Литература России конца 20-го века Часть первая
В конце 20-го века наша отечественная литература оказалась в новой общественной ситуации. И жизни и в культуре утрачены многие привычные смыслы. Произошло такое вавилонское смешение всех норм, правил и ценностей, что разобраться во всем происходящем было очень сложно.
Уникальная литературная ситуация складывается в нашей стране во второй половине 80-х годов. Литературные события в эти годы становились событиями общественными. Очень высок авторитет литературы и личности писателя. В.Астафьев, В.Быков, С.Залыгин, Л.Леонов, В.Распутин и многие другие писатели выдвигаются в народные депутаты от Союза писателей. К собственно словесности, где все решают тексты, поход писателей в депутаты непосредственного отношения не имел, но голос писателя для общества был в эти годы очень важным. Литераторы ощущали себя государственно значимыми фигурами, как это и повелось в России.
Через несколько лет это прервется, как прекратятся и встречи с властью, место писателей вокруг трона займут эстрадники и актеры.
В годы перестройки всю страну облетела фраза М.Жванецкого: «Сейчас читать интереснее, чем жить». Печатный дефицит в годы застоя, сменился печатным изобилием. Тиражи литературно-художественных журналов подскочили до небес. К началу 1989г. тираж журнала «Новый мир» подскочил до 1 миллиона 595 тысяч экземпляров, «Дружбы народов» - до 1 миллиона 170 тысяч. Все мыслимые и немыслимые рекорды побила «Литературная газета» - 6 миллионов 267 тысяч подписчиков.
Толстые литературные журналы - чисто русский феномен, сыгравший колоссальную роль в истории всей российской культуры. В советские времена книжные издательства вообще не издавали книги авторов, чьи произведения не публиковались на страницах журналов. Но и ныне, когда российские издательства перенимают опыт издательств западных и издают первые книги молодых писателей, тем не менее публикация в толстом литературно-художественном журнале дает писателю имя.
В период перестройки, особенно в 1987 - 1989гг.,журналы буквально массовым потоком начали публиковать ранее запрещенную литературу. Это забытые, неперепечатывавшиеся 70 лет дореволюционные философы, историки, критики, писатели.
В журналах публикуются задержанные шедевры - только классиков, только мастеров высшей пробы. Конечно, за столько-то лет собралась достойная компания. От выбора разбегаются у читателей глаза.
Удостоенный Нобелевской премии «Доктор Живаго» Б.Пастернака. Неопубликованные произведения М.Булгакова. Лучшие вещи А.Платонова: «Чевенгур» и «Котлован» и многое другое, что не было опубликовано при жизни «странноязычного» Платонова (как назвал его С.Залыгин). Этот писатель, у которого не было предтеч, которого нельзя определить ни в какую литературную школу, объединить ни с кем по какой-то единой тематике; у которого все странное и все ни на что не похожее - был открыт заново. Открытия следовали за открытием.
Взору читателя предстал целый материк, неизведанный, незнакомый: литературы русского зарубежья.
В 20-м веке было три исхода русских из России, три волны эмиграции. Вынужденная эмиграция после Великой Октябрьской социалистической революции и Великой Отечественной войны и, в большинстве своем, сознательная эмиграция в послевоенный период. Вторая волна эмиграции следа в литературе не оставила и говорить о ней не приходится. В целом характеризовать эмигрантскую литературу почти невозможно. О первой волне писал Ходасевич:
«Гора книг, изданных за границей, не образует того единства, которое можно было бы назвать эмигрантской литературой».
К этому же выводу, 55 лет спустя, приходит и третья волна. Синявский: «Невозможно создавать культуру на эмигрантской почве. Эмиграция не есть место создания какой-то самостоятельной культуры. Это место сохранения и творчества отдельных авторов».
Чего не хватало эмигрантской литературе? Нормального кровообращения. Талантливых писателей более чем достаточно, а вот читателей слишком мало. В идеале для сочинения произведения нужны карандаш и бумага. Но это в идеале - для шедевров. Нормальной, здоровой литературе необходима аудитория, нужна социальная среда, в которой книги обрастают мнениями, спорами, врагами и поклонниками. Никто вокруг не знает языка на котором пишет изгнанник. Поэтому писатель эмигрант сосредотачивается на своем внутреннем мире. Он переполнен своим прошлым. Эмигрантская литература, как жена Лота, не в силах отвести взгляд от прошлого. Русские писатели пишут о России. России того времени, когда они ее покинули. Ничего не осталось от старой России, о которой пишут И.Бунин, И.Шмелев, Б.Зайцев. Нет уже и Советского Союза 60 - 70-х годов, из которого уезжали В.Аксенов, Ф.Горенштейн и другие.
И.Шмелев, Б.Зайцев - представители ностальгического направления. Они состоялись как художники еще в дореволюционной России, «вывезли» ее с собой в эмиграцию. Их горькое осознание, что родина потеряна навсегда, позволило им увидеть нечто ценное в ней, чего раньше не замечали, - некий замысел Божий о ней, первообраз России.
Молодые эмигранты, в основном поэты (Поплавский, Г.Иванов и др.), узнали Россию уже в стадии смуты и европейский мир увидели уже в стадии катастрофы. И главным духовным побуждением этих «лишних» молодых людей были попытки создать свой островок смысла в океане бессмыслицы. В состоянии эмигрантской неприкаянности они как бы изолировались от окружающего мира. Шокирующе-пессимистично выражено это у Г.Иванова:
Хорошо, что нет царя,
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо - что никого
Хорошо - что ничего.
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать…
По мнению М.Назарова бунт в русской литературе произвело третье направление, представленное «третьей» волной эмиграции: И.Бродский, В.Аксенов, А.Синявский, В.Войнович…Лишенные нравственно сдерживающей традиции, они не справились с обретенной свободой: так рыба, выпрыгнувшая на берег из давящих глубин, начинает пьянеть от воздуха и трепыхаться. Их новаторством стало использование мата, предельный натурализм, смакование сексуальных извращений, в том числе в собственных (Э.Лимонов). Их манифестом был альманах «Аполлон - 77», где некоторые авторы представлены в чем мать родила. Идеологию этого бунта сформулировал по «Радио свобода» Б.Парамонов как «половое освобождение от репрессивной культуры». Их литература уже не русская, а русскоязычная, так как русская литература непредставима без такого понятия как «чистота», нравственная «чистота».
Первым и наиболее полно начали издавать в нашей стране Владимира Набокова. Наверное, потому что он был широко известным писателем не только в среде русской эмиграции. В.Набоков написал 10 романов на русском языке под псевдонимом Сирин и 8 романов - на английском уже под своей фамилией. Когда-то Мережковский писал, что главный вопрос русской литературы - это вопрос о бытии Бога. В.Набоков был первым гениальным русским писателем, которому вопрос о бытии Бога - по крайней мере он все сделал, чтобы создать такое впечатление, - заменили язык, бабочки и шахматные задачи. И не только этот вопрос, но и вообще практически все «вопросы», которыми болела отечественная литература, как будто отсутствуют в его книгах. Узор на крыльях бабочки он предпочитает всем «мировым проблемам». Когда эмиграция мучительно переживала гибель России, спорила, пыталась понять и объяснить, как и почему это произошло, один из его персонажей - двойников, гуляющий по Берлину (рассказ «Письмо в Россию»), мог ошеломить своего безымянного адресата таким признанием:
«Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое - вызов… Прокатят века - школьники будут скучать над историей наших потрясений, все пройдет, все пройдет, но счастье мое… останется - в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество».
Набоков построил свой искусно - искусственный «остров» в литературном мире. Творчество его космополитично. Тоску по родине он всегда тщательно скрывал.
Благодарю тебя, отчизна.
Тобою полн, тобой не признан.
Я сам с собою говорю.
«Тоска по родине - оторвать ее можно только с жизнью».
Это я, Владимир Сирин
В шляпе, в шелковом кашне
Жизнь прекрасна, мир обширен
Отчего ж так грустно мне.
Ощущая «горечь и вдохновение изгнания», во всех выдуманных странах своих книг он воспевал единственный уголок земли в России.
Значительно позднее, чем с творчеством В.Набокова, русский читатель познакомился с удивительным писателем Гайто Газдановым.
Г.Газданов, как и В.Набоков, стал писателем уже в эмиграции. Набоков соревновался с ним за пальму первенства среди эмигрантских писателей, пока не дезертировал в другой язык, в иные темы и культуры.
Осетин по национальности, блестяще владея французским языком, Газданов стал выдающимся русским писателем. В письме к М.Горькому он писал: «Россия моя родина и ни на каком другом языке, кроме русского, я не могу и не буду писать».
До настоящего времени существует несправедливость критиков по отношению к Газданову, в художественном отношении он на голову выше других эмигрантских писателей, которым посвящены сотни статей и десятки монографий. Уже после смерти писателя эту несправедливость заметил американский литературовед Ласло Диенеш - он был обескуражен: как мог писатель с таким грандиозным дарованием оказаться в тени. Литературная мода прошла мимо Газданова, никаких скандалов и рекламных акций не совершал.
В 1936г. Г.Газданов опубликовал свою программную статью «О молодой эмигрантской литературе», в которой говорил о необходимости эстетики, далекой от вывезенных из России традиций, если писатели, пришедшие после исторических катастроф, хотят сказать в литературе что-то свое. Он и искал эту новую эстетику, иной раз гораздо более близкую французской прозе 20 века.
Г.Газданов прожил трудную (довелось испытать на себе жизнь парижского клошара) и благородную жизнь.
«Если у вас есть то свирепое и печальное мужество, которое заставляет человека жить с открытыми глазами, разве вы можете быть счастливы?»
Очень глубоко, на духовном, религиозном уровне представлена вся сложность взаимоотношений эмигранта третьей волны с покинутой родиной в книге Ф.Горенштейна «Псалом». Роман - размышление о четырех казнях Господних. Книга какая-то тягостная, не роман, а наваждение. О чем он? Сюжет «Псалома» говорит о книге не больше, чем скелет о живом человеческом теле.
Пять частей, называемых притчами, повествуют о «четырех казнях Господних»: голоде, войне, прелюбодеянии, душевной болезни. Бог посылает казни на человечество. Однако в романе существует только Россия и в мире Ф.Горенштейна существует только она, поэтому и кажется, что вся ветхозаветная мистерия была разыграна для того лишь чтобы совершился суд над Россией, этой страной без конца и края. Именно наша страна проклята от века, и несет наказание за грехи, и мучается казнями, и мыкается без крова в поисках хлеба, как девочка Мария, и страдает от тевтонского нашествия и меча войны, как Аннушка, и становится рабой звериной похоти, как работница Вера, и чахнет от какого-то тайного недуга, как герои четвертой притчи. Проклятие нависло над историей России, которая избрала «строительство Вавилонской башни» и отвергла «строительство Храма». Очевидно, имеется в виду великодержавие, имперское прошлое.
Коммунизм, победивший в России, с его намерением накормить всех, смешать всех в одну толпу, с претензией достроить Вавилонскую башню, - по мнению автора, - оказывается наследником взорванного внутренними противоречиями христианства, подобно тому, как Советский Союз оказался преемником Российской империи.
«Литература - это сведение счетов», - говорил французский писатель Арман Лану. Литература - это сведение счетов с жизнью и способ отомстить ей. Литература может превратиться в сведение счетов с горестным детством, с властью, с жестоким российским простонародьем.
Ближайший образ зла в книге Горенштейна, во всех его книгах - ненависть к евреям. И с этой ненавистью невозможно бороться, - считает автор.
При чтении романа может возникнуть ощущение, что писатель ненавидит Россию. Но (хоть это и парадоксально) создать эту книгу мог только русский писатель. Эта книга - не о коммунизме, не о советской власти; они, конечно, здесь присутствуют, так как вне советского строя невозможно представить себе жизнь ее героев, - но присутствуют как часть чего-то более глубокого, долговечного.
Чем сложнее автор, тем легче его толковать, - считает А.Генис. На непонятных страницах есть где разгуляться. Зато неприступна простота. Простоту можно понять, но не объяснить. К писателям высочайшей простоты относится Сергей Довлатов, эмигрант третьей волны. Сам Довлатов считал: «Сложное в литературе доступнее простого».
«Рассказчик, - говорил Довлатов, - действует на уровне голоса и слуха. Прозаик - на уровне сердца, ума и души. Писатель - на космическом уровне. Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик - о том, как должны жить люди. Писатель - о том, ради чего живут люди».
Лучшие вещи Довлатова - это картинки жизни советских времен, увиденной и рассказанной изнутри. Для такого писателя эмиграция не могла не стать драмой. «Его герой, - пишет В.Соснора, - двухметровый чудак, неудачник, то фарцовщик без денег, то конвоир спецвойск, упускающий заключенных, то неожиданный муж, влюбленный и не знающий, где его жена, то русский в Америке, которого шпыняют люди ниже его ростом и умом.
Соснора вспоминает свою встречу с молодым Довлатовым, ранимым, добрым, чудесно-умным и чистым, и свои мысли при встрече: как жить тому, у кого головы всех друзей - под мышкой, а женщины - по пояс?
Судьба писателя - тоже художественное произведение, не менее важное в истории, чем тексты.
А уж судьба такого писателя, как Александр Солженицын, оставит в истории яркий, заметный след. 1990 год в России можно назвать годом Солженицына. В 1990г. журналы начинают терять подписчиков и только «Наш современник», «Новый мир» и «Звезда» почти удвоили свой тираж. Потому что для них этот год стал полноценным годом Солженицына. Печатаются в «Круге первом», «Раковый корпус», «Август 14-го». Печатаются материалы о самом Солженицыне.
«Такой сосредоточенности на одном авторе, - пишет С.Залыгин, - может быть, никакая литература не знала и не узнает никогда».
Официальная реабилитация громады солженицынских текстов сопровождается беспрецедентными знаками не просто уважения - поклонения. Сложилось в тот период просто молитвенное отношение к писателю. Солженицына провозгласили предстоятелем России, ее жизнеучителем и духовным вождем. Призывали всем враждующим сплотиться вокруг Солженицына. Именно в 1990г. Солженицын обнародовал в «Литературной газете» и «Комсомольской правде» свою работу «Как нам обустроить Россию». Эмигрант Солженицын становится фигурой действующей в стране, вызывающей интерес политиков и общества. Горбачев немедленно оспорил положения статьи (назвав притом Солженицына великим). В Казахстане газету со статьей жгли на площадях. Примиряющей идеологии не получилось.
Время просто кипит идеологическими, политическими спорами. Публицистика пронизывает все сферы жизни: театр, кино, литературу. Все горят желанием знать всю правду о дне сегоднящем и, особенно, о нашем недалеком прошлом.
В.Быков: «Я не знаю, возможен ли какой-то процесс, если не будет сказана вся правда».
Журналы публикуют «задержанные» романы известных писателей:
Дудинцев «Белые одежды».
Бек А. «Новое назначение».
Рыбаков А. «Дети Арбата».
Никого не интересует художественный уровень этих романов. Правда не только подчиняет себе художественность, но и противопоставляется ей: «Для меня затруднения и неловкости Дудинцева дороже и выше той бойкой, витиеватой, многословной, болтливой «художественности», за которой только и видишь претензии, претензии и самодовольство», - пишет известный критик И.Дедков.
Петр Вайль и Александр Генис пишут из эмиграции: «Гласность заражает нас своей энергией на расстоянии. Даже здесь, в Америке, мы ощущаем социальный резонанс от советских публикаций. Хотя они и не несут для нас какой-то новой информации, но от того, что эта информация нова для Советского Союза, мы получаем импульс сопереживания. Только этим, наверное, можно объяснить поразительный успех романа Рыбакова в эмиграции. «Детей Арбата» читают запоем те же люди, которые уже давно пресытились сталинской темой. Разве не странно, что Солженицын из моды вышел, а Рыбаков в нее вошел?»
Допустим, Солженицына в эмиграции знали хорошо и постоянно имели возможность читать все, что он напишет. Но, тем не менее, «Дети Арбата» можно назвать бестселлером десятилетия.
Своему поколению посвятил Анатолий Рыбаков свою трилогию «Дети Арбата», «Страх», «Прах и пепел». Поколению, выпущенному войной. Только 3% мальчишек 1922 - 1924 гг. рождения, ушедших на фронт прямо со школьной скамьи, вернулось живыми. Это было необыкновенное поколение, дети революции, первое советское поколение. Трудное время выпало на их долю: война, репрессии. Писатель А.Рыбаков о своем поколении:
«… молодые коммунисты, комсомольцы жили идеалами социальной справедливости, равенства наций, братства народов. Совестливые, бескорыстные, они ничего не хотели, не требовали для себя лично и готовы были мгновенно откликнуться на любой зов о помощи. Такими я помню своих товарищей. Почти все они уже покинули этот свет. Однажды я пришел в нашу арбатскую школу на вечер встречи бывших учеников, рассаживались по классам - я оказался один».
В бурные времена гласности и перестройки пришел к читателям и крупномасштабный, талантливый роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». В.Некрасов в своей книге «Саперлипопет» так отзывается о романе:
«Гроссман написал великую книгу. Живя в Советском Союзе, рискуя всем. Это подвиг. И он его совершил… Написал о самом главном и страшном, о тождестве двух вроде бы враждебных систем. Рукопись арестовали. В сталинские времена та же судьба постигла бы и автора, но 60-е годы отличались все же от 50-х».
Редакция ж. «Знамя» (В.Кожевников), куда писатель в 1960г. принес свою рукопись, передала ее в КГБ. Обыск у Гроссмана и арест романа - конфискация всех обнаруженных при обыске экземпляров: отчаянная попытка автора спасти свое произведение, вернуть его. Безответное его письмо Хрущеву. Гроссман писал Хрущеву:
«Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал я ее любя и жалея людей, веря в людей». Его письмо заканчивалось так: «Я прошу свободы моей книге».
Прием Гроссмана тогдашним идеологическим вождем партии Сусловым, заявившим писателю: «Нет, нет, вернуть нельзя… Об этом романе и не думайте. Может быть он будет издан через 200 - 300 лет».
В сентябре 1964г. Гроссмана не стало, он умер от рака. Умер, потеряв надежду на то, что современники услышат его голос.
Трагичны судьбы талантливых, правдивых произведений русских писателей в 20 веке. Трагичны судьбы и самих писателей.
8 лет каторги, 3 года ссылки и изгнание из страны у Александра Солженицына.
20 лет каторги, одинокая больная старость в Доме престарелых и смерть в «психушке» у Варлама Шаламова.
25 лет каторги, 3 ареста, смертный приговор, ссылка у Юрия Домбровского.
Произведения этих писателей о сталинских лагерях были опубликованы тоже в конце 80-х годов.
«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
«Колымские рассказы» Шаламова.
«Факультет ненужных вещей» Домбровского.
Они считали, что лагерь - это сгусток, концентрация всего худшего в обществе. Этими произведениями зачитывались не только потому, что они несли жуткую правду о недавнем прошлом, но и потому, что со страниц этих произведений как бы вставали сильные, несгибаемые личности, образы самих писателей.
Неистового борца, проповедника А. Солженицына.
Прошедший все муки ада, но так и не освободивший себя от лагеря В.Шаламов: «Каждый рассказ, каждая фраза его, - пишет он о себе - предварительно прокричана в пустой комнате. Я всегда говорю сам с собой, когда пишу. Кричу, угрожаю, плачу. И слез мне не остановить. Только после, кончая рассказ или часть рассказа, я утираю слезы».
И удивительный человек, трижды арестовывавшийся по ложным доносам, 25 лет проведший на каторге, Ю.Домбровский. Это был веселый человек, дионисийского мироощущения. Пробыв четверть века в лагерях он был интеллигентным и очень образованным человеком. Прекрасно знал французкий, английский и немецкий языки, знал латынь, римскую историю, археологию. Но это был одновременно стойкий человек, даже уголовники в лагере его уважали и советовались с ним.
В начале 90-х годов заканчивается период возврата ценностей в литературе. Литература переживала ломку: менялось положение писателя в обществе, на него перестали смотреть как на пророка, «властителя душ». В этом смысле Солженицын, может быть, последний из могикан. Через несколько лет Солженицын, вернувшийся на Родину в особом вагоне, в сопровождении Би-би-си, изменит свою поведенческую стратегию, перестанет заниматься обустройством России, начнет писать, ездить по провинции, изучать как время влияет на людей.
Итак, если мы в целом окинем период второй половины 80-х годов, мы увидим уникальную литературную ситуацию. Журналы заполнены шедеврами мировой литературы. Читатель живет со сладким, но обманчивым ощущением культурного бума. Как будто на сравнительно плоском пейзаже, с небольшими такими холмами, неожиданно выросли Альпы. Литература прошлого стала актуальной, а современная,- на какой-то период, - стала неконкурентной. В течение нескольких лет было стремительно охвачено наследие: золотой, серебряный, бронзовый - запасы, созданные от начала века до 80-х годов, как в метрополии, так и в эмиграции. Литература 20 века, в ее подлинном, настоящем виде, была предъявлена как бы сразу - не в постепенном ее развитии (как это было на самом деле). Исторически-одномоментно. Было от чего закружиться голове не только читателей, но и писателей, попавших в невероятный контекст «современных» публикаций - рядом с Булгаковым и Пастернаком, Набоковым и Платоновым, Мандельштамом и Заболоцким, Домбровским и Ямпольским. Не легко было не только молодым, но и тем, кто буквально накануне обрел определенное положение и известность.
В этот уникальный для русской словесности момент выиграли те писатели, которые предъявили читателям современные темные углы, своего рода физиологические очерки о том, о чем прежде молчок. Нарушители табу. Певцы запретных тем - от социальных до эротических. Именно к ним, наряду с «возвращенной» литературой, было привлечено внимание периодики и читателей.
Пока шли схватки в гражданской литературной войне. Схватки нешуточные. Единый Союз писателей (до этого расколовшийся на республиканские союзы) распался на два новых союза: Союз писателей России и Российский союз писателей. В первом объединились патриотически настроенные писатели в большинстве своем провинциальные, во втором - прозападно - настроенные писатели, считающие себя демократами. В схватках идеологических по преимуществу участвовало старшее литературное население. Младшие поняли, что сама литературная площадь опустела: все ушли на фронт. Так появилась третья литературная сила: то, что окрещено «другой литературой». (Самоназвание - андеграунд).