Добрые дела
Как-то мне в детстве не очень везло с добрыми делами, при том, что тягу к их совершению я чувствовала в себе довольно часто. Стоило увидеть потенциальный объект для совершения доброго дела - и тяга появлялась.
Однажды летом, когда мне уже исполнилось 7 и я знала, кто такие тимуровцы, хотя в школу ещё не ходила, я гуляла на «горке за Михайловыми» - так назывался склон холма, на плоской вершине которого располагалась наша улица Поповка, обособленная рельефом местности от основной части деревни. Между прочим, на этом холме есть Городище - археологический памятник зарубинецкой и роменской культур, метрах в ста от нашего дома. Сверху там сплошная глина, когда-то её добывали для изготовления кирпича, поэтому городище все называли кирпичней, но это к слову.
Гуляла я по склону, видимо, собирала первую землянику, и вдруг вижу - идёт женщина с забинтованной головой, пошатывается, мне показалось, что даже постанывает. А в руке - хозяйственная сумка. Я подхожу к ней и предлагаю помощь - донести сумку. Догадываюсь, что раненая идёт в Чёт, в соседнюю лесную деревню, больше по этой тропинке некуда было идти. Это километрах в двух от Поповки.
Тётка охотно отдаёт мне сумку, по дороге расспрашивает, кто я такая. Нас, детвору, взрослые даже из нашей деревни часто спрашивали: «А чьи ж вы?..» Иногда угадывали «по породе»: «Ты не Андрея Ивановича дочка?..» Так что ничего особенного в вопросах тётки не было. Про себя она сказала, что лежала в больнице в Брянске «с головой», а сегодня выписалась. Мы благополучно дошли до Чёта, потом я благополучно вернулась. Дома похвасталась хорошим поступком. Мама тут же вычислила объект моей помощи: «А, это Ольга Монгола…» И хмыкнула.
Назавтра, ближе к вечеру, когда уже и папа был дома, к нам заявилась эта самая Ольга Монгола и сказала, что я украла у неё деньги из сумки. Не помню, какую сумму она озвучила в первый раз, но когда повторила своё обвинение, сумма резко увеличилась: «В сумке было поболе двухсот…» Родители развеселились и даже не стали звать меня для очной ставки, я наблюдала за происходящим с печки, выглядывая из-за трубы.
Двести рублей новыми - это были очень серьёзные деньги, после денежной реформы 1961 года прошло всего месяцев шесть. Общая ежемесячная зарплата моих родителей в тот период была меньше этой суммы, хотя мама работала в школе учительницей, а папа - председателем колхоза. Родители поинтересовались, откуда у Ольги после больницы могли взяться такие деньги, которых и «у нормального человека нет»? Сказали - вряд ли ей мог дать их её собутыльник, который проломил ей голову - он всё ещё в запое. Посмеялись и выпроводили вымогательницу. А я от огорчения заплакала.
Но неудача не остановила меня. Следующим добрым делом был довольно глобальный проект - озеленение нашей вытоптанной коровами и детьми кирпични, любимого места для игр.
Недавно к нам в гости приезжала одна из моих сестёр, они все живут в той же деревне, и сказала, что кирпичня совсем заросла. Не то что кустарником - там уже большие, взрослые деревья. И мы стали вспоминать, какая пустыня была там раньше, и гадать, почему? И сестра сказала, что ведь наше детство пришлось на период, когда после войны прошло всего 10-20 лет, хотя тогда нам, конечно, казалось, что это много и война была очень давно. А в деревне, и именно на Поповке, были ужасные бои в сорок третьем - немцы отчаянно отстреливались из двух церквушек, что стояли рядом с кирпичней, там всё было выжжено и «перепахано» снарядами. Кстати, снаряды и патроны мы находили нередко. И тогда ещё не успел образоваться тот слой земли, на котором бы что-то могло расти, кроме хиленькой травки, которую мы с коровами успешно вытаптывали. А пасти стадо «личных» коров было в то время особо негде: что не распахивалось, то использовалось под покосы, вот и топтались коровы по лысым склонам.
Не могу сказать, что мы, дети, терпели какие-либо неудобства от того, что кирпичня была лысой - скорее, наоборот. Играть в лапту, например, было очень даже удобно. Но какое-то подспудное эстетическое чувство подсказывало мне, что с кустами и деревьями по периметру кирпичня будет выглядеть красивее.
Я уговорила нескольких «товарищей по играм», мы накопали каких-то заморенных берёзок «за Михайловыми» и посадили их жалкой аллейкой по верхнему краю одного из склонов. Разумеется, через несколько дней от аллейки ничего не осталось благодаря всё тем же коровам. А если б и не коровы, то всё равно шансов прижиться у несчастных берёзок не было. Никто не объяснил начинающим озеленителям, что середина лета - не лучшее время для пересадки деревьев. Проект позорно провалился.
Чуть позже я решила взять шефство над соседкой, бабкой Аксютой. Бабка вела перелётный образ жизни - зимовать в своей полуразваленной избушке не решалась, уезжала к дочке в город, а на лето возвращалась. Если отец весной, глядя в окно, сообщал: «Скворцы прилетели!» - это означало, что бабка Аксюта приехала.
С шефством тоже как-то не особенно везло. У бабки в хате было голо - кроме большой печки, сундука, буржуйки, старого стола и лавки не имелось ничего, мы приносили из дома газеты и вырезали из них ажурные «занавески» и «скатерти», а бабка использовала их «на поджогу» (для растопки). Несколько раз мы отскребали-мыли пол в хате - бабка тут же возвращала его в исходное состояние. Сейчас я даже удивляюсь: как она умудрялась это делать? Ведь хозяйства у неё не было, откуда брался этот бесконечный навоз на ногах?..
Однажды мы решили (прямо совсем, как настоящие тимуровцы) ночью попилить-поколоть бабкины дрова. И ведь справились! Благо, запасец их был совсем небольшой, а ночь лунная.
Утром бабка пришла к нам с жалобой - кто-то украл её дрова. Мои родители были посвящены в планы и дела тимуровцев, поэтому отец, хитро улыбаясь, показал Аксюте аккуратно сложенную небольшую поленницу: «Так вот же они!» Реакция бабки была неожиданной. «Не-не, еты у мяне были, а яшшо во тутта лежали няпиляные, еты и покрали». Не помню, убедил ли бабку рассказ про тимуровцев.
Потом бабка, как обычно, «улетела» на зиму, а весной перед её возвращением мне опять захотелось сделать ей доброе дело. Родители в разговоре между собой сказали, что скоро Аксюта вернётся, а хата её промёрзла совсем и весна холодная, снег не сошёл и мороз по ночам довольно сильный, да и дров у неё практически нет. Что, мол, так и дуба врезать можно.
Идея напрашивалась сама - протопить-обогреть Аксютину хату к её возвращению. На этот раз нас, тимуровцев, было только двое, мы с Томкой С. Мы потихоньку от моих родителей (как-то интуитивно я решила не рассказывать им про предстоящее доброе дело) взяли у нас по охапочке дров, спички, бумагу и без проблем проникли в бабкину хату. Хотя что значит - проникли, просто зашли, ржавый замок висел для проформы, на ключ он не закрывался.
Буржуйка стояла, как обычно, посреди хаты, бабка редко топила большую печку ввиду экономии дров, а сварить картошку можно было и на буржуйке. Правда, картошка получалась у неё всегда «с сырцом».
Хата сильно промёрзла - родители были правы. Мы быстро растопили буржуйку, и когда возле неё уже можно было отогревать вконец замерзшие руки, мне пришла в голову ужасная мысль: дым из трубы! Его же заметят!.. Кто-нибудь придёт, и что мы скажем?..
Следующая мысль - надо выдернуть трубу буржуйки из дымохода, дым пойдёт в хату и как-нибудь тут рассосётся. Трубу выдернули, дым пошёл в хату…
Сначала мы присели, чтоб оказаться ниже слоя дыма, но слой увеличивался, полз и вверх, и вниз, и мы, чтоб хоть как-то дышать, легли на пол, лицом вниз, дожидаясь, когда прогорят дрова. Хату мы, конечно, не обогрели, но радовались, что никто не «застукал» нас за нашим добрым делом.
Вечером у меня поднялась температура за 39, Томка тоже заболела.
А утром другая бабка, Машуха, пришла к нам с новостью: кто-то приладился гнать самогонку в Аксютиной хате, она сама лично видела вчера, как из хаты шёл дым. И выразительно так поглядывает на моих родителей. А чего поглядывать - у нас никогда в жизни не было самогонного аппарата. Впрочем, Машуха это и сама прекрасно знала, и потому на своей первоначальной, так сказать, версии не настаивала.
Родители не проявили интереса к сообщению Машухи, расследование проводить не стали. Мы с Томкой скоро выздоровели, то есть легко отделались, особенно, если учесть, что не сгорели, не задохнулись. Получается, если подумать, мне не так уж и не везло.
Однажды летом, когда мне уже исполнилось 7 и я знала, кто такие тимуровцы, хотя в школу ещё не ходила, я гуляла на «горке за Михайловыми» - так назывался склон холма, на плоской вершине которого располагалась наша улица Поповка, обособленная рельефом местности от основной части деревни. Между прочим, на этом холме есть Городище - археологический памятник зарубинецкой и роменской культур, метрах в ста от нашего дома. Сверху там сплошная глина, когда-то её добывали для изготовления кирпича, поэтому городище все называли кирпичней, но это к слову.
Гуляла я по склону, видимо, собирала первую землянику, и вдруг вижу - идёт женщина с забинтованной головой, пошатывается, мне показалось, что даже постанывает. А в руке - хозяйственная сумка. Я подхожу к ней и предлагаю помощь - донести сумку. Догадываюсь, что раненая идёт в Чёт, в соседнюю лесную деревню, больше по этой тропинке некуда было идти. Это километрах в двух от Поповки.
Тётка охотно отдаёт мне сумку, по дороге расспрашивает, кто я такая. Нас, детвору, взрослые даже из нашей деревни часто спрашивали: «А чьи ж вы?..» Иногда угадывали «по породе»: «Ты не Андрея Ивановича дочка?..» Так что ничего особенного в вопросах тётки не было. Про себя она сказала, что лежала в больнице в Брянске «с головой», а сегодня выписалась. Мы благополучно дошли до Чёта, потом я благополучно вернулась. Дома похвасталась хорошим поступком. Мама тут же вычислила объект моей помощи: «А, это Ольга Монгола…» И хмыкнула.
Назавтра, ближе к вечеру, когда уже и папа был дома, к нам заявилась эта самая Ольга Монгола и сказала, что я украла у неё деньги из сумки. Не помню, какую сумму она озвучила в первый раз, но когда повторила своё обвинение, сумма резко увеличилась: «В сумке было поболе двухсот…» Родители развеселились и даже не стали звать меня для очной ставки, я наблюдала за происходящим с печки, выглядывая из-за трубы.
Двести рублей новыми - это были очень серьёзные деньги, после денежной реформы 1961 года прошло всего месяцев шесть. Общая ежемесячная зарплата моих родителей в тот период была меньше этой суммы, хотя мама работала в школе учительницей, а папа - председателем колхоза. Родители поинтересовались, откуда у Ольги после больницы могли взяться такие деньги, которых и «у нормального человека нет»? Сказали - вряд ли ей мог дать их её собутыльник, который проломил ей голову - он всё ещё в запое. Посмеялись и выпроводили вымогательницу. А я от огорчения заплакала.
Но неудача не остановила меня. Следующим добрым делом был довольно глобальный проект - озеленение нашей вытоптанной коровами и детьми кирпични, любимого места для игр.
Недавно к нам в гости приезжала одна из моих сестёр, они все живут в той же деревне, и сказала, что кирпичня совсем заросла. Не то что кустарником - там уже большие, взрослые деревья. И мы стали вспоминать, какая пустыня была там раньше, и гадать, почему? И сестра сказала, что ведь наше детство пришлось на период, когда после войны прошло всего 10-20 лет, хотя тогда нам, конечно, казалось, что это много и война была очень давно. А в деревне, и именно на Поповке, были ужасные бои в сорок третьем - немцы отчаянно отстреливались из двух церквушек, что стояли рядом с кирпичней, там всё было выжжено и «перепахано» снарядами. Кстати, снаряды и патроны мы находили нередко. И тогда ещё не успел образоваться тот слой земли, на котором бы что-то могло расти, кроме хиленькой травки, которую мы с коровами успешно вытаптывали. А пасти стадо «личных» коров было в то время особо негде: что не распахивалось, то использовалось под покосы, вот и топтались коровы по лысым склонам.
Не могу сказать, что мы, дети, терпели какие-либо неудобства от того, что кирпичня была лысой - скорее, наоборот. Играть в лапту, например, было очень даже удобно. Но какое-то подспудное эстетическое чувство подсказывало мне, что с кустами и деревьями по периметру кирпичня будет выглядеть красивее.
Я уговорила нескольких «товарищей по играм», мы накопали каких-то заморенных берёзок «за Михайловыми» и посадили их жалкой аллейкой по верхнему краю одного из склонов. Разумеется, через несколько дней от аллейки ничего не осталось благодаря всё тем же коровам. А если б и не коровы, то всё равно шансов прижиться у несчастных берёзок не было. Никто не объяснил начинающим озеленителям, что середина лета - не лучшее время для пересадки деревьев. Проект позорно провалился.
Чуть позже я решила взять шефство над соседкой, бабкой Аксютой. Бабка вела перелётный образ жизни - зимовать в своей полуразваленной избушке не решалась, уезжала к дочке в город, а на лето возвращалась. Если отец весной, глядя в окно, сообщал: «Скворцы прилетели!» - это означало, что бабка Аксюта приехала.
С шефством тоже как-то не особенно везло. У бабки в хате было голо - кроме большой печки, сундука, буржуйки, старого стола и лавки не имелось ничего, мы приносили из дома газеты и вырезали из них ажурные «занавески» и «скатерти», а бабка использовала их «на поджогу» (для растопки). Несколько раз мы отскребали-мыли пол в хате - бабка тут же возвращала его в исходное состояние. Сейчас я даже удивляюсь: как она умудрялась это делать? Ведь хозяйства у неё не было, откуда брался этот бесконечный навоз на ногах?..
Однажды мы решили (прямо совсем, как настоящие тимуровцы) ночью попилить-поколоть бабкины дрова. И ведь справились! Благо, запасец их был совсем небольшой, а ночь лунная.
Утром бабка пришла к нам с жалобой - кто-то украл её дрова. Мои родители были посвящены в планы и дела тимуровцев, поэтому отец, хитро улыбаясь, показал Аксюте аккуратно сложенную небольшую поленницу: «Так вот же они!» Реакция бабки была неожиданной. «Не-не, еты у мяне были, а яшшо во тутта лежали няпиляные, еты и покрали». Не помню, убедил ли бабку рассказ про тимуровцев.
Потом бабка, как обычно, «улетела» на зиму, а весной перед её возвращением мне опять захотелось сделать ей доброе дело. Родители в разговоре между собой сказали, что скоро Аксюта вернётся, а хата её промёрзла совсем и весна холодная, снег не сошёл и мороз по ночам довольно сильный, да и дров у неё практически нет. Что, мол, так и дуба врезать можно.
Идея напрашивалась сама - протопить-обогреть Аксютину хату к её возвращению. На этот раз нас, тимуровцев, было только двое, мы с Томкой С. Мы потихоньку от моих родителей (как-то интуитивно я решила не рассказывать им про предстоящее доброе дело) взяли у нас по охапочке дров, спички, бумагу и без проблем проникли в бабкину хату. Хотя что значит - проникли, просто зашли, ржавый замок висел для проформы, на ключ он не закрывался.
Буржуйка стояла, как обычно, посреди хаты, бабка редко топила большую печку ввиду экономии дров, а сварить картошку можно было и на буржуйке. Правда, картошка получалась у неё всегда «с сырцом».
Хата сильно промёрзла - родители были правы. Мы быстро растопили буржуйку, и когда возле неё уже можно было отогревать вконец замерзшие руки, мне пришла в голову ужасная мысль: дым из трубы! Его же заметят!.. Кто-нибудь придёт, и что мы скажем?..
Следующая мысль - надо выдернуть трубу буржуйки из дымохода, дым пойдёт в хату и как-нибудь тут рассосётся. Трубу выдернули, дым пошёл в хату…
Сначала мы присели, чтоб оказаться ниже слоя дыма, но слой увеличивался, полз и вверх, и вниз, и мы, чтоб хоть как-то дышать, легли на пол, лицом вниз, дожидаясь, когда прогорят дрова. Хату мы, конечно, не обогрели, но радовались, что никто не «застукал» нас за нашим добрым делом.
Вечером у меня поднялась температура за 39, Томка тоже заболела.
А утром другая бабка, Машуха, пришла к нам с новостью: кто-то приладился гнать самогонку в Аксютиной хате, она сама лично видела вчера, как из хаты шёл дым. И выразительно так поглядывает на моих родителей. А чего поглядывать - у нас никогда в жизни не было самогонного аппарата. Впрочем, Машуха это и сама прекрасно знала, и потому на своей первоначальной, так сказать, версии не настаивала.
Родители не проявили интереса к сообщению Машухи, расследование проводить не стали. Мы с Томкой скоро выздоровели, то есть легко отделались, особенно, если учесть, что не сгорели, не задохнулись. Получается, если подумать, мне не так уж и не везло.