В качестве ангела
Из книги - «Кажется, смешно». Редакционная коллегия: И.Н. Ветров, Н.М. Горчаков, С.А. Калинкин, В.А. Регинин, Я.М. Рудин, Г.Е. Рыклин. Ответственный редактор Г.Е. Рыклин. Посвящается десятилетию Московского театра «Сатиры». Издание Московского театра «Сатиры», Москва, 1935 год.
Павел Николаевич ПОЛЬ
(настоящая фамилия Синицын)
Родился 10 мая 1887 года, умер 26 апреля 1955 года в Москве. Советский актёр театра и кино, народный артист РСФСР (1947). В начале выступал в любительских спектаклях. С 1904 играл с профессиональными актерами в Народных домах (Введенском) в Сокольниках, в «Аквариуме». В 1908 работал в театрах Сибири, Архангельска, Новороссийска. Исполнял комедийные роли, впоследствии работал в различных театрах миниатюр. С 1919 - артист Тбилисского драматического театра, затем - в театрах Пятигорска и Владикавказа, в 1922 - в театре «Кривой Джимми», в 1924 - в театре бывшем театре Корша (Москва). Участвовал в организации Московского театра Сатиры, с которым впоследствии связал свою творческую судьбу. Снимался в кино.
Недавно мне показали контракт маленького актера провинциальной труппы девяностых годов.
В особом примечании, уже после подписей обеих сторон, стояла крупно выведенная строка:
«Собак за сценой и чертей в хору играть не обязан».
Я вполне понимаю эту приписку.
Если бы мне пришлось где-нибудь заключать контракт с точным перечислением ролей, я обязательно вписал бы условие: «Ангелов играть не обязан».
И у меня на это есть вполне веское основание.
Когда-то, еще совсем юным актером, я служил в Новороссийске.
Тогда гремела пьеса Жулавского «Эрос и Психея».
Решил ее поставить и наш антрепренер. Мне дали роль Эроса.
На репетиции режиссер сказал мне:
- Я вас, Павел Николаевич, спущу сверху вниз в облаках. Очень эффектно.
- Пожалуйста, - говорю, - спускайте, раз это эффектно.
Приходит день премьеры. Сбор полный. Мне сделали чудный костюм: белый чистый хитон, парик-блондин, распущенный до пояса, разные серебряные украшения и крылья. Восемнадцать рублей за них заплатили. Я пришел очень рано в театр, чтобы навести красоту во-всю, и действительно - навел: ангел, Эрос настоящий!
«Ну, - думаю, - пусть кто-нибудь скажет, что видел ангела эффектнее!»
Начало спектакля затянулось... Пьеса обстановочная. Публика требует начала, дают звонки, и я слышу крик:
- Эрос на сцену!
Я отвечаю, что выход мой в середине акта и я еще успею.
- Вас надо поднять наверх, на колосники. В облаках оттуда будете опускаться. Ясно?
- Хорошо, иду.
Меня поставили за облака и начали поднимать наверх (тогда еще поднимали ручным способом), дотянули почти доверху, как вдруг я слышу, что подо мной что-то пищит. Смотрю вниз, - что же оказывается? Декоратор взял простой стол, перевернул его вниз крышкой, привязал к ножкам по веревке, соединив их вместе наварху, и тянет меня наверх таким комфортабельным способом. Гвозди, которыми были пришиты доски стола к ножкам, не выдерживая моей тяжести, начали выходить... Доска стола стала отставать, и вот... Вот она сейчас-сейчас должна полететь вниз вместе со мной. Я дико перепугался и закричал:
- Спускайте, спускайте скорее вниз, обратно! Доски отлетают! Не выдерживают!
Разозленный тем, что начало спектакля и так затянулось, режиссер заявил внизу поистине с каторжным спокойствием:
- Поздно. Подымайте, подымайте его! Нечего рассусоливать.
Спасаясь от падения вниз, я стал на перекладины стола и, не имея устоя, хватался уже под крышей, наверху, в колосниках, за все что угодно: зa подвески декораций, за софиты. А там все было покрыто вековой пылью и грязью. И когда Эроса, то есть меня, спустили в облаках влиз, то уже был не Эрос. Пригородные трубочисты выглядят миловиднее и чище. Весь мой хитон был в грязи. Парик напоминал полотенце, которым вымыли пол. Лицо было измазано в полоску.
Ко всему этому надо добавить, что, когда меня спускали, я, не имея упора, при спуске лег на облака как Петрушка, и когда я встал во всем величии Эроса, чтобы прочесть свой монолог, то такого хохота я за всю свою жизнь никогда не слыхал и не услышу. В публике начались истерики. Психея от хохота уползла за кулисы. Все актеры за ней. Суфлерская будка начала дрожать и подниматься, так смеялся суфлер. Но я честно и под такой хохот все-таки дочитал свой монолог.
Что я читал, как я читал, - я не помню. Помню только то, что я не выдержал, перелез через облака и ушел пешком за сцену.
В ту же ночь я уехал из Новороссийска.
После этого я стал комиком.
И никогда больше не играл небытовых ролей.
Не знаю, выиграли ли от этого зрители, но сам я чувствую себя гораздо спокойнее в сочной бытовой роли, чем в положении ангела на перевернутом столе.
Павел Николаевич ПОЛЬ
(настоящая фамилия Синицын)
Родился 10 мая 1887 года, умер 26 апреля 1955 года в Москве. Советский актёр театра и кино, народный артист РСФСР (1947). В начале выступал в любительских спектаклях. С 1904 играл с профессиональными актерами в Народных домах (Введенском) в Сокольниках, в «Аквариуме». В 1908 работал в театрах Сибири, Архангельска, Новороссийска. Исполнял комедийные роли, впоследствии работал в различных театрах миниатюр. С 1919 - артист Тбилисского драматического театра, затем - в театрах Пятигорска и Владикавказа, в 1922 - в театре «Кривой Джимми», в 1924 - в театре бывшем театре Корша (Москва). Участвовал в организации Московского театра Сатиры, с которым впоследствии связал свою творческую судьбу. Снимался в кино.
Недавно мне показали контракт маленького актера провинциальной труппы девяностых годов.
В особом примечании, уже после подписей обеих сторон, стояла крупно выведенная строка:
«Собак за сценой и чертей в хору играть не обязан».
Я вполне понимаю эту приписку.
Если бы мне пришлось где-нибудь заключать контракт с точным перечислением ролей, я обязательно вписал бы условие: «Ангелов играть не обязан».
И у меня на это есть вполне веское основание.
Когда-то, еще совсем юным актером, я служил в Новороссийске.
Тогда гремела пьеса Жулавского «Эрос и Психея».
Решил ее поставить и наш антрепренер. Мне дали роль Эроса.
На репетиции режиссер сказал мне:
- Я вас, Павел Николаевич, спущу сверху вниз в облаках. Очень эффектно.
- Пожалуйста, - говорю, - спускайте, раз это эффектно.
Приходит день премьеры. Сбор полный. Мне сделали чудный костюм: белый чистый хитон, парик-блондин, распущенный до пояса, разные серебряные украшения и крылья. Восемнадцать рублей за них заплатили. Я пришел очень рано в театр, чтобы навести красоту во-всю, и действительно - навел: ангел, Эрос настоящий!
«Ну, - думаю, - пусть кто-нибудь скажет, что видел ангела эффектнее!»
Начало спектакля затянулось... Пьеса обстановочная. Публика требует начала, дают звонки, и я слышу крик:
- Эрос на сцену!
Я отвечаю, что выход мой в середине акта и я еще успею.
- Вас надо поднять наверх, на колосники. В облаках оттуда будете опускаться. Ясно?
- Хорошо, иду.
Меня поставили за облака и начали поднимать наверх (тогда еще поднимали ручным способом), дотянули почти доверху, как вдруг я слышу, что подо мной что-то пищит. Смотрю вниз, - что же оказывается? Декоратор взял простой стол, перевернул его вниз крышкой, привязал к ножкам по веревке, соединив их вместе наварху, и тянет меня наверх таким комфортабельным способом. Гвозди, которыми были пришиты доски стола к ножкам, не выдерживая моей тяжести, начали выходить... Доска стола стала отставать, и вот... Вот она сейчас-сейчас должна полететь вниз вместе со мной. Я дико перепугался и закричал:
- Спускайте, спускайте скорее вниз, обратно! Доски отлетают! Не выдерживают!
Разозленный тем, что начало спектакля и так затянулось, режиссер заявил внизу поистине с каторжным спокойствием:
- Поздно. Подымайте, подымайте его! Нечего рассусоливать.
Спасаясь от падения вниз, я стал на перекладины стола и, не имея устоя, хватался уже под крышей, наверху, в колосниках, за все что угодно: зa подвески декораций, за софиты. А там все было покрыто вековой пылью и грязью. И когда Эроса, то есть меня, спустили в облаках влиз, то уже был не Эрос. Пригородные трубочисты выглядят миловиднее и чище. Весь мой хитон был в грязи. Парик напоминал полотенце, которым вымыли пол. Лицо было измазано в полоску.
Ко всему этому надо добавить, что, когда меня спускали, я, не имея упора, при спуске лег на облака как Петрушка, и когда я встал во всем величии Эроса, чтобы прочесть свой монолог, то такого хохота я за всю свою жизнь никогда не слыхал и не услышу. В публике начались истерики. Психея от хохота уползла за кулисы. Все актеры за ней. Суфлерская будка начала дрожать и подниматься, так смеялся суфлер. Но я честно и под такой хохот все-таки дочитал свой монолог.
Что я читал, как я читал, - я не помню. Помню только то, что я не выдержал, перелез через облака и ушел пешком за сцену.
В ту же ночь я уехал из Новороссийска.
После этого я стал комиком.
И никогда больше не играл небытовых ролей.
Не знаю, выиграли ли от этого зрители, но сам я чувствую себя гораздо спокойнее в сочной бытовой роли, чем в положении ангела на перевернутом столе.