Смех и бизнес
Из книги - «Кажется, смешно». Редакционная коллегия: И.Н. Ветров, Н.М. Горчаков, С.А. Калинкин, В.А. Регинин, Я.М. Рудин, Г.Е. Рыклин. Ответственный редактор Г.Е. Рыклин. Посвящается десятилетию Московского театра «Сатиры». Издание Московского театра «Сатиры», Москва, 1935 год.
А. ГРАН
Художник Юлий Абрамович ГАНФ
1
На набережной Сены, недалеко от мрачной громады парижского суда и от железных ворот женской полицейской станции, на набережной Часовщиков, старичок-букинист продает старые театральные афиши. Когда-то их трепал парижский ветер у входа в Мулен-Руж к Максиму; женщины, которые некогда отплясывали канкан, смотрят с этих афиш задорно и игриво.
Париж конца столетия хохотал над канканом и над игривой новинкой - крутящимися крыльями знаменитой Монмартрской мельницы.
Это был Париж панамного барона Рейнака, кутящего саратовского помещика и диковинного американца - пионера будущих американских колоний в Пасси и Отей. Сегодня дети саратовских помещиков разносят борщ в русских ресторанчиках, американцы, жившие на ренту, выплачивавшуюся чеками на Америкен Экспресс, давно потеряли на курсе свой былой ореол экзотики и превратились в клерков и учителей.
И только бароны Рейнаки, превратившись в Устриков и Стависских, веселятся в сумерках кризисного Парижа.
Попрежнему идут бесчисленные водевили, попрежнему в небольших театриках на Kлиши распевают свои куплеты шансонье, и даже ожил канкан, искусственно воскрешенный для привлечения провинциальных дядюшек и доверчивых бирмингамских клерков.
За ту же пару франков нам покажут в соседних Фолли-Бержер и Казино де Пари десяток голых женщин, и столько же их будут вас атаковать у входа, состязаясь в назойливости с ночными шоферами и парижскими гидами.
2
В Париже смеются и сегодня: смеются традиционному водевилю. И слюнявые юнцы замирают в коликах, когда муж обнаруживает свою дебелую супругу в объятиях любовника.
Шансонье в кабачках и сегодня поют свои куплеты, потому что это есть частица веселящегося Парижа, частица того «меню де плезир» (меню удовольствий), которое должен испытать каждый приезжающий в Париж иностранец.
Впрочем туристская индустрия сконденсировала это «меню де плезир»: она сделала его доступным всякому, кто может купить у кассы десятифранковый билет. Век «ревю» затмил собой век фарса и шансонье.
В течение трех часов зритель получает квинтэсенцию смеха - от куплетов к фарсу, от дрессированных медведей до голых женщин.
Когда-то Париж учил смеяться Нью-Йорк. Теперь американский театр Бурлеск, в котором богатство костюмов равно плоскости шуток, завоевал Париж и Берлин с той же легкостью, с какой американские пылесосы вытеснили доморощенные метелки.
Увеселительные тресты дают большие доходы. Александр Стависский свою последнюю карту, свои последние три миллиона поставил не на ломбардные боны, не на венгерские займы, а на грандиозное ревю «Катинька», которое должно было по количеству голых ног венгерских, французских и просто русско-белых побить и Казино и Фолли.
3
Так же звучал еще недавно немецкий смех, создаваемый роскошными ревю братьев Роттер. Это онемеченное ревю было много литературнее американского Бурлеска и французского Казино.
Это была, в сущности, сатира, вполне созвучная фашизму.
Но... братья Роттер не могли похвастаться чисто арийским происхождением. Один был убит в Люксембурге, другой преследуется наци даже во Франции. Американизированный смех пал в Германии невинной жертвой расового параграфа.
Догитлеровская Германия имела, однако, другой смех, более полноценный чем смех, рождаемый французским водевилем и американским ревю.
В послевоенном Берлине среди поразительной смеси нищеты ч роскоши, озлобленности и довольства рождалось немецкое кабарэ.
В эти дни молодой Эгон~Эрвин Киш писал для немецкого кабарэ свои острые, насыщенные политической сатирой скетчи. Именно в эти дни для эстрады родился Иохим Рингельнатц, матрос-революционер, порт, создатель образа немецкого «братишки» - матроса Куттеля Дадельду. Он с большим вкусом читал свои стихи, написанные отрывочные, жестким языком.
Эти годы были годами расцвета немецкой политической сатиры, кабарэ и эстрады.
Наступили годы политической реакции, и немецкое кабарэ начало терять свою послевоенную остроту.
«Кабарэ дер Комикер» Пауля Моргана перекочевало из маленькой невзрачной залы в огромный ультрамодный собственный дом на Курфюрстендамме. Но в прекрасно отделанном зале с вертящимися стульями и громадной эстрадой старые поклонники первого берлинского кабарэ с грустью вспоминали тот острый, насыщенный юмор, которым когда-то были полны маленькие, случайные помещения, где Морган, Валетти, Паульсен находили слова, связывающие эстраду со зрительным залом.
4
Но и в эти годы кабарэ старалось сохранять свою прежнюю политическую окраску. Даже конферансье жанра Ганса Колишера, pаcсчитывающие на типичную курфюрстедаммскую публику, иногда давали политические и порой совсем неплохие вещи. Конечно, росло и число строго «нейтральных» кабаретистов (Клера Вальдоф), стремившихся перенести остроту сатиры с невинный анекдот.
Приходили, однако, и новые молодые силы. В эти годы в подвале выставочного дворца у Потсдамерплатц родилась «Катакомба».
Руководитель этого кабарэ Вернер Финк создал новый жанр конферансье, всегда умеющего в двух - трех, словно нехотя брошенных словах, в неловком, слегка беспомощном жесте кинуть в зал актуальную, резкую антиправительственную остроту.
Богема, наполнявшая кабарэ послевоенного Берлина, за эти годы успела стать солидной. Многими забыты «увлечения юности», многие перестроились «вправо». Вместо былых литературных подвальчиков зажглись пышными огнями бесчисленные «литературные» рестораны с первоклассной кухней, джазом и метр д’отелями.
Толстый комик Гарри Бендер во-время променял театральные подмостки на профессию ресторатора, предупредительными поклонами встречающего гостей в своем ночном «литературном» ресторане.
У власти - Гитлер. Все «левые» или хотя бы некогда бывшие «левыми» пачками отправляются в концентрационные лагеря. Издательства разгромлены, журналы закрыты, перед университетом пылают костры «крамольных» книг.
Смех изгнан из Берлина: он стал опасен.
Вспоминаются старые «грехи», перетряхиваются папки в пoлицейпрезидиуме.
Не забыты и былые «грехи» «Кабарэ дер Комикер». Mopган, Робитчек, Роза Валетти бегут в Вену. Театр закрыт, и после ряда мертвых месяцев он открывается уже под эгидой национал-социалистического комиссара. Политика уступила место более безобидным жонглерам. Но публика ответила на это по-своему. Прежде всегда переполненный громадный зал пуст. Лишь пара провинциальных наци, приехавших в командировку, скучает над кружкой пива.
5
Берлинские вечера проходит уныло и бледно. Никогда еще скромный намек, мельчайшая попытка робкой сатиры не вызывали в зрительном зале такого бурного восторга как сейчас в Берлине.
Кое-кто поспешил перекрасится. Клера Вальдоф нацепила свастику и усиленно рекламируется национал-социалистической прессой. Знаменитый сатирический журнал «Симплициссимус» давно уже стал сатирическим официозом гитлеровцев.
Многие перекочевали за границу, и за пределами Германии возникли уже новые литературные кабарэ, пытающиеся воскресить в изгнании лучшие годы немецкого политического смеха. Кабарэ «Пфефермюле» создала в Цюрихе дочь Томаса Манна - Эрика Манн.
Это кабарэ насыщено молодостью, протестом, живым смехом. Там же читает свои стихи поседевший за эти годы поэт матрос Рингельнатц.
6
Американцы, наполнявшие увеселительные места Парижа, неохотно заглядывали в берлинские кабарэ. На Бродвее было царство ревю и плоских острот, традиционный балаган с Кони Айленд забивал самые роскошные постановки слегка европеизированных режиссеров.
В Чикаго, на выставке «Столетия прогресса», наряду с наглядным развитием железных дорог или холодильников показывали и достижения прогресса в области занимательной индустрии. Среди прочих павильонов занимательного отдела был один, самый большой, осаждавшийся тысячной толпой. Тысячи людей пропускались пo очереди черед турникет.
Толпа останавливалась у отдельных клетушек-эстрад. Взвивается занавес. На эстраде ярко освещенные прожекторами два уродца - карлики-близнецы - выворачивают друг другу руки: толпа в восторге:
- Еще, Джим, еще!..
Гонг, клетушка тухнет, освещается следующая: женщина бед ног кувыркается, задирая в воздухе синие обрубки... Толпа надрывается от смеха. В течение пятнадцати минут вы можете смеяться перед тридцатью клетками и быть уверенным, что заботливые предприниматели постарались показать вам квинтэссенцию уродства и вы могли повеселиться всего на один никель (10 центов).
Сотни тысяч американцев считают эти аттракционы верхом юмора и обязательными в своем «меню удовольствий», так же, как французы считают верхом удовольствий фарс с раздеванием или беззубыми намеками на взяточничество чиновников и грань общественных писсуаров.
7
Смех становится предметом торговли интернациональных увеселительных концернов, торгующих голыми женщинами, человеческими уродствами и фашизированными идеями. «Смех и бизнес» - вот лозунг сегодняшних Бродвеев, Курфюрстендаммов н Больших Бульваров.
А. ГРАН
Художник Юлий Абрамович ГАНФ
1
На набережной Сены, недалеко от мрачной громады парижского суда и от железных ворот женской полицейской станции, на набережной Часовщиков, старичок-букинист продает старые театральные афиши. Когда-то их трепал парижский ветер у входа в Мулен-Руж к Максиму; женщины, которые некогда отплясывали канкан, смотрят с этих афиш задорно и игриво.
Париж конца столетия хохотал над канканом и над игривой новинкой - крутящимися крыльями знаменитой Монмартрской мельницы.
Это был Париж панамного барона Рейнака, кутящего саратовского помещика и диковинного американца - пионера будущих американских колоний в Пасси и Отей. Сегодня дети саратовских помещиков разносят борщ в русских ресторанчиках, американцы, жившие на ренту, выплачивавшуюся чеками на Америкен Экспресс, давно потеряли на курсе свой былой ореол экзотики и превратились в клерков и учителей.
И только бароны Рейнаки, превратившись в Устриков и Стависских, веселятся в сумерках кризисного Парижа.
Попрежнему идут бесчисленные водевили, попрежнему в небольших театриках на Kлиши распевают свои куплеты шансонье, и даже ожил канкан, искусственно воскрешенный для привлечения провинциальных дядюшек и доверчивых бирмингамских клерков.
За ту же пару франков нам покажут в соседних Фолли-Бержер и Казино де Пари десяток голых женщин, и столько же их будут вас атаковать у входа, состязаясь в назойливости с ночными шоферами и парижскими гидами.
2
В Париже смеются и сегодня: смеются традиционному водевилю. И слюнявые юнцы замирают в коликах, когда муж обнаруживает свою дебелую супругу в объятиях любовника.
Шансонье в кабачках и сегодня поют свои куплеты, потому что это есть частица веселящегося Парижа, частица того «меню де плезир» (меню удовольствий), которое должен испытать каждый приезжающий в Париж иностранец.
Впрочем туристская индустрия сконденсировала это «меню де плезир»: она сделала его доступным всякому, кто может купить у кассы десятифранковый билет. Век «ревю» затмил собой век фарса и шансонье.
В течение трех часов зритель получает квинтэсенцию смеха - от куплетов к фарсу, от дрессированных медведей до голых женщин.
Когда-то Париж учил смеяться Нью-Йорк. Теперь американский театр Бурлеск, в котором богатство костюмов равно плоскости шуток, завоевал Париж и Берлин с той же легкостью, с какой американские пылесосы вытеснили доморощенные метелки.
Увеселительные тресты дают большие доходы. Александр Стависский свою последнюю карту, свои последние три миллиона поставил не на ломбардные боны, не на венгерские займы, а на грандиозное ревю «Катинька», которое должно было по количеству голых ног венгерских, французских и просто русско-белых побить и Казино и Фолли.
3
Так же звучал еще недавно немецкий смех, создаваемый роскошными ревю братьев Роттер. Это онемеченное ревю было много литературнее американского Бурлеска и французского Казино.
Это была, в сущности, сатира, вполне созвучная фашизму.
Но... братья Роттер не могли похвастаться чисто арийским происхождением. Один был убит в Люксембурге, другой преследуется наци даже во Франции. Американизированный смех пал в Германии невинной жертвой расового параграфа.
Догитлеровская Германия имела, однако, другой смех, более полноценный чем смех, рождаемый французским водевилем и американским ревю.
В послевоенном Берлине среди поразительной смеси нищеты ч роскоши, озлобленности и довольства рождалось немецкое кабарэ.
В эти дни молодой Эгон~Эрвин Киш писал для немецкого кабарэ свои острые, насыщенные политической сатирой скетчи. Именно в эти дни для эстрады родился Иохим Рингельнатц, матрос-революционер, порт, создатель образа немецкого «братишки» - матроса Куттеля Дадельду. Он с большим вкусом читал свои стихи, написанные отрывочные, жестким языком.
Эти годы были годами расцвета немецкой политической сатиры, кабарэ и эстрады.
Наступили годы политической реакции, и немецкое кабарэ начало терять свою послевоенную остроту.
«Кабарэ дер Комикер» Пауля Моргана перекочевало из маленькой невзрачной залы в огромный ультрамодный собственный дом на Курфюрстендамме. Но в прекрасно отделанном зале с вертящимися стульями и громадной эстрадой старые поклонники первого берлинского кабарэ с грустью вспоминали тот острый, насыщенный юмор, которым когда-то были полны маленькие, случайные помещения, где Морган, Валетти, Паульсен находили слова, связывающие эстраду со зрительным залом.
4
Но и в эти годы кабарэ старалось сохранять свою прежнюю политическую окраску. Даже конферансье жанра Ганса Колишера, pаcсчитывающие на типичную курфюрстедаммскую публику, иногда давали политические и порой совсем неплохие вещи. Конечно, росло и число строго «нейтральных» кабаретистов (Клера Вальдоф), стремившихся перенести остроту сатиры с невинный анекдот.
Приходили, однако, и новые молодые силы. В эти годы в подвале выставочного дворца у Потсдамерплатц родилась «Катакомба».
Руководитель этого кабарэ Вернер Финк создал новый жанр конферансье, всегда умеющего в двух - трех, словно нехотя брошенных словах, в неловком, слегка беспомощном жесте кинуть в зал актуальную, резкую антиправительственную остроту.
Богема, наполнявшая кабарэ послевоенного Берлина, за эти годы успела стать солидной. Многими забыты «увлечения юности», многие перестроились «вправо». Вместо былых литературных подвальчиков зажглись пышными огнями бесчисленные «литературные» рестораны с первоклассной кухней, джазом и метр д’отелями.
Толстый комик Гарри Бендер во-время променял театральные подмостки на профессию ресторатора, предупредительными поклонами встречающего гостей в своем ночном «литературном» ресторане.
У власти - Гитлер. Все «левые» или хотя бы некогда бывшие «левыми» пачками отправляются в концентрационные лагеря. Издательства разгромлены, журналы закрыты, перед университетом пылают костры «крамольных» книг.
Смех изгнан из Берлина: он стал опасен.
Вспоминаются старые «грехи», перетряхиваются папки в пoлицейпрезидиуме.
Не забыты и былые «грехи» «Кабарэ дер Комикер». Mopган, Робитчек, Роза Валетти бегут в Вену. Театр закрыт, и после ряда мертвых месяцев он открывается уже под эгидой национал-социалистического комиссара. Политика уступила место более безобидным жонглерам. Но публика ответила на это по-своему. Прежде всегда переполненный громадный зал пуст. Лишь пара провинциальных наци, приехавших в командировку, скучает над кружкой пива.
5
Берлинские вечера проходит уныло и бледно. Никогда еще скромный намек, мельчайшая попытка робкой сатиры не вызывали в зрительном зале такого бурного восторга как сейчас в Берлине.
Кое-кто поспешил перекрасится. Клера Вальдоф нацепила свастику и усиленно рекламируется национал-социалистической прессой. Знаменитый сатирический журнал «Симплициссимус» давно уже стал сатирическим официозом гитлеровцев.
Многие перекочевали за границу, и за пределами Германии возникли уже новые литературные кабарэ, пытающиеся воскресить в изгнании лучшие годы немецкого политического смеха. Кабарэ «Пфефермюле» создала в Цюрихе дочь Томаса Манна - Эрика Манн.
Это кабарэ насыщено молодостью, протестом, живым смехом. Там же читает свои стихи поседевший за эти годы поэт матрос Рингельнатц.
6
Американцы, наполнявшие увеселительные места Парижа, неохотно заглядывали в берлинские кабарэ. На Бродвее было царство ревю и плоских острот, традиционный балаган с Кони Айленд забивал самые роскошные постановки слегка европеизированных режиссеров.
В Чикаго, на выставке «Столетия прогресса», наряду с наглядным развитием железных дорог или холодильников показывали и достижения прогресса в области занимательной индустрии. Среди прочих павильонов занимательного отдела был один, самый большой, осаждавшийся тысячной толпой. Тысячи людей пропускались пo очереди черед турникет.
Толпа останавливалась у отдельных клетушек-эстрад. Взвивается занавес. На эстраде ярко освещенные прожекторами два уродца - карлики-близнецы - выворачивают друг другу руки: толпа в восторге:
- Еще, Джим, еще!..
Гонг, клетушка тухнет, освещается следующая: женщина бед ног кувыркается, задирая в воздухе синие обрубки... Толпа надрывается от смеха. В течение пятнадцати минут вы можете смеяться перед тридцатью клетками и быть уверенным, что заботливые предприниматели постарались показать вам квинтэссенцию уродства и вы могли повеселиться всего на один никель (10 центов).
Сотни тысяч американцев считают эти аттракционы верхом юмора и обязательными в своем «меню удовольствий», так же, как французы считают верхом удовольствий фарс с раздеванием или беззубыми намеками на взяточничество чиновников и грань общественных писсуаров.
7
Смех становится предметом торговли интернациональных увеселительных концернов, торгующих голыми женщинами, человеческими уродствами и фашизированными идеями. «Смех и бизнес» - вот лозунг сегодняшних Бродвеев, Курфюрстендаммов н Больших Бульваров.