Последствия греха
Столько народу страдает и так по-разному, разве можно это как-то сосчитать?У тридцатилетнего соседа диагностирована неоперабельная опухоль головного мозга. Мать-одиночка с тремя детьми на руках теряет работу, а вместе с ней медицинскую страховку и любую возможность содержать дом и кормить детей. В автокатастрофе погибли пять подростков из местной средней школы. Пожар на другом конце города уничтожил дом престарелых и трех его пожилых обитателей.
По большей части мы просто поднимаем руки и признаем поражение. Мы не можем этого понять и никогда не поймем. Но бывают моменты, когда мы чувствуем, что должны быть в состоянии что-то сделать. Особенно когда страдания приносятся чужими руками, когда преступность растет, когда мы читаем об ограблениях, кражах автомобилей, изнасилованиях или убийствах.
Самые ужасные формы насилия над другими людьми происходят на национальной почве (некоторые считают, что их предотвратить проще остальных). Мы хоть как-то ещё понимаем войны: иногда они ведутся по справедливым причинам (союзники против Германии), иногда по сомнительным причинам (Вьетнам), а иногда откровенно коварным образом (вторжение Ирака в Кувейт). Но вот другие крупномасштабные проявления насилия выше понимания большинства из нас.
Во второй главе я говорил о Холокосте, самом печально известном примере современной истории. Многие люди, которые посещают мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне, или его аналог в Берлине, или сам бывший концлагерь, вроде Освенцима, покидают их с мыслью, что такое не должно повториться. Это благородная мысль, и она придаёт нам решимости и силы. Но что мы имеем в виду на самом деле? Мы правда думаем, что сделаем все возможное, чтобы остановить массовое уничтожение невинных людей по расовому или национальному признаку? Если мы действительно настроены решительно, то как объяснить нашу недавнюю реакцию на события в Руанде и Боснии? Как объяснить нашу нынешнюю реакцию на Дарфур? Мы правда решительно против повторения?
Такие ситуации непросты. Политические ситуации, как известно, сложны и запутанны, и редко бывает возможно справиться с национальным террором, просто отправив бомбардировщики, а затем наземные войска для умиротворения региона и приведения в чувство тех сил, которые полны решимости убивать миллионы невинных людей. Ирак тому свидетель.
Из геноцидов, совершенных после Холокоста, самой известной остаётся чистка, организованная красными кхмерами в Камбодже. Но я мало что знал о ней до своего знакомства с одним из счастливчиков, который прежде своего появления в Трентоне, штат Нью-Джерси, где мы встретились, прошел через ад на земле.
История Камбоджи в конце 1960-х и начале 1970-х годов была далека от идиллии. К концу войны во Вьетнаме американские войска вошли в Камбоджу в рамках своей стратегии по полному уничтожению вьетнамского сопротивления. Там случилось много такого, что мы сейчас стыдливо называем побочным ущербом мирному населению. Американские бомбардировщики B-52 использовали напалм и кассетные бомбы для уничтожения предположительных линий снабжения Северного Вьетнама, но заодно они убили около 750 тыс. камбоджийцев.
После войны, в 1975 году, вспыхнули гражданские беспорядки. В конце концов, поддерживаемое США правительство Лон Нола было свергнуто коммунистами, красными кхмерами, во главе с печально известным Пол Потом. В ходе конфликта погибло еще 150 тыс. камбоджийцев. А потом началась настоящая чистка. Руководствуясь своей коммунистической идеологией, красные кхмеры опустошили города, включая столицу Пномпень, переместив население в сельские районы в специально построенные лагеря, где заставили людей работать на партию.
Вся оппозиция была перебита. Все протестующие погибли. Убили каждого, в ком видели потенциальную проблему. Перебили всю интеллигенцию - врачей, адвокатов, учителей. Убили всех, кто носил очки (и, следовательно, как считалось, был образован и мог представлять собой потенциальную проблему). Многие умерли от болезней и голода. К тому моменту, когда с режимом Пол Пота было покончено, убитыми числилось около двух миллионов человек.
Если количество жертв режима Пол Пота добавить к жертвам американских бомбардировок и последовавшей за ними гражданской войне, то получится, что было уничтожено до половины населения страны, и в большинстве случаев весьма жестоким образом.
Человека, которому удалось спастись, и с которым я познакомился почти случайно, звали Марсей Наун.
Когда я окончил пастырское служение в баптистской церкви Принстона (они наконец нашли себе пастора на постоянной основе), то перешёл на службу в соседнюю церковь, оказавшуюся лютеранской. Я знал нескольких прихожан оттуда и высоко ценил выразительность их богослужения, сильно выигрывавшего относительно простоты баптистского обряда. Но к тому моменту я уже давно занимался этим родом деятельности - в качестве молодёжного пастора, потом главы отдела христианского образования, потом снова пастора - и уже начинал немного хандрить. Мне отчаянно хотелось заняться чем-то таким, что реально меняло бы жизнь, а не сводилось к еженедельным походам в церковь.
Именно на этом жизненном этапе я начал серьёзно сомневаться в своей вере, отчасти из-за изучения истории происхождения христианства, отчасти (и по большей мере) из-за острого осознания несправедливости и бесчестности происходящего в мире, то есть из-за проблемы страданий. Так или иначе, это подвигло меня в сторону большей общественной деятельности помимо основной работы (я перешёл уже на полную ставку преподавателя кафедры религий в Ратгерсе), и я стал искать какое-нибудь занятие на стороне.
В новом приходе я узнал о существовании Лютеранских Социальных Служб, где помимо прочих была программа преподавания английского для новоприбывших в США иммигрантов. Я поразился, насколько это соответствовало моим запросам: я мог по чуть-чуть менять чью-то жизнь и не мешать сюда религию. Так я стал участником этой программы.
Мне поручили Марсея Науна и дали его адрес, это в нижней части Трентона, в получасе от моего дома. Я ему позвонил и, несмотря на его ломаный английский, мы как-то договорились о встрече. В назначенное время мы встретились, он представил мне свою жену Суфи, тоже камбоджийку, и двух детей подростков. Марсею не терпелось овладеть английским, так что мы начали заниматься в тот же день.
С того момента я приходил к Марсею раз в неделю на несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы добиться существенного прогресса в его разговорном английском, чего нам бы хотелось обоим, но большего позволить не мог ни один из нас: я работал полный день в университете, он так же весь день трудился в ботаническом саду Дюк Гарденз. Через какое-то время мы всё же достигли некоторого прогресса, и я подключил к занятиям его жену Суфи.
Это был едва ли не самый благодарный опыт за очень долгий период моей жизни. Вместе с прогрессом в обучении улучшались и наши отношения. Сначала Марсей был сверх меры почтителен по отношению ко мне - всё-таки, университетский профессор из могущественной страны. Но по мере узнавания друг друга он всё больше видел во мне такого же человека, как он сам, а мне становилось всё интереснее, как же он эмигрировал из Камбоджи и попал в Трентон.
В конце концов он поведал мне свою историю, и она звучала, как сценарий «Полей смерти» (этот фильм вышел как раз во время наших занятий английским). В середине 70-х Марсей жил со своей женой и детьми в Пномпене. Он был весьма хорошо образован, немного поэт (даже издал пару поэм), но в основном садовник. Когда пришли красные кхмеры, он разбил свои очки, уничтожил все улики, которые могли свидетельствовать о его образованности, и мудро прикинулся вообще неграмотным.
Семья была выдворена из города, как миллионы подобных им, но хуже всего было то, что их разделили. Марсей рабски трудился на ферме, а Суфи вместе с детьми - в лесном питомнике. При этом условия труда Суфи были на порядок жёстче: она была обречена работать весь день и спать ночью на открытом воздухе невзирая на погодные условия, часто на полностью залитой водой земле.
Детали случившегося потом обрывочны и запутаны. В общем, под ночным покровом Марсею удалось бежать из своего лагеря принудительного труда. Каким-то образом он чувствовал, где содержат его семью и отправился на её поиски. Им удалось бежать всем вместе, и единственным шансом выжить для них представлялась крайне опасная горная тропа в Таиланд, где, как они слышали, есть лагеря беженцев. Едва не умерев от голода, они в крайнем истощении добрались до такого лагеря, где под надзором международных организаций прожили два года. Наконец Лютеранские Социальные Службы помогли им эмигрировать в Штаты, где определили их в Трентон и дали жильё (неимоверно грязное и полное тараканов, но для них это был рай на земле), помогли Марсею с работой, детям со школой и регулярно справлялись, как они адаптируются к своей новой жизни.
Адаптировались они прекрасно. Я с ними познакомился уже года через два после их приезда, и к тому времени они нашли здесь своих соотечественников и образовали целую общину. Марсей зарабатывал достаточно денег, чтобы обеспечить семье очень скромное, но относительно безбедное существование (он использовал любую возможность для сверхурочной работы в своём ботаническом саду). Суфи тоже где-то подрабатывала. Дети осваивали английский с фантастической скоростью: к моменту нашего знакомства они говорили достаточно бегло и даже с американским произношением. Они умудрялись даже посылать какие-то деньги родственникам в Камбоджу.
Когда в 1988 я уезжал из Нью Джерси, они приготовили прощальный ужин из своих национальных блюд и вообще превзошли себя в выражении своей благодарности за мою помощь. Но я же не сделал ничего особенного - я всего-то появлялся у них на пороге раз в неделю, чтобы помочь с английским и пониманием американских реалий. А вот то, что дали мне они - это невозможно переоценить. До самого конца нашего общения я пребывал в изумлении от того, через что им пришлось пройти и как они с этим справились. Печать страданий осталась на их лицах, у них ещё случались ночные кошмары, они скупо и неохотно делились теми воспоминаниями со мной и, конечно, никогда не вспоминали тяжёлое прошлое наедине друг с другом.
Как может человек - в данном случае, безоглядно преданный идеологии красных кхмеров (многие из которых были просто детьми с автоматами в руках) - как он может так поступать с другими людьми? Мне бы в голову не пришло считать трагедию семьи Марсея расплатой за грех. Когда они рабски трудились в лагерях и спали в стоячей воде, я получал образование, водил машину, жил в хорошей квартире, попивал пиво и смотрел бейсбол по выходным. Марсей был не грешнее меня. Касательно всего происходящего классическое объяснение страдания мне ничего не объясняло.
Конечно же, существуют другие объяснения страданий, и Библия предлагает некоторые из них. Немного забавно, что одно из альтернативных объяснений человеческого страдания содержится в текстах тех же самых пророков, которые считают, что страдание (всегда? зачастую?) служит наказанием за нарушение Божьей воли. Эти писатели также указывают, что страдание вытекает из ослушания в ином смысле. «Грех» часто ведёт к страданию не потому, что грешника наказывает Бог, а потому, что страдание навлекают другие грешники. Страдание часто изображается в Библии просто следствием греха.
Барт Эрман. Проблема Бога. Гл.4, Ч.1
По большей части мы просто поднимаем руки и признаем поражение. Мы не можем этого понять и никогда не поймем. Но бывают моменты, когда мы чувствуем, что должны быть в состоянии что-то сделать. Особенно когда страдания приносятся чужими руками, когда преступность растет, когда мы читаем об ограблениях, кражах автомобилей, изнасилованиях или убийствах.
Самые ужасные формы насилия над другими людьми происходят на национальной почве (некоторые считают, что их предотвратить проще остальных). Мы хоть как-то ещё понимаем войны: иногда они ведутся по справедливым причинам (союзники против Германии), иногда по сомнительным причинам (Вьетнам), а иногда откровенно коварным образом (вторжение Ирака в Кувейт). Но вот другие крупномасштабные проявления насилия выше понимания большинства из нас.
Во второй главе я говорил о Холокосте, самом печально известном примере современной истории. Многие люди, которые посещают мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне, или его аналог в Берлине, или сам бывший концлагерь, вроде Освенцима, покидают их с мыслью, что такое не должно повториться. Это благородная мысль, и она придаёт нам решимости и силы. Но что мы имеем в виду на самом деле? Мы правда думаем, что сделаем все возможное, чтобы остановить массовое уничтожение невинных людей по расовому или национальному признаку? Если мы действительно настроены решительно, то как объяснить нашу недавнюю реакцию на события в Руанде и Боснии? Как объяснить нашу нынешнюю реакцию на Дарфур? Мы правда решительно против повторения?
Такие ситуации непросты. Политические ситуации, как известно, сложны и запутанны, и редко бывает возможно справиться с национальным террором, просто отправив бомбардировщики, а затем наземные войска для умиротворения региона и приведения в чувство тех сил, которые полны решимости убивать миллионы невинных людей. Ирак тому свидетель.
Из геноцидов, совершенных после Холокоста, самой известной остаётся чистка, организованная красными кхмерами в Камбодже. Но я мало что знал о ней до своего знакомства с одним из счастливчиков, который прежде своего появления в Трентоне, штат Нью-Джерси, где мы встретились, прошел через ад на земле.
История Камбоджи в конце 1960-х и начале 1970-х годов была далека от идиллии. К концу войны во Вьетнаме американские войска вошли в Камбоджу в рамках своей стратегии по полному уничтожению вьетнамского сопротивления. Там случилось много такого, что мы сейчас стыдливо называем побочным ущербом мирному населению. Американские бомбардировщики B-52 использовали напалм и кассетные бомбы для уничтожения предположительных линий снабжения Северного Вьетнама, но заодно они убили около 750 тыс. камбоджийцев.
После войны, в 1975 году, вспыхнули гражданские беспорядки. В конце концов, поддерживаемое США правительство Лон Нола было свергнуто коммунистами, красными кхмерами, во главе с печально известным Пол Потом. В ходе конфликта погибло еще 150 тыс. камбоджийцев. А потом началась настоящая чистка. Руководствуясь своей коммунистической идеологией, красные кхмеры опустошили города, включая столицу Пномпень, переместив население в сельские районы в специально построенные лагеря, где заставили людей работать на партию.
Вся оппозиция была перебита. Все протестующие погибли. Убили каждого, в ком видели потенциальную проблему. Перебили всю интеллигенцию - врачей, адвокатов, учителей. Убили всех, кто носил очки (и, следовательно, как считалось, был образован и мог представлять собой потенциальную проблему). Многие умерли от болезней и голода. К тому моменту, когда с режимом Пол Пота было покончено, убитыми числилось около двух миллионов человек.
Если количество жертв режима Пол Пота добавить к жертвам американских бомбардировок и последовавшей за ними гражданской войне, то получится, что было уничтожено до половины населения страны, и в большинстве случаев весьма жестоким образом.
Человека, которому удалось спастись, и с которым я познакомился почти случайно, звали Марсей Наун.
Когда я окончил пастырское служение в баптистской церкви Принстона (они наконец нашли себе пастора на постоянной основе), то перешёл на службу в соседнюю церковь, оказавшуюся лютеранской. Я знал нескольких прихожан оттуда и высоко ценил выразительность их богослужения, сильно выигрывавшего относительно простоты баптистского обряда. Но к тому моменту я уже давно занимался этим родом деятельности - в качестве молодёжного пастора, потом главы отдела христианского образования, потом снова пастора - и уже начинал немного хандрить. Мне отчаянно хотелось заняться чем-то таким, что реально меняло бы жизнь, а не сводилось к еженедельным походам в церковь.
Именно на этом жизненном этапе я начал серьёзно сомневаться в своей вере, отчасти из-за изучения истории происхождения христианства, отчасти (и по большей мере) из-за острого осознания несправедливости и бесчестности происходящего в мире, то есть из-за проблемы страданий. Так или иначе, это подвигло меня в сторону большей общественной деятельности помимо основной работы (я перешёл уже на полную ставку преподавателя кафедры религий в Ратгерсе), и я стал искать какое-нибудь занятие на стороне.
В новом приходе я узнал о существовании Лютеранских Социальных Служб, где помимо прочих была программа преподавания английского для новоприбывших в США иммигрантов. Я поразился, насколько это соответствовало моим запросам: я мог по чуть-чуть менять чью-то жизнь и не мешать сюда религию. Так я стал участником этой программы.
Мне поручили Марсея Науна и дали его адрес, это в нижней части Трентона, в получасе от моего дома. Я ему позвонил и, несмотря на его ломаный английский, мы как-то договорились о встрече. В назначенное время мы встретились, он представил мне свою жену Суфи, тоже камбоджийку, и двух детей подростков. Марсею не терпелось овладеть английским, так что мы начали заниматься в тот же день.
С того момента я приходил к Марсею раз в неделю на несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы добиться существенного прогресса в его разговорном английском, чего нам бы хотелось обоим, но большего позволить не мог ни один из нас: я работал полный день в университете, он так же весь день трудился в ботаническом саду Дюк Гарденз. Через какое-то время мы всё же достигли некоторого прогресса, и я подключил к занятиям его жену Суфи.
Это был едва ли не самый благодарный опыт за очень долгий период моей жизни. Вместе с прогрессом в обучении улучшались и наши отношения. Сначала Марсей был сверх меры почтителен по отношению ко мне - всё-таки, университетский профессор из могущественной страны. Но по мере узнавания друг друга он всё больше видел во мне такого же человека, как он сам, а мне становилось всё интереснее, как же он эмигрировал из Камбоджи и попал в Трентон.
В конце концов он поведал мне свою историю, и она звучала, как сценарий «Полей смерти» (этот фильм вышел как раз во время наших занятий английским). В середине 70-х Марсей жил со своей женой и детьми в Пномпене. Он был весьма хорошо образован, немного поэт (даже издал пару поэм), но в основном садовник. Когда пришли красные кхмеры, он разбил свои очки, уничтожил все улики, которые могли свидетельствовать о его образованности, и мудро прикинулся вообще неграмотным.
Семья была выдворена из города, как миллионы подобных им, но хуже всего было то, что их разделили. Марсей рабски трудился на ферме, а Суфи вместе с детьми - в лесном питомнике. При этом условия труда Суфи были на порядок жёстче: она была обречена работать весь день и спать ночью на открытом воздухе невзирая на погодные условия, часто на полностью залитой водой земле.
Детали случившегося потом обрывочны и запутаны. В общем, под ночным покровом Марсею удалось бежать из своего лагеря принудительного труда. Каким-то образом он чувствовал, где содержат его семью и отправился на её поиски. Им удалось бежать всем вместе, и единственным шансом выжить для них представлялась крайне опасная горная тропа в Таиланд, где, как они слышали, есть лагеря беженцев. Едва не умерев от голода, они в крайнем истощении добрались до такого лагеря, где под надзором международных организаций прожили два года. Наконец Лютеранские Социальные Службы помогли им эмигрировать в Штаты, где определили их в Трентон и дали жильё (неимоверно грязное и полное тараканов, но для них это был рай на земле), помогли Марсею с работой, детям со школой и регулярно справлялись, как они адаптируются к своей новой жизни.
Адаптировались они прекрасно. Я с ними познакомился уже года через два после их приезда, и к тому времени они нашли здесь своих соотечественников и образовали целую общину. Марсей зарабатывал достаточно денег, чтобы обеспечить семье очень скромное, но относительно безбедное существование (он использовал любую возможность для сверхурочной работы в своём ботаническом саду). Суфи тоже где-то подрабатывала. Дети осваивали английский с фантастической скоростью: к моменту нашего знакомства они говорили достаточно бегло и даже с американским произношением. Они умудрялись даже посылать какие-то деньги родственникам в Камбоджу.
Когда в 1988 я уезжал из Нью Джерси, они приготовили прощальный ужин из своих национальных блюд и вообще превзошли себя в выражении своей благодарности за мою помощь. Но я же не сделал ничего особенного - я всего-то появлялся у них на пороге раз в неделю, чтобы помочь с английским и пониманием американских реалий. А вот то, что дали мне они - это невозможно переоценить. До самого конца нашего общения я пребывал в изумлении от того, через что им пришлось пройти и как они с этим справились. Печать страданий осталась на их лицах, у них ещё случались ночные кошмары, они скупо и неохотно делились теми воспоминаниями со мной и, конечно, никогда не вспоминали тяжёлое прошлое наедине друг с другом.
Как может человек - в данном случае, безоглядно преданный идеологии красных кхмеров (многие из которых были просто детьми с автоматами в руках) - как он может так поступать с другими людьми? Мне бы в голову не пришло считать трагедию семьи Марсея расплатой за грех. Когда они рабски трудились в лагерях и спали в стоячей воде, я получал образование, водил машину, жил в хорошей квартире, попивал пиво и смотрел бейсбол по выходным. Марсей был не грешнее меня. Касательно всего происходящего классическое объяснение страдания мне ничего не объясняло.
Конечно же, существуют другие объяснения страданий, и Библия предлагает некоторые из них. Немного забавно, что одно из альтернативных объяснений человеческого страдания содержится в текстах тех же самых пророков, которые считают, что страдание (всегда? зачастую?) служит наказанием за нарушение Божьей воли. Эти писатели также указывают, что страдание вытекает из ослушания в ином смысле. «Грех» часто ведёт к страданию не потому, что грешника наказывает Бог, а потому, что страдание навлекают другие грешники. Страдание часто изображается в Библии просто следствием греха.
Барт Эрман. Проблема Бога. Гл.4, Ч.1