины души. Много раз мне хотелось ее ударить, и я жалела, что не могу просто вызвать ее на дуэль и убить.
Она завораживала своей грацией и образованностью. Я любовалась ей.
Каждое занятие было полем нашего боя. Мы соревновались за внимание учителей, постоянно доказывая друг другу свое превосходство.
Если в классе формировалось две команды - мы всегда оказывались друг против друга. Чаще всего - капитанами.
Мы никогда не опускались до мелочности, малодушия и грубости. Это была высокая вражда.
Мы были противоположны, как солнце и луна.
Мы не могли друг без друга жить.
***
На перемене дворник Степан сунул мне в руку записку. Текст был написан девичьей рукой и гласил примерно следующее: «Мадемуазель Ветлугина, Ваша переписка в моих руках. Если вы не хотите, чтобы она попала к классной даме - во время перемены пробегитесь по коридору, а на уроке литературы отвечайте на все вопросы преподавателя «Я не знаю». Учтите, я узнаю, если вы этого не сделаете.»
От наглости автора я испытала не страх, а сильный гнев. Меня, русскую дворянку, дочь офицера, пытаются шантажировать в столь омерзительном ключе! Этому не бывать! Известно, что один раз пойдя на поводу у подлеца - очень трудно свернуть с пути. Сегодня меня просят побегать по коридорам, завтра - походить на голове, послезавтра - выпрыгнуть в окно!
Так же, из записки напрашивались следующие выводы: письма взяла институтка, скорее всего - парфетка, которая завидует моим успехам и тоже потенциально претендует на шифр. Раньше того, как закончится урок литературы - мне ничто не угрожает, значит, есть время подумать и предпринять какие-то шаги. Идеально было бы вычислить, кто мог сделать подобное, и каким-то образом, изъять письма. Но, к сожалению, у меня не было ровным счетом ни одной идеи. Моим единственным врагом была Нина, и она точно не поступила бы подобным низким образом.
По сути, у меня оставалось два варианта: ждать у моря погоды, а точнее - когда разразиться скандал. Или пойти и признаться во всем фройляйн Ратт, которая никогда не отличалась злобным характером.
***
Разговор был намечен сразу после урока танцев. Дружелюбно настроенная ко мне Шопенка, которой я в общих чертах обрисовала ситуацию, подтвердила, что рассказать обо всем фройляйн Ратт - и правда лучшее, что можно сделать.
Урок танцев прошел традиционно хорошо. С самого детства я до безумия любила танцевать. Человеческое тело в движении казалось мне высшей формой достижимой физической красоты. Танец был моим способом диалога с миром: моим рисованием, моим пением, моей математикой.
Я была по этому предмету одной из лучших. Разумеется, ряд девушек не уступал мне в технике: Нина Ланская-Шарапова и Вилькин выполняли элементы почти безупречно, Лисаветта Огонь-Догановская обладала невероятной трогательной грацией, но я не знаю, что каждая из них испытывала, когда танцевала.
Я чувствовала смысл каждого жеста, четко понимала, как один элемент переходит в другой, и зачем он нужен. Я знала, что самое простое движение на самом деле является важным, и если его исключить из композиции, или позволить себе делать «не в полную ногу» - все впечатление от танца будет стерто.
Поэтому, забыв на время все печали и сомнения, я погрузилась в бесконечную музыку парадного полонеза.
***
- Сколько у меня времени на рассказ? - спросила я у Фройляйн Ратт.
- Пара минут, не более. Вас хочет видеть Маман.
Зачем я вдруг понадобилась Маман - представления у меня не было. Очевидно, не в связи с письмами. Я начала путанное объяснение, стараясь упирать на то, что каждый человек должен осознавать, что за любые действия ему придется нести ответственность. Я нарушила правила, не оправдала ожиданий, и готова за это отвечать. Но не готова идти на поводу у подлецов и шантажистов.
Фройляйн Ратт хмурила брови и молчала. У меня была призрачная надежда, что ситуацию удастся как-то разобрать на ее уровне, не привлекая высокое начальство.
- Все это очень серьезно, - заключила немка. - Немедленно идемте к Маман.
Внутри что-то оборвалось. В ушах звучал горячо любимый отцом девиз «Погибаю, но не сдаюсь».
***
Маман ободряюще улыбнулась мне. В ее кабинете так же стояла мадемуазель Ларина и две институтки.
- Мадемуазель Ветлугина, мы пригласили вас для оказания высокой чести. Вы выбраны как одна из трех лучших учениц Смольного, и ваш портрет в исполнении мастера Анжелотти будет украшать стены Института и служить примером грядущим поколениям.
Я мысленно застонала. Почему именно сейчас?
- Маман, боюсь, что есть обстоятельства, которые этому препятствуют. - Фройляйн Ратт старалась не смотреть на меня.- Мадемуазель Ветлугина совершила серьезный проступок. Правда, она чистосердечно призналась, что отчасти смягчает ее вину.
- Вот как? - Мадемуазель Ларина смотрела на меня с недоверием и недоумением. - Объяснитесь!
Я начала с длинного вступления про честь и совесть, но Маман оборвала мои излияния, и попросила высказаться по делу.
- Я состояла в запрещенной переписке с молодым человеком. Сегодня эти письма украли, и теперь шантажируют меня ими, - выпалила я на одном дыхании и опустила глаза.
- Очень плохо, мадемуазель. Этот молодой человек - ваш официальный жених?
- Пока нет, хотя это вполне возможный исход наших отношений.
- Ваш отец знает об этой переписке?
- Нет.
- Очень грустная ситуация. И опасная для вашей чести. Разумеется, теперь ни о каком портрете речь идти не может, но мы постараемся помочь вашей беде. Вы можете быть свободны.
Я испытала острую смесь стыда, облегчения и разочарования. Прощай, бриллиантовый шифр.
***
Баллы за поведение снизились с 12 до 7-ми. Такого в моей биографии еще не было. Я всегда стояла в первой паре, и числилась одной из лучших учениц. Теперь меня отодвинули в самый конец колонны, да вдобавок поставили в пару с Ланской-Шараповой. Это было обидно и неприятно. Другие девочки бросали на меня сочувственные взгляды, а я держала спину прямо, молчала и делала вид, что ничего не происходит.
Маман вызвала меня к себе повторно, и за долгой и обстоятельной беседой, выяснила все подробности ситуации. Она была невероятно милосердна, внимательна и участлива. Выразила надежду, что все разрешится ко всеобщей радости, и в скором времени будет объявлено о моей помолвке. Я не стала уточнять, что в наших с Андреем разговорах, никогда не было намеков на нечто большее, чем дружба.
Под конец, Маман сообщила, что в стенах Смольного шантажируют не только меня, и вещами куда более серьезными, чем трепетные письма.
В этом разговоре, я совершила поступок, за который долгие месяцы не могла потом себя простить.
Маман спросила, кто из персонала института передавал мои письма, пообещав, что кроме выговора этому человеку ничего не будет. Я облегченно вздохнула и сообщила, что переписка велась через открытую почту, так как благодаря лимонному соку, не было смысла передавать письма тайно. И дала слово дочери офицера, что никто в институте не причастен к этой истории. Но тут меня пронзило воспоминание об утренней короткой записке, которую я передала через дворника. И, не будучи в силах нарушить слово, я призналась, что такой человек все-таки был.
Маман была так убедительна и добра, что я назвала имя. И уже через три секунды пожалела об этом. Надо было молчать. Молчать насмерть, говорить, что мне помогли передать записку, но что имени я называть не буду.
Много раз после этого я пыталась разыскать Степана и повиниться перед ним, но его уволили раньше, чем мне удалось осуществить задуманное. Оказалось, что помимо невинных записок, он передавал письма с серьезными угрозами, и брал немалые деньги за свои услуги.
***
Меня так же сильно беспокоило молчание Андрея. Не имея новостей от него, я не понимала, в какой форме написать ему, что моя честь и наше дальнейшее общение - под угрозой.
После обеда наконец-то пришло письмо. Я неторопливо вскрыла конверт. Почерк был знаком мне с детства.
Дорогая Машенька!
Пользуясь случаем выхода в увольнительную - шлем Вам короткую записочку.
Не имели возможности прислать Вам письмеца по причине того, что три месяца пребывали в учебном плавании на броненосце «Стремительный», ходившем из Севастопольского порта в плавание по Черному морю. Плаванье выдалось бурным и полным приключений. Мир, дорогая Машенька, куда больше и разнообразней, чем мнилось нам в стенах Корпуса…
Передаем Вам привет от Андрея Вишневского, с кои нам довелось встретиться в Севастополе. Преисполнились жалостью к Андрею, ибо в его училище ужесточились правила переписки, все письма подвергаются строжайшей перлюстрации. Бедный Андрей ни маменьке, ни тетеньке написать не может.
С нетерпением ожидаем выпускного вечера в Корпусе, так и каникул в Смольном, когда мы сможем увидеть Вас, навестить Ваш гостеприимный дом.
Искренне Ваши преданные друзья, гардемарины Санкт-Петербургского Морского Корпуса, Яков и Иван Лазаревы.
Не смотря на грустные новости об Андрее, на душе сразу потеплело. Иван и Яков - драгоценные друзья детства. Верные, преданные, самые лучшие на свете, надежные как скала.
Иван - сентиментальный поэт с тонкой, чувствительной натурой и безупречными понятиями о дворянской и воинской чести.
Яков - молчаливый наблюдатель, который всегда предпочитал больше слушать, чем говорить, но если говорил - его формулировки были безупречны.
Они оба были вхожи в наш дом, наши отцы дружили. Я помнила их почти столько же, сколько себя. Они были мне как два старших брата, и других братьев я бы себе не желала.
***
Во время урока этикета раздался громкий стук в окно. Плотные шторы не позволяли посмотреть, что послужило источником. Мадемуазель Ларина негодовала, но Маман, проводившая урок, явила нам образец спокойствия и невозмутимости.
Поднявшись в спальню, я увидела в окно двух молодых людей. Их черты показались до боли знакомыми.
Иван и Яков в безупречных мундирах, с огромным букетом роз и бутылкой шампанского стояли под окнами Смольного и что-то кричали.
Я распахнула окно, понимая, что если это заметят - мне точно не жить.
- Мария Константиновна! Машенька! - Яков размахивал бутылкой и не очень твердо стоял на ногах. - Выходите к нам, хватит сидеть в своей каменной тюрьме! Мы тут празднуем выпуск из Корпуса!
- Машенька, мы принесли вам цветов, - в унисон подхватил Иван. - Ловите!
Огромный букет розовых роз взмыл вверх. Со второй попытки, мне удалось его поймать.
- Спасибо, друзья, спасибо! - растроганно шептала я, прижимая к груди букет.
Тут двери Смольного открылись, и на пороге появилась Маман. Я молниеносно захлопнула окно, надеясь, что она не успела меня заметить. Иван и Яков переглянулись и бросились бежать сломя голову. Никогда не отступавшие перед противником, они капитулировали перед княгиней Ливен, не продержавшись и пол минуты. И я не могла их за это осудить.
***
Мне в голову пришла отчаянная мысль. Раз Андрею писать нельзя, но нужно как-то предупредить его обо всем случившемся, можно просить о помощи братьев Лазаревых. Они точно помогут. Если они не помогут - никто не поможет, убеждала я себя, составляя письмо.
Славные мои друзья, Ванечка и Яшенька!
Столько радости подарили мне ваше письмо и дерзкая ваша выходка с цветами! Будто луч настоящего весеннего солнца озарил суровые воды зимней Балтики!
При всем риске и страхе наказания, не могу удержаться от ответа вам.
Вести, которые вы сообщили, опечалили меня и встревожили. Расскажу вам все как есть, ибо уверена, что вы дадите мне добрый совет.
Сегодня утром я обнаружила, что все мои письма, которые не следовало бы хранить в стенах института, пропали. Я думала поначалу, что это шутка кого-то из подружек, и письма ко мне вернуться. Но днем мне передали записку, в которой пытались шантажом сподвигнуть меня на недостойные действия. Так как путь подлости чужд мне, я отправилась к классной даме, и все ей рассказала. В итоге, история открылась и для Маман, но я была предельно честна, и начальница проявила невероятное милосердие к моему поступку.
Беда в одном: я поставила честь и совесть Андрея под угрозу, потому как теперь Маман полагает, что он в скором времени будет просить моей руки.
Ваня, Яша, это катастрофа! Вдруг вы знаете, что теперь делать? Ведь разговоров о подобном между нами не велось: переписка была исключительно дружеского содержания. А мой батюшка и подавно ничего не знает.
Если вы не подскажете, как быть - я совсем пропаду. Особенно если учесть, что я не могу написать Андрею и честно все рассказать.
Верю в нашу дружбу и в то, что вы точно меня спасете. Отдаю свою честь и совесть в ваши руки. Подскажите, что теперь делать!?
Утопающий цепляется за соломинку.
***
Ответ не заставил долго ждать. Уже перед ужином горничная Груша передала мне сверток с пряником и конверт. Я узнала почерк Ивана.
Спрятав письмо под подушку, я отправилась в столовую, размышляя по дороге, что нужно вечером уничтожить все письма от братьев, чтобы история с воровством и шантажом не повторилась.
***
Княгиня Ливен встала так резко, что ее стул упал на пол. Вслед за ней на ноги вскочили все остальные.
- …Россия вступила в войну!
Девочки переглядывались, плохо сдерживая испуг. По рядам шел ропот недоумения, удивления, ужаса.
- …надеемся, что война будет короткой и победоносной!
У меня потемнело в глазах. Маленькая победоносная война. Еще одна?
«Цесаревич», «Ретвизан», «Паллада», «Варяг», «Кореец», «Николай I», «Сисой», «Наварин»…
Отец наверняка уже на фронте. Снова на фронте.
«Князь Суворов», «Александр III», «Бородино», «Орел», «Ослябя», «Дмитрий Донской», «Олег», «Аврора», «Светлана», «Жемчуг», «Изумруд», «Алмаз», «Урал»…
А Ванечка с Яшенькой? Они тоже? Такие молодые, такие славные, неужели погибнут во цвет лет?
«Буйный», «Бедовый», «Бравый», «Быстрый», «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Грозный», «Громкий»,«Прозорливый», «Пронзительный», «Резвый»…
Андрей! Боже мой, Андрей!
«Император Николай I», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин», «Генерал-адмирал Апраксин», «Владимир Мономах»…
Предательские слезы хлынули из глаз.
Нина, вынужденно сидевшая рядом со мной, мгновенно все поняла. Ее тонкая рука как бы невзначай коснулась моей.
- Машенька, держи спину. Не плачь. Они вернутся живыми.
***
Дрожащими руками я развернула письмо от Ивана, которое не успела прочесть перед ужином.
Дорогая Машенька!
Мы были рады доставить вам счастье нашим букетом.
Мы несколько раз перечитали Ваше письмо, и недоумеваем лишь об одном: почему же вы называете произошедшее катастрофой? Мы никогда не сомневались, что Ваши честность и прямота помогут Вам разрешить любую проблему к вящей пользе души и тела вашего. Мы давно искренне полагаем, что Вы с Андреем - идеальная пара! Вы столь сходны характерами и взглядами на жизнь, не говоря уже о том, что что мы не могли не заметить страсти и искренней любви полного взора, коим дарил Вас Андрей во все времена. Посему известие о том, что дело, наконец, решено, наполняет нас радостью. Машенька, Вы можете даже не сомневаться, что любящее сердце Андрея стремится как можно скорее соединиться с Вами в нерушимом союзе.
Ежели Вы опасаетесь того, что на это скажет Ваш папенька, мы готовы хоть немедленно отправиться к нему и поручиться за Андрея и за то, что он будет Вам добрым супругом.
Коль скоро мы можем помочь Вам еще чем-либо, Вам стоит только сказать, и мы приложим все силы к скорейшему и всяческому Вашему благополучию.
Ваши верные друзья И. и И.
P.S. Как только выйдем с гауптвахты, немедленно выпьем шампанского за Вас и Андрея.
Россия вступила в войну. Мои друзья на фронте. И при этом, они присылают мне пряники, болтают о моем счастливом будущем, пьют шампанское и продолжают нарушать устав.
Прижав к груди уже заметно увядший букет роз, я отчаянно зарыдала. Эти цветы были последним напоминанием о славных, смелых братьях Лазаревых.
Уничтожить их письма? Отказаться от памяти? Никогда. Каждая буква сияла мне ярче всех бриллиантов шифра вместе взятых. Я буду писать. Буду много писать. Потому что добрые слова поддержки и искренней дружбы - не первые ли доказательство, что нашим воинам есть, куда возвращаться, что их любят и ждут.
Я написала Лазеревым нежное и трогательное письмо, в котором сообщала, что желаю им успеха, непрестанно молюсь за них обоих, и прошу Господа послать им победу. Робко, в постскриптуме, я коснулась и истории с Андреем, отметив, что никаких договоренностей меж нами не было, поэтому было бы глупо с моей стороны на что-то рассчитывать.
Написала я и отцу, доверив бумаге всю свою дочернюю любовь, верность и надежду.
***
Новый исповедник отец Серафим смотрел на меня добрыми, внимательными глазами. Он ни капельки не походил на привычных священников: совсем молодой, готовый проявлять реальное участие в бедах и чаяниях девиц.
И так хотелось все ему рассказать, получить очищение от грехов, ничего не утаивать от такого светлого человека, что я как на духу выложила всю свою детскую боль: про Андрея, и про запрещенные письма, про гордыню по отношению к девицам, про страх потери близких людей…И снова не смогла сдержать слез.
Отец Серафим, сочувственно внимал. У меня возникло ощущение, что он хочет погладить меня по голове, утешить и успокоить, но это конечно было не по чину. Когда я закончила излияния, священник задумался.
- Возлюбленное чадо, - сказал он наконец. - Долго ли тебе осталось учиться?
- Нет, батюшка.
- Скажи, а сможешь ли до конца учения воздержаться от запрещенных писем?
- Не буду врать вам батюшка, не смогу. И ведь я не пишу ничего плохого, честное слово! Просто никому кроме родственников нам писать не разрешают.
- Что же с тобой делать. Со одной стороны, это грех непослушания старшим, с другой стороны, в такое трудное время ближним как никогда нужна наша поддержка. Посему, отпускаю я тебе сей грех. Думай о ближних, не бойся проявлять к ним любовь. И скажи, есть ли кто из девиц, с кем ты в ссоре?
- Есть, батюшка.
- Так иди же, и немедля помирись.
Ах, какой отец Серафим оказался душка! С этого момента я стала его обожать.
***
- Мадемуазель Ланская-Шарапова, мне необходимо с вами поговорить наедине.
Нина стояла ко мне спиной, поэтому я не могла оценить выражение ее лица.
- Я предлагаю Вам мир. Довольно войны.
Нина пристально и недоверчиво посмотрела мне прямо в глаза.
- Я могу спросить, что послужило причиной столь внезапного предложения?
- Можете. Я была на исповеди, и отец Серафим велел мне примириться с врагами. И это в полной мере соответствует движениям моей души.
- Я принимаю вашу руку, - торжественно заключила Нина.
И ледяная стена отчуждения рухнула.
***
Дворник передал мне листовку о благотворительном сборе денег. На обратной стороне было написано:
«Здравствуйте, Марiя Константиновна,
Въ сложившейся ситуацiи избегаю писать много. Мне въ любом случае ничто не угрожаетъ. Однако, горько сознавать, что въ сердце благопристойности, въ Институте объявился воръ. Надеюсь, ситуацiя съ письмами разрешится благополучно. Тетушка уехала весьма некстати. Надеюсь, она скоро выздоровеет.
Не теряйте бодрости духа, я что-то придумаю. Если что, виноватьте во всемъ меня. Желаю Вамъ удачи. Не рискуйте понапрасну.
А.К.В.»
Он написал! Написал!
Война, страх, обида из-за воровства - все отступило на второй план. Несколько обнадеживающих и теплых строк стоили риска, ожидания, тревоги и даже бриллиантового шифра.
Не медля, я села составлять ответ.
«Дорогой Андрей Казимировичъ.
Ужъ совсемъ было отчаялась я получить отъ Васъ хотя бы краткую весточку. Друзья мои, известные Вамъ братья Лазаревы, сообщили, что у Васъ ужесточились правила переписки.
Такъ много событий произошло за последнiе дни, что я не знаю, съ чего начать. Столько хочется сказать Вамъ, въ столькомъ признаться…
Начну съ того, что меня начали шантажировать украденными письмами. Посему, я сочла за благо честно рассказать обо всемъ Маманъ. Маманъ была рассержена, но проявила ко мне крайнее милосердiе. Однако боюсь, что мой поступокъ сталъ грозить последствiями и Вамъ.
Безъ предисловий, Маман решила, что въ скоромъ времени Вы намерены просить моей руки.Не знаю, что добавить к данному факту, кроме того, что целикомъ и полностью доверяю Вамъ свою дальнейшую судьбу, поскольку не сомневаюсь, что Вы поступите верно.
Непрестанно и безъ устали молюсь за Васъ, поскольку сегодня пришло известiе о начале войны. Пускай Господь проявитъ къ Вамъ милосердiе и покровительство.
Теперь я ничего не боюсь, потому какъ знаю, что правда на моей стороне.
Искренне Ваша, Марiя»
Дорогой Андрей Казимирович, благоразумно будет, если вы пришлете мне вежливый отказ, в котором многократно подчеркнете, что я - девушка исключительной красоты и моральных достоинств, что каждый мужчина был бы рад и горд назвать меня своей супругой, что если бы вы только собрались жениться - то непременно остановили бы выбор на мне. Но вы этого не сделаете. Потому что я выше вас по общественному положению. Это куда более благовидный, а главное - действительно весомый довод. И можно не писать о том, что вы меня не любите.
Если вы так напишете - я вас возненавижу. Если вы так напишете - то разобьете мне сердце.
***
Во сне я видела залитого кровью Ивана с чужим лицом. Военный хирург ампутировал ему руку, а потом закрыл простыней. Я плакала и размазывала по лицу его кровь, не желая верить, что его больше нет.
А потом - в адском шуме и толчее, среди криков торговцев и увещеваний нищих - появились Иван и Яков. Целые, но с очень страшными глазами. Я забыла про манеры и повисла у них на шее, беспросветно рыдая, как будто весь мир разбился вдребезги. Братья утешали меня как могли, и только желание показать им, что мне не страшно - заставило меня прекратить плакать и взять себя в руки. Каждый из них поцеловал мне руку, я ответила сдержанными церемонными фразам , и долго махала им вслед букетом роз.
***
Приближался экзамен. Институтки бледнели, худели и зубрили конспекты. Какой уголок визитки принято загибать, если заезжал, но не застал хозяина дома? А если из рук в руки? А если через слугу?
Порой накатывало малодушное желание все бросить и уехать. «Они там сражаются, а нас волнуют визитки». Да, волнуют. Потому что проще всего в тяжелых обстоятельств сорваться, забыть о ценности воспитания и поведения, и довольно быстро потерять себя во всем этом.
Они сражаются. Мы - учим танцы, этикет и молимся.
Ни от кого нет вестей. Я жду писем от отца, от Ивана и Якова, от Андрея. Но они молчат. Меня это не очень удивляет: ведь идет война, почта ходит плохо. Отгоняю липкий страх чтением и задушевными разговорами с лучшей подругой Ольгой Арцыбашевой.
Ольга - поразительно красивая и яркая, живая, подвижная девушка. Она смелее многих мужчин, не терпит никаких рамок, ведет себя порой ужасно, но мне не известен человек более великодушный, верный и надежный. Ольга мечтает уехать в Сорбонну и стать настоящим врачом.
***
- Вельк, Вилькен, Ветлугина, в аудиторию, - произнесла Шопенка.
Я шла к столу комиссии на подгибающихся ногах. Повезло отвечать перед мадемуазель Валентин, преподавателем истории России Артамоновым и добрым отцом Серафимом. Как только мне задали первый вопрос - страх прошел, голова стала работать как часы.
Покидая аудиторию, я осознавала, что может и не на высший бал, но экзамен я сдала прилично.
Кольнула досада об утраченном шифре: у меня ведь действительно высокая успеваемость по всем предметам. Если бы не 6 балов по поведению - я могла бы претендовать на высшую награду одной из первых.
Нет, это ерудна. Мои письма дороже шифра, дороже любых драгоценностей.
***
Маман поднялась из за стола и стала зачитывать новые списки убитых и раненых.
- Мичман Лазарев. Ранен.
Я помню, как до боли сжала спинку стула, и вонзила ногти в ладонь. Побледневшая Оленька шепнула мне: «Который из них?» В ответ мне пришлось покачать головой.
Я не знала. Но была уверена, что Яков. Он всегда рвался в бой в первых рядах.
***
Вручение дипломов происходило в библиотеке. Девицы были наряжены и взволнованы, каждая мечтала о заслуженном аттестате.
- В этом году мы вручаем дипломы двух категорий: золотые и серебряные, - торжественно произнесла Маман. Золотые получат десять лучших учениц. Они же будут представлены Ее Величеству Императрице, и она сама уже определит, кто будут те трое - кто получит бриллиантовые шифры из ее рук.
Как не убеждала я себя, что шифр ничего не значит, в душе поднялась волна надежды. Если меня наградят золотым дипломом - то удача еще может мне улыбнуться. А если нет? Что, если за свой проступок я получу обычный серебряный диплом? Это было бы очень несправедливо.
- Переходим к золотым дипломам, - объявила Маман.- Мария Ветлугина.
Я шла к преподавательскому столу, с трудом сдерживая ликование. Два лучших книксена, на которые я только была способна, разворот, и вот, я снова стою среду подруг, прижимая к груди золотой диплом. Это была победа.
***
Выпускной бал начался с торжественного полонеза. Я танцевала его для всех, кто сейчас воевал за Россию. Для отца. Для Вани и Яши. Для Андрея. Если бы среди преподавателей сидел сам Император - мне не удалось бы станцевать лучше.
Объявили первый вальс. Я без колебаний пригласила Нину. Это был одновременно и вызов и комплимент.
***
- Мы начинаем представлять наших гостей, - сообщил церемониймейстер. - Мичман Иван Лазарев. Мичман Яков Лазарев.
Братья в парадных мундирах прошли сквозь зал, чеканя шаг. Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься к ним бегом. Рука Ивана была на перевязи.
Объявили следующий вальс. Я скромно стояла у стены, наблюдая за братьями из-под ресниц. Я знала, что они оба ненавидят танцевать. И что каждый раз пихают друг друга в бок, стараясь избежать этой участи. Знала я и то, что они скорее умрут, чем признаются в этой слабости.
Иван тяжело вздохнул и направился ко мне. Я присела в реверансе и приняла его руку.
- Ванечка, если бы вы только знали, на сколько я рада видеть вас обоих живыми, и хотя бы относительно невредимыми, - зашептала я ему на ухо, как только раздались первые ноты.
- Машенька, ну что вы. Когда ждут такие прекрасные девушки, как вы - невозможно погибнуть в бою.
Я видела, как побледнел Иван уже после первого тура. Очевидно, сильно болела раненая рука. Но он улыбался и продолжал вести непринужденную беседу. Нас всех так учили. Больно - терпи. Молчи. Держи голову высоко поднятой. Никогда не опускай плечи.
После вальса, мы с братьями сбежали в холл.
- Маша, у нас есть для вас письмо, - сдержано сообщил Иван. - От Андрея. Обещали лично передать.
- Хорошие новости? - робко поинтересовалась я.
- Мы не знаем. Оно ведь запечатано.
Когда я вскрывала конверт, руки дрожали так, что я чуть не порвала само письмо пополам. Глава застилали слезы, от волнения было трудно дышать.
Дорогая Марія Константиновна,
сегодня говорилъ съ Вашимъ батюшкой, прошу меня простить за наглость, но я осмелился, не предупредивъ прежде Васъ, просить у него Вашей руки.
Марія Константиновна, я люблю Васъ и прошу, если на то будет и Ваша воля, принять мое предложение и стать моею женой. Константин Георгиевичъ далъ согласіе на помолвку, если и Вы будете согласны.
Хотя окладъ мой, как поручика, оставляетъ желать лучшаго и навряд ли сейчасъ составитъ более чем тысячу двести рублей в годъ, я ожидаю скорого повышения по службе и сделаю все, чтобы жизнь ваша была обеспечена наилучшим образомъ. Возможно, Вы будете огорчены, прочтя о моемъ имущественномъ положеніи, но было бы безчестно скрывать это отъ Вас, надобно чтобы Вы были в полномъ знаніи, давая ответъ.
Сожалею, что не могу сейчасъ сказать Вамъ это лично, командование не позволяетъ отлучиться въ ближайшую неделю, за что прошу меня простить.
Если бы верная Оленька не подхватила меня под руку, я бы упала.
***
Бал шел своим чередом. Приезжали знатные гости, все ждали императорскую чету. Мы с братьями Лазаревыми и Ольгой весело болтали о пустяках, пили шампанское и танцевали. От бурной радости я совсем неприлично бросилась на шею вначале к Якову, потом к Ивану. Яков неловко развернулся и наступил мне на шлейф, чуть не оторвав кусок подола. Мы вели себя так, как будто Европа не пылала в огне. Как будто мы собрались с друзьями на даче в Сестрорецке, и нам снова по 14 лет. Это было счастье.
В разгар вечера, в бальную залу вошел дворник со свежим выпуском газеты.
- …В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение исплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в
согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть...
Грозная весть грянула как гром среди ясного неба. Свет от горящих свечей потускнел. Мир перевернулся несколько раз и замер, оцепенев. Лица людей, которые пять минут назад смеялись и шутили, окаменели от потрясения.
***
Мой выпуск Смольного был последним. Находясь в прочных стенах Института, мы слабо представляли себе, какой ад царит во всей Российской Империи. Мы не представляли, какие страшные судьбы нас ждут.
Вот Лиза Ланская. Хрупкая, славная Лиза. Она держит меня за руку, тонкие пальцы чуть ощутимо дрожат. Она пойдет на войну и будет зачислена в женский батальон смерти.
Вот Нина. Большие влажные глаза расширены от удивления. Она станет революционеркой. Спустя 7 лет, мы встретимся на российском Юге и будем видеть друг в друге заклятых, непримиримых врагов.
Оленька Арцыбашева. Ее ждут годы скитаний прежде, чем она доберется до Парижа. Там, растеряв все юношеские мечты, она действительно станет гениальным врачом.
Князь Хованский. Он до последнего будет сражаться за Россию, откажется уезжать и погибнет.
Иван и Яков Лазаревы. Чудом спасутся с горящего эсминца «Георгий Победоносец», чтобы потом помогать соотечественникам переправляться в Константинополь. Они будут притворяться простыми рыбачками. И горбить спину, чтобы скрыть выправку офицеров.
Я. По дороге их Петербурга в Крым потеряю отца, останусь совсем одна, правдами и неправдами доберусь до Севастополя, и буду умирать там от голода. Найду место медсестры в санатории, и, презирая свою работу, буду помогать белому движению. Меня чуть не расстреляет ОГПУ за подозрения в контрреволюционной деятельности. Страшно рискуя, я помогу организовать теракт в Краснодаре, и вместе с братьями Лазаревыми уеду в Европу.
Чтобы больше никогда не вернуться.
Чтобы никогда не забыть.
Но все это будет потом.
А пока, я - вчерашняя выпускница Института Благородных девиц, пишу письмо своему жениху Андрею Вишневскому.
Дорогой Андрей Казимировичъ!
Если бы вы знали, какую радость я испытала, прочтя Ваше последнее письмо!
Я согласна быть Вашей женой. Я люблю Васъ со всей силой и искренностью, на которую способна моя душа.
Мой благородный батюшка всегда желалъ мне самого глубокого счастья, но все же, я не была уверена, что он такъ легко дастъ согласие на этотъ бракъ.
Братья Лазаревы передаютъ Вамъ самые горячие поздравления, и выражаютъ уверенность, что мы будемъ безмерно счастливы, такъ какъ «созданы другъ для друга». Они оба оказали въ этомъ деле огромную поддержку, и я уверена, что Вы тоже этого не забудете.
Въ стране начались серьезные беспорядки, но я уверена, что въ скоромъ времени все решится наилучшим образомъ, и мы встретимся съ Вами ъв спокойной и счастливой стране.
Понимаю, что дела армии требуют Вашего постоянного присутствiя, посему уповаю на скорейшее завершенiе войны.
Да хранит Васъ Господь.
Искренне Ваша Марiя.