Страшнее бабки зверя нет...
Я смотрю на нее, и в душе поднимается волна отвращения и брезгливости. Чуть полноватая, несколько неряшливо одета. Постарше меня будет. Приглядеться, так лет на десять...
Она открыла мне слишком поспешно, не успела я додавить на дверной звонок. Такое ощущение, что ждала, сидя на коврике в коридоре. В квартире отвратительно воняет мочой, прокисшими щами, немытым старушечьим телом и дерьмом. Подслеповатая лампочка в прихожей. Грязный пол. Я перестала нашаривать в необъятной своей сумке одноразовые бахилы и влажные салфетки. В бедламе, который меня окружал, они были ни к чему.
В комнате, на сколько хватало взгляда, творилось то, что русские люди называют коротким, но ёмким словом "ср@ч". Можно было подумать, что жильцы годами не выносили мусор. Вообще. Если бы на улице перевернулся мусоровоз, зрелище было бы более удобоваримым. На стенах и "добре", лежащем в комнате, росла пышная плесень...
Я в нерешительности остановилась на пороге. Шагать вперед было некуда. Помойка покрывала комнату наполовину. И вдруг женщина потянула меня за край ветровки: "Идемте!" Меня передернуло от этого жеста. Я быстро отстранилась.
Неосвещенный коридор кончился, к счастью, быстро. В каморке, обычно называемой "шкафом", на узкой колченогой кровати лежала сухонькая старушка. Она не делала даже попыток хоть как-то пообщаться со мной. Глядя мимо меня своими прозрачными, как будто выцветшими, глазами, она не произнесла ни звука, даже когда я уколола ее посильнее своей иглой. Но губу-таки закусила!
Осмотр длился недолго. Мне было противно оставаться в квартире рядом с этой неряхой, доведшей бабушку и ее квартиру до такого отвратительного состояния. Но, прислушиваясь к себе, я внезапно поняла, что старуху мне почему-то тоже не жаль. Нисколечки. Грязную, вонючую старуху, которой нужны памперсы и противопролежневый матрас. В грязной, вонючей квартире.
Женщина, слегка помявшись, распахнула передо мной следующую дверь:"Доктор, может, руки помыть хотите?" От неожиданности меня чуть не стошнило. Я только на секунду представила совмещенный санузел этого бардака. И почти выкрикнув "НЕТ!!!", я рванула к двери. Женщина пожала плечами, но свет в ванной все-таки зажгла.
Я онемела. Ванная комната блистала чистотой, словно я попала в совершенно другую квартиру. Давным-давно, когда дети увлекались компьютерными играми, я видела такую игру "Сайберия" (Сибирь). Там каждый уровень разворачивался фантастическими картинами и необыкновенными видами, никогда не повторявшимися. Дети проходили следующий уровень и давали мне возможность минут десять побродить по новому "миру", рассматривая детали и пейзаж в целом. Что-то вроде того.
Стерильная чистота. У меня грязнее. Пахло персиковым маслом и детским мылом. Унитаз, казалось, переливался, как в рекламе туалетного утенка. Эта красота добротного немецкого отеля меня поразила. Женщина, стесняясь, сказала:"Она мне только тут убираться разрешает!"
Я решительно положила сумку на стиральную машинку: "Несите стул, я буду писать здесь!" Абсолютно не удивляясь, сиделка учапала куда-то вглубь и принесла старинный "венский" стул. Такие стулья стояли у моей бабушки в гостиной. Стул был чистый. И даже не вонял.
"Кухню она тоже мне мыть не дает", - печально взмахнула рукой женщина. Я сморщилась. Как может не давать что-то делать слепая и глухая парализованная бабушка?
В чем я не ошиблась, так это в том, что бабка была глуховата и подслеповата. Резво оттолкнув сиделку, бабка, сдернув панталоны, бодро взгромоздилась на унитаз и оказалась нос к носу со мной.
Упс!
Я живо сгребла сумку и, теряя кроссовки, вылетела на улицу. До меня до последнего доносились грязные (очень грязные!) ругательства, которыми эта ведьма поливала сиделку.
А завтра сиделка, понурившись, сидела у меня в кабинете и говорила, что бабка хочет первую группу, и памперсы, и каталку, и матрас "воздушный с насосом, как по телеку показали". И угрожает позвонить Путину, если я напишу, что она вполне себе даже транспортабельная и мусорособираемая на ближайшей помойке. И угрожает убить ее, сиделку, а вернее, свою сноху, если та приведет ей психиатра.
Бабушка совершенно самостоятельно расписывается почтальонке, получая пенсию. Даже может обменяться с той парой незначащих фраз. А пенсию она кладет в тот самый матрас. Вынимает очередной клок ваты - и сует деньги. А за квартиру платит сноха. И кормит ее она же. А сын умер давно. И бабку жаль...
Я смотрю на нее, и внутри меня поднимается волна протеста и возмущения.
А женщина буднично говорит, что больше всего волнуется за сына. "Он же может проболтаться, что бабка на многолетней пенсии спит, правда? Люди всякие бывают, да, доктор? Они ж молодые, им авто хочется и телефон с музыкой...
Но там же половина денег еще советские...
Она выкидывать ничего из дома не дает! Я мусор, очистки от картошки всякие, в карманы кладу. По карманам моим она пока не шарит. А вот сумку обыскивает каждый раз. Я кушать приношу, мою там, где позволит. Она меня позвала, чтобы Вы написали, что она беспомощная и первую группу дали."
Я пишу. Женщина вздыхает и начинает теребить платок: "Вы бы написали, что она лежачая! Она ж мстительная такая! Прошлый раз, когда ей вторую группу давали, она докторицу чуть со свету не сжила! Все звонила в поликлинику, жалилась главному врачу...."
Я киваю. Женщина успокаивается.
Матрас, набитый дензнаками... Шератон санузла... Плесень на стенах...
Гобсек с Коробочкой в одном флаконе?
Две артистки, блин...