VALERYVZ прощается с вами
valeryvz умер.
Валерий Вячеславович Завольский (27.01.1947 - 2.03.2013) - инязовец, за которого никогда не было стыдно, переводчик, работник-международник в области здравоохранения и снова, всю жизнь переводчик с английского и на английский.
Человек самоуверенный, в чём покаялся, и до крайности скромный, что считал естественным.
Медицинский термин "холодовая цепь" - его изобретение.
Американцы принимали его за британца, британцы - за скандинава или сотрудника КГБ.
В последнее утро он, уже совсем ослабевший и придавленный болью и плохо действовавшими лекарствами (сапожник в России, как всегда, без сапог, особенно если это хороший сапожник), говорил, что переводит на английский в уме новости из радиоприёмника.
Из художественного он перевёл, шутки ради и ради меня, кажется, только несколько стихотворных строк, вроде "I'm lying in the sun, I'm looking at the sun..." или, на пару со мной, кэрролловскую "Песнь о Гайавате и фотоаппарате".
Зато в том, что знал и любил - в технических переводах, главным образом на темы медицины и медицинского международного сотрудничества, он умножал порядок. И презирал расхлябанность и непрофессионализм - любые. И такие, из-за которых коверкается язык, и такие, из-за которых гибнут люди. И сам стремился хотя бы приблизиться к профессионализму во всём, за что брался. И может быть, многого именно из-за этого не успел попробовать.
В последние дни он сказал мне, что ещё хотелось почитать, посмотреть, что наметил, поездить, что-то удалось, что-то не удалось, давно заметил, что пережил всех писателей, кроме Толстого...
Мне с ним было очень трудно. Ему со мною тоже. И с собою. Он не любил громких слов, не до конца понимая, насколько громок сам. Пожалуй, именно в юзерпике он за всю жизнь оказался наиболее нескромен и наиболее честен.
Вечером ему было очень плохо. Впрочем, это был уже не первый такой вечер. Он уже почти не мог говорить, но разобрать из сказанного можно было только насущное или хорошее. Он просил и благодарил. Где-то в десять минут или в четверть двенадцатого он заснул или потерял сознание. Следующие полчаса мы говорили по телефону с Еленой Чудиновой о её делах - с моими всё было ясно. Я немного надеялся, что он проснётся и я ещё смогу его кое о чём расспросить и даже записать. И боялся, что по пробуждении ему станет так же плохо. Через полчаса я сказал Елене, что должен к нему подойти. И видел его последний вдох.
Я очень люблю этого человека. Я благодарен ему. Даже без худшего, что я видел от него, я не стал бы собой. И то, что он считал, порою напрасно, худшим во мне, тоже от него. Вот так, от противного, и доказывается Она.
В жизни я много тревожился за него, но ему везло. Я надеялся, что повезёт и на этот раз и в месяц, когда всё решилось, почти успокоенный, плакал лишь о тяжёлой болезни и близкая смерть одного из наших котов, когда-то подобранного им на улице, у Птичьего рынка. Видимо, кот Стёпа решил то ли подготовить меня к мысли о том, что наш мир скоро непоправимо раскупорится, то ли напротив, сделал усилие, чтобы не создавать нам лишних хлопот, и покуда повременил. Первым умер папа.
Вот я и стал взрослым.
Он был уже в бреду, но я успел спросить его, когда он впервые прочёл "My heart in the Highlands". Он прерывисто ответил, что в седьмом классе учитель дал им перевод Маршака и предложил самим прочесть оригинал. Он попросил меня прочесть. Я прочёл, запамятовав, кроме рифмы, предпоследнюю строчку:
My heart's in the Highlands, my heart is not here,
My heart's in the Highlands a-chasing the deer -
A-chasing the wild deer, and following the roe;
My heart's in the Highlands, wherever I go.
- А знаешь другое стихотворение Бёрнса, одно из его первых, я в девятнадцать лет я сам учил? - спросил я.
Now westlin winds and slaughtering guns
Bring autumn's pleasant weather
The moorcock springs on whirring wings
Among the blooming heather
Now waving grain, wild o'er the plain
Delights the weary farmer
And the moon shines bright as I rove at night
To muse upon my charmer.
Он дал понять, что такого раньше не знал. Вероятно, читал, но просто не вспомнил. Он очень много читал. А быть может, и вправду впервые услышал.
Он почти ничего не прочёл из меня. Я очень о многом ему не рассказал. Он, видимо, плохо знал, что составляет мой мир.
Кота Стёпу, да продлятся хоть сколько-нибудь его дни, мы, сочтя уже безнадёжным, собирались усыпить вечером во вторник, две недели назад. А утром в тот понедельник стало известно, что безнадёжен папа. И две недели мы были вместе. Жаль, что ему было тяжко говорить и слушать. А ещё не зная о том, что скоро случится, я прощался со Стёпой, говоря ему: "Мы своих не сдаём!", напевая: "Я думал, у нас в запасе ещё минимум лет пять..." - и читая ему то Заболоцкого:
Мужики по избам спят,
У них много есть котят...
То Ларису Бочарову:
Это сладкое слово, мой сеньор, было вовсе не "Вечность",
Смерть поставила парус, мой сеньор, на своём корабле.
Вы же поняли тайну, мой сеньор, вы составили "Верность"
И дождётесь меня на библейской земле...
То финальную песню из спектакля Малого театра "Дон Жуан":
Неугасим любви пожар.
Любовь есть Бог, есть Божий дар.
И даже смерть рождает вновь
Любовь
Любовь
Любовь
Любовь
Я когда-нибудь ещё расскажу о папе, как ни мало о нём знал.
domety
Валерий Вячеславович Завольский (27.01.1947 - 2.03.2013) - инязовец, за которого никогда не было стыдно, переводчик, работник-международник в области здравоохранения и снова, всю жизнь переводчик с английского и на английский.
Человек самоуверенный, в чём покаялся, и до крайности скромный, что считал естественным.
Медицинский термин "холодовая цепь" - его изобретение.
Американцы принимали его за британца, британцы - за скандинава или сотрудника КГБ.
В последнее утро он, уже совсем ослабевший и придавленный болью и плохо действовавшими лекарствами (сапожник в России, как всегда, без сапог, особенно если это хороший сапожник), говорил, что переводит на английский в уме новости из радиоприёмника.
Из художественного он перевёл, шутки ради и ради меня, кажется, только несколько стихотворных строк, вроде "I'm lying in the sun, I'm looking at the sun..." или, на пару со мной, кэрролловскую "Песнь о Гайавате и фотоаппарате".
Зато в том, что знал и любил - в технических переводах, главным образом на темы медицины и медицинского международного сотрудничества, он умножал порядок. И презирал расхлябанность и непрофессионализм - любые. И такие, из-за которых коверкается язык, и такие, из-за которых гибнут люди. И сам стремился хотя бы приблизиться к профессионализму во всём, за что брался. И может быть, многого именно из-за этого не успел попробовать.
В последние дни он сказал мне, что ещё хотелось почитать, посмотреть, что наметил, поездить, что-то удалось, что-то не удалось, давно заметил, что пережил всех писателей, кроме Толстого...
Мне с ним было очень трудно. Ему со мною тоже. И с собою. Он не любил громких слов, не до конца понимая, насколько громок сам. Пожалуй, именно в юзерпике он за всю жизнь оказался наиболее нескромен и наиболее честен.
Вечером ему было очень плохо. Впрочем, это был уже не первый такой вечер. Он уже почти не мог говорить, но разобрать из сказанного можно было только насущное или хорошее. Он просил и благодарил. Где-то в десять минут или в четверть двенадцатого он заснул или потерял сознание. Следующие полчаса мы говорили по телефону с Еленой Чудиновой о её делах - с моими всё было ясно. Я немного надеялся, что он проснётся и я ещё смогу его кое о чём расспросить и даже записать. И боялся, что по пробуждении ему станет так же плохо. Через полчаса я сказал Елене, что должен к нему подойти. И видел его последний вдох.
Я очень люблю этого человека. Я благодарен ему. Даже без худшего, что я видел от него, я не стал бы собой. И то, что он считал, порою напрасно, худшим во мне, тоже от него. Вот так, от противного, и доказывается Она.
В жизни я много тревожился за него, но ему везло. Я надеялся, что повезёт и на этот раз и в месяц, когда всё решилось, почти успокоенный, плакал лишь о тяжёлой болезни и близкая смерть одного из наших котов, когда-то подобранного им на улице, у Птичьего рынка. Видимо, кот Стёпа решил то ли подготовить меня к мысли о том, что наш мир скоро непоправимо раскупорится, то ли напротив, сделал усилие, чтобы не создавать нам лишних хлопот, и покуда повременил. Первым умер папа.
Вот я и стал взрослым.
Он был уже в бреду, но я успел спросить его, когда он впервые прочёл "My heart in the Highlands". Он прерывисто ответил, что в седьмом классе учитель дал им перевод Маршака и предложил самим прочесть оригинал. Он попросил меня прочесть. Я прочёл, запамятовав, кроме рифмы, предпоследнюю строчку:
My heart's in the Highlands, my heart is not here,
My heart's in the Highlands a-chasing the deer -
A-chasing the wild deer, and following the roe;
My heart's in the Highlands, wherever I go.
- А знаешь другое стихотворение Бёрнса, одно из его первых, я в девятнадцать лет я сам учил? - спросил я.
Now westlin winds and slaughtering guns
Bring autumn's pleasant weather
The moorcock springs on whirring wings
Among the blooming heather
Now waving grain, wild o'er the plain
Delights the weary farmer
And the moon shines bright as I rove at night
To muse upon my charmer.
Он дал понять, что такого раньше не знал. Вероятно, читал, но просто не вспомнил. Он очень много читал. А быть может, и вправду впервые услышал.
Он почти ничего не прочёл из меня. Я очень о многом ему не рассказал. Он, видимо, плохо знал, что составляет мой мир.
Кота Стёпу, да продлятся хоть сколько-нибудь его дни, мы, сочтя уже безнадёжным, собирались усыпить вечером во вторник, две недели назад. А утром в тот понедельник стало известно, что безнадёжен папа. И две недели мы были вместе. Жаль, что ему было тяжко говорить и слушать. А ещё не зная о том, что скоро случится, я прощался со Стёпой, говоря ему: "Мы своих не сдаём!", напевая: "Я думал, у нас в запасе ещё минимум лет пять..." - и читая ему то Заболоцкого:
Мужики по избам спят,
У них много есть котят...
То Ларису Бочарову:
Это сладкое слово, мой сеньор, было вовсе не "Вечность",
Смерть поставила парус, мой сеньор, на своём корабле.
Вы же поняли тайну, мой сеньор, вы составили "Верность"
И дождётесь меня на библейской земле...
То финальную песню из спектакля Малого театра "Дон Жуан":
Неугасим любви пожар.
Любовь есть Бог, есть Божий дар.
И даже смерть рождает вновь
Любовь
Любовь
Любовь
Любовь
Я когда-нибудь ещё расскажу о папе, как ни мало о нём знал.
domety