Вим Вендерс в течение времени...
Для Ингмара Бергмана (Но не о нем)
Похоже, что попытку сказать или написать что-то об Ингмаре Бергмане может позволить себе только очень самонадеянный человек. Любое толкование его искусства звучит претензионно. Его фильмы существуют сами по себе как мощные маяки в истории кино. Я мог бы желать им только одного: освободиться от всех критических объяснений, от всего балласта их интерпретаций, чтобы они могли беспрепятственно светить на далекое расстояние.
Вряд ли можно найти произведение какого-либо другого кинорежиссера, которому приходилось бы до такой степени пробиваться через шоры “интерпретаций”. (Хотя я бы сказал тут Дэвид Линч в лидерах.) Фильмы Ингмара Бергмана, как никакие другие требуют от вас, чтобы вы посмотрели их еще раз, так как с первого раза вы их не поняли.
Поэтому я хотел бы воспользоваться случаем и послать Ингмару Бергману самые искренние поздравления по случаю дня рождения и не докучать ему еще одной “интерпретацией”. В то же время я обещаю ему (и себе) посмотреть его фильмы еще раз, постараться быть свободным от исторического балласта, который давил на меня, когда я смотрел их в первый раз.
Оглядываясь назад, я вижу себя мальчиком, который идет с подругой в кинотеатр посмотреть “Молчание” - конечно, тайно (нарушая запреты школы, церкви и родителей и, конечно, делая это именно из-за запрета). Я вижу себя выходящим из кинотеатра глубоко взволнованным, ясно вижу, как в течение нескольких дней избегал разговоров об этом фильме со своими товарищами, потому что в таком обмене мнениями я никогда бы не смог найти нужные слова, чтобы выразить свое волнение.
Я вижу себя через несколько лет уже студентом медицинского института, в волнение выходящего из кинотеатра после позднего сеанса, на котором шли два фильма Бергмана “Седьмая печать” и “Земляничная поляна”. Я хорошо помню, как я бродил до рассвета по мокрому от дождя городу со смятением в душе, потрясенный вопросами жизни и смерти в этих фильмах.
Затем я вижу себя еще несколькими годами позже студентом киноинститута, когда я отверг "Персону" и с ней все фильмы Бергмана, пытаясь доказать превосходство без психологии, где все находится “на поверхности”. С чувством неловкости я думаю сегодня о своих кажущихся мне теперь довольно глупыми аргументами, которые приводил тогда против “глубины” и “поисков смысла” в картинах Бергмана, сравнивая их с “физической ясностью” американского кино.
Сделав еще один прыжок во времени, я вижу себя - теперь уже кинорежиссера - в Америке, выходящего из кинотеатра в Сан-Франциско после фильма “Шепоты и крик”, на котором я хлюпал носом и плакал и который заставил меня увидеть в том, что я клеймил десятью годами раньше как “кино европейской тревоги и беспокойства”, дом, где я мог чувствовать себя намного легче и удобнее, более свободно и непринужденно, чем в “земле обетованной” кинематографа, где я тогда находился и где когда-то вызывавшая мое восхищение “поверхность” постепенно сделалась такой глянцевой и холодной, что за нею в глубине уже практически ничего не стояло. Теперь я начал тосковать по всему что было “в этой глубине”, чувствуя, что я полностью примирился с Бергманом.
Я не киновед. Я смотрю фильмы как все другие люди, как “публика”. Поэтому я знаю: человек всегда воспринимает кино субъективно, то есть он всегда видит только тот фильм, который объективный фильм там, на экране, открывает его внутреннему зрению. Я думаю, что это особенно справедливо в случае с картинами Ингмара Бергмана. Мы видим в них самих себя. Но не так как в зеркале. Нет намного прекраснее: как в фильме. В фильме о нас.
(с) Вим Вендерс. Журнал “Чаплин”. 1988 год. К 70-летию Ингмара Бергмана.
Это небольшое признание Вима Вендерса очень важно для меня. Многое я могу повторить по отношению к творчеству Джима Джармуша.
Похоже, что попытку сказать или написать что-то об Ингмаре Бергмане может позволить себе только очень самонадеянный человек. Любое толкование его искусства звучит претензионно. Его фильмы существуют сами по себе как мощные маяки в истории кино. Я мог бы желать им только одного: освободиться от всех критических объяснений, от всего балласта их интерпретаций, чтобы они могли беспрепятственно светить на далекое расстояние.
Вряд ли можно найти произведение какого-либо другого кинорежиссера, которому приходилось бы до такой степени пробиваться через шоры “интерпретаций”. (Хотя я бы сказал тут Дэвид Линч в лидерах.) Фильмы Ингмара Бергмана, как никакие другие требуют от вас, чтобы вы посмотрели их еще раз, так как с первого раза вы их не поняли.
Поэтому я хотел бы воспользоваться случаем и послать Ингмару Бергману самые искренние поздравления по случаю дня рождения и не докучать ему еще одной “интерпретацией”. В то же время я обещаю ему (и себе) посмотреть его фильмы еще раз, постараться быть свободным от исторического балласта, который давил на меня, когда я смотрел их в первый раз.
Оглядываясь назад, я вижу себя мальчиком, который идет с подругой в кинотеатр посмотреть “Молчание” - конечно, тайно (нарушая запреты школы, церкви и родителей и, конечно, делая это именно из-за запрета). Я вижу себя выходящим из кинотеатра глубоко взволнованным, ясно вижу, как в течение нескольких дней избегал разговоров об этом фильме со своими товарищами, потому что в таком обмене мнениями я никогда бы не смог найти нужные слова, чтобы выразить свое волнение.
Я вижу себя через несколько лет уже студентом медицинского института, в волнение выходящего из кинотеатра после позднего сеанса, на котором шли два фильма Бергмана “Седьмая печать” и “Земляничная поляна”. Я хорошо помню, как я бродил до рассвета по мокрому от дождя городу со смятением в душе, потрясенный вопросами жизни и смерти в этих фильмах.
Затем я вижу себя еще несколькими годами позже студентом киноинститута, когда я отверг "Персону" и с ней все фильмы Бергмана, пытаясь доказать превосходство без психологии, где все находится “на поверхности”. С чувством неловкости я думаю сегодня о своих кажущихся мне теперь довольно глупыми аргументами, которые приводил тогда против “глубины” и “поисков смысла” в картинах Бергмана, сравнивая их с “физической ясностью” американского кино.
Сделав еще один прыжок во времени, я вижу себя - теперь уже кинорежиссера - в Америке, выходящего из кинотеатра в Сан-Франциско после фильма “Шепоты и крик”, на котором я хлюпал носом и плакал и который заставил меня увидеть в том, что я клеймил десятью годами раньше как “кино европейской тревоги и беспокойства”, дом, где я мог чувствовать себя намного легче и удобнее, более свободно и непринужденно, чем в “земле обетованной” кинематографа, где я тогда находился и где когда-то вызывавшая мое восхищение “поверхность” постепенно сделалась такой глянцевой и холодной, что за нею в глубине уже практически ничего не стояло. Теперь я начал тосковать по всему что было “в этой глубине”, чувствуя, что я полностью примирился с Бергманом.
Я не киновед. Я смотрю фильмы как все другие люди, как “публика”. Поэтому я знаю: человек всегда воспринимает кино субъективно, то есть он всегда видит только тот фильм, который объективный фильм там, на экране, открывает его внутреннему зрению. Я думаю, что это особенно справедливо в случае с картинами Ингмара Бергмана. Мы видим в них самих себя. Но не так как в зеркале. Нет намного прекраснее: как в фильме. В фильме о нас.
(с) Вим Вендерс. Журнал “Чаплин”. 1988 год. К 70-летию Ингмара Бергмана.
Это небольшое признание Вима Вендерса очень важно для меня. Многое я могу повторить по отношению к творчеству Джима Джармуша.