Музыка должна служить определенной цели, быть частью чего-то высшего
C молодых лет я уверовал в способность человека совершенствоваться. Что за диво человек, какие чудеса ему посильны не только в окружающем мире, но и в самом себе! Каких высот достигла, создав его, природа! Да, беспредельно в человеке умение творить добро, но точно так же нет предела его умению творить и зло. В каждом из нас заложены зерна того и другого. Так, во мне - я давным-давно распознал их - бок о бок с очень добрыми задатками таятся задатки большого зла, самых черных злодеяний.
Моя матушка говорила: - Во всяком человеке - и доброе, и злое. Он должен сделать выбор для себя. Которое из двух он выберет, вот что важно. Нужно прислушиваться к тому доброму, что есть в тебе, и ему следовать. Юношей я впервые испытал тяжелый душевный надлом. Не берусь сказать с уверенностью, что именно его вызвало. Близились к концу мои занятия в школе, а мое будущее так по-настоящему и не определилось. Меня мучило, что родители до сих пор не пришли к согласию, какой путь мне избрать. Они по-прежнему расходились во мнениях.
Матушка твердо стояла на том, что мне следует посвятить себя музыке; отец продолжал читать это безрассудством. Мне было больно сознавать, что я стал причиной их разлада. Я мечтал положить ему конец. А в голове у меня тем временем роились новые понятия, новые представления и идеи; ум жадно допытывался, постигал, старался осмыслить то, что происходит мире. Мой кругозор значительно расширился, я читал все, что только попадалось в руки, и все серьезней задумывался над смыслом жизни.
Прежде я находил в ней так много красоты. Теперь же увидел такие бездны уродства! Такие бездны порока! Столько людских терзаний и мытарств! Я спрашивал себя, неужели затем создан человек, чтобы влачить дни свои в подобном убожестве и посрамлении. Повсюду вокруг себя я замечал свидетельства страданий, нищеты, невзгод, бесчеловечности одних по отношению к другим. Я видел, как люди живут впроголодь, как им нечем бывает накормить детей, видел нищих на - улице, воочию наблюдал вековечное неравенство богатых бедных.
Я стал очевидцем того, какие притеснения терпят в жизни простые люди, как жестокосерд к ним закон, как круты меры наказания. Несправедливости, насилие вызывали у меня физическую тошноту. Я гадливо передергивался, завидев офицера при шпаге. День и ночь я предавался угрюмым раздумьям том, как все устроено на земле. Больной от тревоги, полный дурных предчувствий, я бродил по улицам Барселоны. Беспросветная тьма поглотила меня, я был не в ладу с целым миром. Я страшился наступления дня и по ночам искал забвения в сне.
Не укладывалось в сознании, отчего столько зла на земле, отчего людям надобно так поступать друг с другом и чем вообще оправданна жизнь при подобном положении вещей, да и мое собственное существование тоже. Своекорыстие бесчинствует в мире, a милосердие - где его сыскать? Я не мог более безраздельно отдаваться музыке. Я понимал, как понимаю и ныне, что музыка, что любой вид искусства не могут нести в себе ответа. Музыка должна служить определенной цели, быть частью чего-то высшего, чем она сама, частью общечеловеческого и человечного - кстати, суть моих разногласий с современной музыкой состоит как раз в том, что ей недостает человечности.
Музыкант, помимо всего прочего, еще и человек, и важней, чем его музыка, его отношение к жизни. И отделять одно от другого невозможно. Мои терзания достигли таких пределов, что оставался, казалось, единственный способ покончить с ними - это покончить с собой. Мысль о самоубийстве преследовала меня неотвязно. Открыться матушке, думаю наложить на себя руки? Мог ли я обречь ее подобной тревоге?
Ей, впрочем, довольно было взглянуть на меня, чтобы почуять, что со мной творится неладное, - она всегда умела читать в моей душе.
- Что с тобой? - говорила она. - Пабло, милый мой, что происходит, что тебя так томит?
- Ничего, мамочка, - говорил я.
Она умолкала, она не допытывалась; но я видел в ее глазах беспокойство и боль. Что-то мне не давало покончить с собой - то ли некая от рождения заложенная воля к жизни, то ли подспудная elan vita*.
*Сила жизни (франц.).
Во мне совершалась борьба. Я искал иных путей к избавлению или хотя бы недолгому облегчению. Может быть, думалось мне, я сумею обрести утешение в религии. Я заговорил о религии с матушкой. Она сама не была набожна в общепринятом смысле слова, никогда не ходила к мессе. Рассуждать о предметах, относящихся к религии, было не в ее обычае, однако не помню также, чтобы она хоть когда-нибудь осудила веру или вероисповедание другого. Ей было свойственно уважать чужие убеждения и взгляды. И на меня в этом смысле она тоже не пыталась оказывать давление.
Она сказала так: - Тут смотри сам, мой сын. Все, милый Пабло, заключено в тебе самом. Ты должен найти себя. Я же стал искать общения с Богом. После школы я шел в церковь неподалеку, садился туда, где потемней, тщась забыться в молитве, отчаянно силясь отвести в ней душу, получить ответ на мои неотвязные вопросы, ища успокоения и хоть короткой передышки от мук. Я выходил из церкви, делал несколько шагов - и опрометью кидался назад. Все было напрасно. Так и не найдя ответа в мечтах человека о небе, я обратился к его мечтам об искоренении зла на земле.
Мне доводилось уже читать кое-что из Карла Маркса, из Энгельса, к тому же среди моих друзей были социалисты. Я надеялся, что, быть может, найду для себя ответ в учении о социализме. Этого не случилось - я и здесь обнаружил догматические положения, которыми не мог удовлетвориться, а также утопическую мечту, которая казалась мне несбыточной. Она полна была призрачных упований на перестройку общества и человека. Но как же перестроишь человека, спрашивал я себя, когда он начинен цинизмом и себялюбием, когда враждебность, насилие у него в крови?
Трудно сказать, что дало мне силы выкарабкаться из бездны. Возможно, борьба, происходившая во мне, любовь к жизни, надежда, которая брезжила в моей душе и не желала угаснуть. А потом примерно тогда же моя матушка - она в этот мой черный час всячески поддерживала меня - поняла, что мне пора уезжать из Барселоны. Я ей не открывал, как глубоко мое отчаяние, она все чувствовала сама. И как раз в это время предложила мне ехать в Мадрид. - Настал срок принять совет Альбениса и воспользоваться его рекомендательным письмом к графу де Морфи, - сказала она.
Последовали долгие взволнованные споры с отцом. Его обуревали опасения. А тут еще предстояло решить, везти ли матушке с собой моих братиков Луиса и Энрике - тот и другой родились, пока я жил в Барселоне. Все же в конце концов сошлись на том, что мы с матушкой забираем их обоих и едем. Что сталось бы со мной, если б тогда, в 1894 году, я не уехал в Мадрид, не знаю.
Радости и печали. Размышления Пабло Казальса, поведанные им Альберту Кану