Искусство смеха
Из книги - «Кажется, смешно». Редакционная коллегия: И.Н. Ветров, Н.М. Горчаков, С.А. Калинкин, В.А. Регинин, Я.М. Рудин, Г.Е. Рыклин. Ответственный редактор Г.Е. Рыклин. Посвящается десятилетию Московского театра «Сатиры». Издание Московского театра «Сатиры», Москва, 1935 год.
Давид Иосифович ЗАСЛАВСКИЙ
Родился 1 января 1880 года в Киеве, умер 28 марта 1965 года в Москве. Русский и советский публицист, литературовед, литературный критик, журналист, социал-демократический, бундовский и коммунистический деятель.
Художник Константин Степанович ЕЛИСЕЕВ
Смех смеху розь.
В «Женитьбе» Жевакин говорит Кочкареву: «Мне нравится веселость вашего права. У нас в эскадре капитана Болдырева был мичман Петухов. Антон Иванович: тоже этак был веселого нрава. Бывало, ему ничего больше, покажешь этак один палец - вдруг засмеется, ей-богу, и до самого вечера смеется. Ну, глядя на него, бывало, и самому сделается смешно, и смотришь, наконец, и сам точно, этак смеешься».
Это один полюс искусства смеха. На этом полюсе требуется только палец - ничего больше. Техника примитивна до крайности. Никакой идейности нет и не может быть. Для художественного оформления не остается места. Мичман Петухов - это самый нетребовательный зритель, слушатель или читатель.
На противоположном полюсе - горький смех сатиры, смех, насыщенный глубочайшим содержанием, смех для поучения, для исправления общества, смех всегда глубокой культуры.
Как будто ничего общего между этими двумя полярными видами смеха. Но дело в том, что в химически чистом виде они редко встречаются в природе. В действительности между ними существует ряд промежуточных ступеней, где они перемешаны между собой.
На что уж примитивен н нетребователен мичман Петухов, Антон Иванович, нo и он, когда ему показать палец в третий, четвертый, в пятый раз, может, наконец, зевнуть и сказать равнодушно, что эта убогая забава ему надоела. Такой пример и описан в русской классической литературе. У Тургенева в «Лебедяни» («Записки охотника») отставной поручик Хлопаков снискивает пропитание себе тем, что смешит дворян незатейливыми словечками.
«Особенность поручика Хлопакова, - пишет Тургенев, - состоит в том, что он в продолжение года, иногда двух, употребляет одно и то же выражение, кстати и некстати, выражение, нисколько не забавное, но которое, бог знает почему, всех смешит».
Вот к примеру смешные словечки и выражения поручика Хлопакова:
«Нет, это уж вы того, кескесе,- это вышло выходит».
«Не ву горяче па, человек божий, обшит бараньей кожей»...
Конечно, это прием несколько более сложный чем палец, который приводил в смешливое настроение мичмана Петухова. Но все еще очень примитивный прием, свидетельствующий о культурном уровне гоголевских и тургеневских дворян.
Последнее по счету в повести «Лебедянь» смешное словечко поручика Хлопакова было «рракалион».
«- Что, каково, брат? - спросил князь Хлопакова.
- Что же? известно, рракалион, как есть ррракалион.
Князь прыснул со смеха.
- Как, как? повтори.
- Ррракалион,- самодовольно повторил отставной поручик.»
Но юмористических ресурсов поручика Хлопакова хватило не надолго. Неизвестно, сколько раз во время конной ярмарки пускал в ход поручик свое средство, но к концу ее Тургенев наблюдал уже такую сцену:
«Бедный отставкой поручик попытался еще рад при мне пустить в ход свое словечко, - авось, дескать, понравится по-прежнему, - князь не только не улыбнулся, даже нахмурился и пожал плечами».
Сие означает, что юмористика в чистом своем виде недолговечна. Она надоедает даже нетребовательному зрителю и слушателю в самый короткий срок. Что уж говорить о требовательном. Ведь это только во времена поручиков Хлопаковых и мичманов Петуховых и мог существовать юмор одного пальца и одного слова.
Это - с одной стороны. Но с другой, если взять лучшие, самые выдающиеся, мировые произведения художественной сатиры, то никак нельзя сказать, что в них только невидимые миру слезы, что в них только горечь смеха. Конечно, Гоголь смеялся сквозь слезы, однако что же плачевного в таком, к примеру, диалоге:
«Иван Павлович. В должности экзекутора, Иван Павлович Яичница.
Жевакин (не дослышав). Да, я тоже перекусил. Дороги-то, знаю, впереди будет довольно, а время холодновато: селедочку съел с хлебцем.
Иван Павлович. Нет, кажется, вы не так поняли: это фамилия моя - Яичница».
Это очень смешно. А потом оказывается, что в эскадре лейтенанта Жевакина «все офицеры и матросы, - все были с престранными фамилиями: Помойкин, Ярыжкин, Перепреев лейтенант, а один мичман, и даже хороший мичман, был пo фамилии, просто, Дырка...»
Смешно? Несомненно! Но на кого же, собственно, здесь сатира? Кто тут плачет? Кому горько от того, что такая странная и небывалая оказалась эскадра?
Таких смешных мест в гениальных сатирических произведениях Гоголя немало, и все это продукты чистого юмора. Они входят необходимым художественным элементом в гоголевскую сатиру. Вопреки своим собственным, часто напыщенным, в «высоком стиле» написанным комментариям к сатирическому смеху Гоголь очень любил простую и незатейливую шутку и часто украшал ею свои произведения.
Щедрин справедливо пользуется репутацией самого злого и гневного сатирика в русской литературе. Нельзя сказать, чтобы за его смехом всегда чувствовались слезы. Он не расположен был к плачу. Но негодование всегда присутствует даже в самых шутливых с виду сатирах. Однако было время, когда виднейшие н влиятельнейшие критики, представители прогрессивного лагеря разночинной демократии 60-х годов, видели в Щедрине только шутника, литературного забавника и называли его произведения «цветами невинного юмора». В доказательство они приводили ряд смешливых словечек, вроде тургеневского «ррракалиона». Писарев говорил, что вся сила Щедрина в том, что он смешит читателя всякими «трефандосами», «фиками», «сукиными сынами», «тузами» и т. д., что никакого социального смысла в сатирах Щедрина нет.
Статья Писарева о Щедрине давно стала в литературе классическим образцом ошибочного суждения, но надо ли отрицать присутствие в сатире Щедрина, социально насыщенной, политически наостренной, проникнутой злобой и негодованием против крепостнического дворянства и против либеральной буржуазии, также и элементов шутки, веселого смеха, художественного юмора? Серьезность не совпадает с серьезничаньем. Щедрин умел и любил смеяться, умел и любил смешить, он был мастером меткого анекдота, пародии, - достаточно перечитать его письма, чтобы убедиться в этом.
Искусство смеха - это сложное и большое искусство. Оно вмещает в себе различные жанры и перемешивает их иногда самым причудливым образом. Юмор не враждебен сатире. Напротив, только вместе они дают образы большой силы. И веселый водевиль, числящий среди своих предков палец мичмана Петухова, имеет такое же право на существование, как и вытекающая из гоголевской сатиры комедия нравов.
☼ ☼ ☼
Дореволюционный водевиль как основной представитель театрального смеха вырождался на глазах моих современников, людей поколения «девяти-десятилетников».
Я помню время, когда он был нe просто терпимым, а еще необходимым, даже обязательным элементом спектакля. Без водевиля немыслима была театральная афиша. На Украине он был обязателен даже в полицейском порядке. В целях русификации украинская комедия или драма могла появляться на сцене только под конвоем русского водевиля.
Водевиль тогда еще не отделялся от театра, в котором шли и драмы и комедии. Он не замыкался в свою особую отрасль чистого смеха. Не было специальных театров водевиля в России, хотя такие театры уже давно были на родине водевиля - во Франции. Но в составе театральной труппы бывали специальные водевильные актеры. Среди них были люди талантливейшие, но у очень многих искусство сводилось к уменью замечательно искусно показывать палец мичману Петухову.
В этом водевиле предреволюционной эпохи очень мало чего оставалось от классического водевиля 40 - 50-х годов с его незатейливой но обязательной моралью, с танцами и пением, с его милым простодушием. Об этом знали уже только по литературе, по воспоминаниям. Водевиль позднейшего времени как-то оголился. И музыка с куплетцами отошла от него, и общественная содержательность, хотя бы в самой примитивной форме мещанской комедии, стала излишней. Ни морили, ни общественной тенденции - одни смех. Таков был, по-видимому, массовый потребитель водевиля, и так потрафлял ему специалист- автор.
Смех, вызываемый показыванием пальца, недолговечен по самой своей природе. Мы видели судьбу «рракалиона». По этой причине водевиль требовал частой смены. Его и пекли, как блины мастера водевильного цеха, и театры тоже пекли его на сцене как блины. Фабрикация водевилей носила массовый характер, и в подавляющем большинстве это была перелицовка на пошехонски-расейский лад изделий легкой французской кухни. Но и но Франции это был уже не искрящийся остроумием водевиль эпохи 60-х годов, а грубоватый фарс, сбивающийся на о откровенную порнографию. Крылов был главным закройщиком этих водевилей-поденок, которые не умели сохранить в перелицовке французскую легкость и не смели подать во всей обнаженности французскую гривуазность. Выходило плоско и сально. Все эти водевили питались из одного источника, разматывали одну и ту же ленту любовного «треугольника» с одними и теми же обманутыми мужьями, проворной женой и незадачливым любовником. Намеков было уже недостаточно мичману Петухову 90-х годов. И он ржал удовлетворенно, когда вылезала на показ театральному залу двуспальная кровать и артистка раздевалась до подвязки.
Доживал свои дни и оригинальный русский водевиль. Попадались удачные комедии. Чехов еще находил удовольствие в оценках, вызывающих смех только, без всяких притязаний на глубину художественного образа.
Он писал Щеглову, талантливому мастеру водевиля: «Не брезгуйте водевилем. Пишите их дюжинами. Водевиль хорошая штука. Им кормится пока вся провинция».
Чехов не придавал художественной ценности своим собственным водевилям. Он называл «Предложение» «паршивеньким, пошловатым и скучненьким водевильчиком». Он был очень строг к самому себе. Но чеховские водевили представляют верх художественного вкуса среди водевильной макулатуры конца 90~х годов. Можно по пальцам пересчитать еще несколько веселых произведений, не оскорбляющих художественного вкуса. Но они тонут в массе водевильной пошлости.
Такова была эпоха. Такова была та классовая среда, которая эти водевили порождала. Таков был зритель, который смеялся весь вечер, когда показывали ему палец со сцены или произносили «не ву горяче па».
Водевиль сошел с общей сцены еще до Октябрьской революции, сошел как-то очень быстро и незаметно. Он выродился окончательно, и его убрали без всякого шума.
Подымались новые слои театрального зрителя, предъявлявшие и новые требования к смеху на сцене. Поднялась и культура театра. Сначала в столице, а потом и в крупнейших центрах провинции водевиль исчез со сцены. Вместе с ним из театров ушел веселый смех как особое мастерство, требующее и своего актера, и своей школы, и своего автора.
В столицах появились специальные театры смеха. Это были театры фарса и скетчей. В сравнении с Сабуровым - тоже закройщиком расейского водевиля из французского материала - Крылов был тихим и высоконравственным провинциалом. Скетчи ушли в крохотные театрики балаганного типа и подозрительного характера. Смех раздавался в подвалах и чуть ли не из подворотни. На одного талантливого Балиева, потрафлявшего «изысканным» вкусам столичной буржуазии, приходились десятки и сотни пошляков.
Веселый смех выродился полностью. Буржуазия умела либо ржать на клоунадах скетчей, либо мрачно сопеть на дррраматических скетчах в специальных театрах «ужаса». Водевиль почитали упраздненным жанром, потому что потеряли ключ к веселому, облеченному в художественные формы смеху. Сатиры буржуазия боялась. На юмор была неспособна.
Чехов, тонкий мастер и знаток смеха, требовал от водевиля соблюдения таких условий: «1) Сплошная путаница. 2) Каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком. 3) Отсутствие длиннот. 4) Непрерывное движение...» (из письма к А.С. Лазареву-Грузинскому), Здесь важнейшее условие - второе: «Каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком». Но как раз этого условия и не хватало всем водевилям периода вырождения. Путаница сводилась к непрерывной беготне на сцене.
☼ ☼ ☼
В советских условиях искусство смеха получает все возможности для богатейшего расцвета. Не только сатира, насыщенная острым социальным содержанием, но и веселая шутка водевильного характера имеет перед собой интересную аудиторию. Советский зритель требователен. Его не рассмешишь показанным со сцены пальцем. Но он сочувственно подхватывает художественно выполненный театральный смех, потому что и сам настроен весело. У Московского театра Сатиры успех обусловлен соединением на сцене социальной содержательности с неподдельно веселым смехом, с уменьем шутить.
В этом его несомненная заслуга.
Он принимает самое деятельное участие в создании советской школы смеха. Это очень серьезная школа, хотя она преследует всякое серьезничанье и задачей своей ставит смехом давать советскому зрителю зарядку жизненной энергии. И тот жанр театральной шутки, который оказался не по силам буржуазии, выродился в ее руках, загрязнился, - классический водевиль, - он успешно возрождается в новых условиях, привлекая к себе новых мастеров и в литературе и на сцене.
Давид Иосифович ЗАСЛАВСКИЙ
Родился 1 января 1880 года в Киеве, умер 28 марта 1965 года в Москве. Русский и советский публицист, литературовед, литературный критик, журналист, социал-демократический, бундовский и коммунистический деятель.
Художник Константин Степанович ЕЛИСЕЕВ
Смех смеху розь.
В «Женитьбе» Жевакин говорит Кочкареву: «Мне нравится веселость вашего права. У нас в эскадре капитана Болдырева был мичман Петухов. Антон Иванович: тоже этак был веселого нрава. Бывало, ему ничего больше, покажешь этак один палец - вдруг засмеется, ей-богу, и до самого вечера смеется. Ну, глядя на него, бывало, и самому сделается смешно, и смотришь, наконец, и сам точно, этак смеешься».
Это один полюс искусства смеха. На этом полюсе требуется только палец - ничего больше. Техника примитивна до крайности. Никакой идейности нет и не может быть. Для художественного оформления не остается места. Мичман Петухов - это самый нетребовательный зритель, слушатель или читатель.
На противоположном полюсе - горький смех сатиры, смех, насыщенный глубочайшим содержанием, смех для поучения, для исправления общества, смех всегда глубокой культуры.
Как будто ничего общего между этими двумя полярными видами смеха. Но дело в том, что в химически чистом виде они редко встречаются в природе. В действительности между ними существует ряд промежуточных ступеней, где они перемешаны между собой.
На что уж примитивен н нетребователен мичман Петухов, Антон Иванович, нo и он, когда ему показать палец в третий, четвертый, в пятый раз, может, наконец, зевнуть и сказать равнодушно, что эта убогая забава ему надоела. Такой пример и описан в русской классической литературе. У Тургенева в «Лебедяни» («Записки охотника») отставной поручик Хлопаков снискивает пропитание себе тем, что смешит дворян незатейливыми словечками.
«Особенность поручика Хлопакова, - пишет Тургенев, - состоит в том, что он в продолжение года, иногда двух, употребляет одно и то же выражение, кстати и некстати, выражение, нисколько не забавное, но которое, бог знает почему, всех смешит».
Вот к примеру смешные словечки и выражения поручика Хлопакова:
«Нет, это уж вы того, кескесе,- это вышло выходит».
«Не ву горяче па, человек божий, обшит бараньей кожей»...
Конечно, это прием несколько более сложный чем палец, который приводил в смешливое настроение мичмана Петухова. Но все еще очень примитивный прием, свидетельствующий о культурном уровне гоголевских и тургеневских дворян.
Последнее по счету в повести «Лебедянь» смешное словечко поручика Хлопакова было «рракалион».
«- Что, каково, брат? - спросил князь Хлопакова.
- Что же? известно, рракалион, как есть ррракалион.
Князь прыснул со смеха.
- Как, как? повтори.
- Ррракалион,- самодовольно повторил отставной поручик.»
Но юмористических ресурсов поручика Хлопакова хватило не надолго. Неизвестно, сколько раз во время конной ярмарки пускал в ход поручик свое средство, но к концу ее Тургенев наблюдал уже такую сцену:
«Бедный отставкой поручик попытался еще рад при мне пустить в ход свое словечко, - авось, дескать, понравится по-прежнему, - князь не только не улыбнулся, даже нахмурился и пожал плечами».
Сие означает, что юмористика в чистом своем виде недолговечна. Она надоедает даже нетребовательному зрителю и слушателю в самый короткий срок. Что уж говорить о требовательном. Ведь это только во времена поручиков Хлопаковых и мичманов Петуховых и мог существовать юмор одного пальца и одного слова.
Это - с одной стороны. Но с другой, если взять лучшие, самые выдающиеся, мировые произведения художественной сатиры, то никак нельзя сказать, что в них только невидимые миру слезы, что в них только горечь смеха. Конечно, Гоголь смеялся сквозь слезы, однако что же плачевного в таком, к примеру, диалоге:
«Иван Павлович. В должности экзекутора, Иван Павлович Яичница.
Жевакин (не дослышав). Да, я тоже перекусил. Дороги-то, знаю, впереди будет довольно, а время холодновато: селедочку съел с хлебцем.
Иван Павлович. Нет, кажется, вы не так поняли: это фамилия моя - Яичница».
Это очень смешно. А потом оказывается, что в эскадре лейтенанта Жевакина «все офицеры и матросы, - все были с престранными фамилиями: Помойкин, Ярыжкин, Перепреев лейтенант, а один мичман, и даже хороший мичман, был пo фамилии, просто, Дырка...»
Смешно? Несомненно! Но на кого же, собственно, здесь сатира? Кто тут плачет? Кому горько от того, что такая странная и небывалая оказалась эскадра?
Таких смешных мест в гениальных сатирических произведениях Гоголя немало, и все это продукты чистого юмора. Они входят необходимым художественным элементом в гоголевскую сатиру. Вопреки своим собственным, часто напыщенным, в «высоком стиле» написанным комментариям к сатирическому смеху Гоголь очень любил простую и незатейливую шутку и часто украшал ею свои произведения.
Щедрин справедливо пользуется репутацией самого злого и гневного сатирика в русской литературе. Нельзя сказать, чтобы за его смехом всегда чувствовались слезы. Он не расположен был к плачу. Но негодование всегда присутствует даже в самых шутливых с виду сатирах. Однако было время, когда виднейшие н влиятельнейшие критики, представители прогрессивного лагеря разночинной демократии 60-х годов, видели в Щедрине только шутника, литературного забавника и называли его произведения «цветами невинного юмора». В доказательство они приводили ряд смешливых словечек, вроде тургеневского «ррракалиона». Писарев говорил, что вся сила Щедрина в том, что он смешит читателя всякими «трефандосами», «фиками», «сукиными сынами», «тузами» и т. д., что никакого социального смысла в сатирах Щедрина нет.
Статья Писарева о Щедрине давно стала в литературе классическим образцом ошибочного суждения, но надо ли отрицать присутствие в сатире Щедрина, социально насыщенной, политически наостренной, проникнутой злобой и негодованием против крепостнического дворянства и против либеральной буржуазии, также и элементов шутки, веселого смеха, художественного юмора? Серьезность не совпадает с серьезничаньем. Щедрин умел и любил смеяться, умел и любил смешить, он был мастером меткого анекдота, пародии, - достаточно перечитать его письма, чтобы убедиться в этом.
Искусство смеха - это сложное и большое искусство. Оно вмещает в себе различные жанры и перемешивает их иногда самым причудливым образом. Юмор не враждебен сатире. Напротив, только вместе они дают образы большой силы. И веселый водевиль, числящий среди своих предков палец мичмана Петухова, имеет такое же право на существование, как и вытекающая из гоголевской сатиры комедия нравов.
☼ ☼ ☼
Дореволюционный водевиль как основной представитель театрального смеха вырождался на глазах моих современников, людей поколения «девяти-десятилетников».
Я помню время, когда он был нe просто терпимым, а еще необходимым, даже обязательным элементом спектакля. Без водевиля немыслима была театральная афиша. На Украине он был обязателен даже в полицейском порядке. В целях русификации украинская комедия или драма могла появляться на сцене только под конвоем русского водевиля.
Водевиль тогда еще не отделялся от театра, в котором шли и драмы и комедии. Он не замыкался в свою особую отрасль чистого смеха. Не было специальных театров водевиля в России, хотя такие театры уже давно были на родине водевиля - во Франции. Но в составе театральной труппы бывали специальные водевильные актеры. Среди них были люди талантливейшие, но у очень многих искусство сводилось к уменью замечательно искусно показывать палец мичману Петухову.
В этом водевиле предреволюционной эпохи очень мало чего оставалось от классического водевиля 40 - 50-х годов с его незатейливой но обязательной моралью, с танцами и пением, с его милым простодушием. Об этом знали уже только по литературе, по воспоминаниям. Водевиль позднейшего времени как-то оголился. И музыка с куплетцами отошла от него, и общественная содержательность, хотя бы в самой примитивной форме мещанской комедии, стала излишней. Ни морили, ни общественной тенденции - одни смех. Таков был, по-видимому, массовый потребитель водевиля, и так потрафлял ему специалист- автор.
Смех, вызываемый показыванием пальца, недолговечен по самой своей природе. Мы видели судьбу «рракалиона». По этой причине водевиль требовал частой смены. Его и пекли, как блины мастера водевильного цеха, и театры тоже пекли его на сцене как блины. Фабрикация водевилей носила массовый характер, и в подавляющем большинстве это была перелицовка на пошехонски-расейский лад изделий легкой французской кухни. Но и но Франции это был уже не искрящийся остроумием водевиль эпохи 60-х годов, а грубоватый фарс, сбивающийся на о откровенную порнографию. Крылов был главным закройщиком этих водевилей-поденок, которые не умели сохранить в перелицовке французскую легкость и не смели подать во всей обнаженности французскую гривуазность. Выходило плоско и сально. Все эти водевили питались из одного источника, разматывали одну и ту же ленту любовного «треугольника» с одними и теми же обманутыми мужьями, проворной женой и незадачливым любовником. Намеков было уже недостаточно мичману Петухову 90-х годов. И он ржал удовлетворенно, когда вылезала на показ театральному залу двуспальная кровать и артистка раздевалась до подвязки.
Доживал свои дни и оригинальный русский водевиль. Попадались удачные комедии. Чехов еще находил удовольствие в оценках, вызывающих смех только, без всяких притязаний на глубину художественного образа.
Он писал Щеглову, талантливому мастеру водевиля: «Не брезгуйте водевилем. Пишите их дюжинами. Водевиль хорошая штука. Им кормится пока вся провинция».
Чехов не придавал художественной ценности своим собственным водевилям. Он называл «Предложение» «паршивеньким, пошловатым и скучненьким водевильчиком». Он был очень строг к самому себе. Но чеховские водевили представляют верх художественного вкуса среди водевильной макулатуры конца 90~х годов. Можно по пальцам пересчитать еще несколько веселых произведений, не оскорбляющих художественного вкуса. Но они тонут в массе водевильной пошлости.
Такова была эпоха. Такова была та классовая среда, которая эти водевили порождала. Таков был зритель, который смеялся весь вечер, когда показывали ему палец со сцены или произносили «не ву горяче па».
Водевиль сошел с общей сцены еще до Октябрьской революции, сошел как-то очень быстро и незаметно. Он выродился окончательно, и его убрали без всякого шума.
Подымались новые слои театрального зрителя, предъявлявшие и новые требования к смеху на сцене. Поднялась и культура театра. Сначала в столице, а потом и в крупнейших центрах провинции водевиль исчез со сцены. Вместе с ним из театров ушел веселый смех как особое мастерство, требующее и своего актера, и своей школы, и своего автора.
В столицах появились специальные театры смеха. Это были театры фарса и скетчей. В сравнении с Сабуровым - тоже закройщиком расейского водевиля из французского материала - Крылов был тихим и высоконравственным провинциалом. Скетчи ушли в крохотные театрики балаганного типа и подозрительного характера. Смех раздавался в подвалах и чуть ли не из подворотни. На одного талантливого Балиева, потрафлявшего «изысканным» вкусам столичной буржуазии, приходились десятки и сотни пошляков.
Веселый смех выродился полностью. Буржуазия умела либо ржать на клоунадах скетчей, либо мрачно сопеть на дррраматических скетчах в специальных театрах «ужаса». Водевиль почитали упраздненным жанром, потому что потеряли ключ к веселому, облеченному в художественные формы смеху. Сатиры буржуазия боялась. На юмор была неспособна.
Чехов, тонкий мастер и знаток смеха, требовал от водевиля соблюдения таких условий: «1) Сплошная путаница. 2) Каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком. 3) Отсутствие длиннот. 4) Непрерывное движение...» (из письма к А.С. Лазареву-Грузинскому), Здесь важнейшее условие - второе: «Каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком». Но как раз этого условия и не хватало всем водевилям периода вырождения. Путаница сводилась к непрерывной беготне на сцене.
☼ ☼ ☼
В советских условиях искусство смеха получает все возможности для богатейшего расцвета. Не только сатира, насыщенная острым социальным содержанием, но и веселая шутка водевильного характера имеет перед собой интересную аудиторию. Советский зритель требователен. Его не рассмешишь показанным со сцены пальцем. Но он сочувственно подхватывает художественно выполненный театральный смех, потому что и сам настроен весело. У Московского театра Сатиры успех обусловлен соединением на сцене социальной содержательности с неподдельно веселым смехом, с уменьем шутить.
В этом его несомненная заслуга.
Он принимает самое деятельное участие в создании советской школы смеха. Это очень серьезная школа, хотя она преследует всякое серьезничанье и задачей своей ставит смехом давать советскому зрителю зарядку жизненной энергии. И тот жанр театральной шутки, который оказался не по силам буржуазии, выродился в ее руках, загрязнился, - классический водевиль, - он успешно возрождается в новых условиях, привлекая к себе новых мастеров и в литературе и на сцене.