Особенности агитации на верхней палубе. Быль.
(Перепост из Журнала Галины Макеевой с фрагментом из ее исследования "Сперанский и другие. Роман о первой русской перестройке".)
...Придворный историограф Карамзин не просто описывал историю. Он жил ею. Каждое важное происшествие в современной ему государственной жизни воспринимал он как продолжение ряда бесчисленных исторических событий, оценивал его глазами давно умерших царей, князей и полководцев, приумножавших своими деяниями могущество и славу России.
Он не переезжал из Москвы в Петербург, потому что в старой столице чувствовал себя ближе к настоящему российскому духу. Любимой его музыкой был звон колоколов на московских церквях. Волнующий гул их возбуждал в нем чувства гордости, умиления, тревоги.
Конфузии русских под Аустерлицем и Фридландом стали для него большими личными несчастьями. Слова «Тильзит» и «Эрфурт» воспринимались им, как пощечины. Больно отзывались в сердце раздумья о новой России, которая виделась ему опозоренной и оскорбленной, отданной на поругание прожектерам да мистикам, не ведающим даже азов школьной мудрости.
При любом случае Карамзин бранил молодежь за изнеженность, леность, космополитизм. Как далеки эти сибариты от суровых чад Лакедемона, от российских Альцибиадов, коих народный дух умел рождать еще совсем недавно, при государыне-императрице Екатерине Великой! Да и как появиться Альцибиадам, когда правитель России позабыл о великом сане своем и о будущности? (Это слово Карамзин придумал сам и ввел его в русский язык.) Опозорен скипетр самодержавца, этот палладиум России, ее надежда и спасение! Можно ли патриоту российскому спокойно взирать на шулерскую игру в государственные преобразования, кои потрясают основы империи и коих благотворительность сомнительна? В чем польза сих переустройств? Вице-губернатор обязан теперь знать пифагорову фигуру, а надзиратель в доме сумасшедших - римское право! И что с того? Похоже, государь забыл о главной своей обязанности - сохранить спасительную царскую власть да передать ее наследникам во благо народа. Не баловство с преобразованиями потребно народу, а настоящая благотворительная деятельность! Главное - дать России пятьдесят хороших губернаторов, все мигом образуется. Надо возвысить значение Святейшего синода, дать стране хороших священников, порадеть о достоинстве и сане дворянства, коего блеск есть отлив царского сияния.
Мысли эти Карамзин таить не мог, высказывал их к месту и не к месту. Не убоялся произнести их и в присутствии великой княгини Екатерины Павловны. Она наморщила красивый лобик, попросила историка изложить все суждения письменно да прислать ей лично для доклада государю-императору.
Карамзин решительно принялся за работу. Начал с краткого описания российской истории. Чем ближе подходил к современности, тем больше ожесточался. С суровым и злым сарказмом изложил он свое мнение о всех деяниях царствующего монарха, не оставил от них камня на камне. Труд свой озаглавил «3аписка о древней и новой России».
Бывали в истории случаи, когда самодержцам писались неприятные вещи. Князь Курбский, например, осмеливался спорить в письмах с самим царем Иваном Грозным. Но легко ему было свои письма сочинять, находясь во вражеском стане, среди литовцев! Такого же, чтобы придворный дерзнул высказать царю столько неприятного, сколько содержалось в «Записке» Карамзина, такого еще не бывало.
Карамзин отослал «Записку» великой княгине. С волнением стал ожидать последствий.
В марте 1811 года он был призван в Тверь, в дом Екатерины Павловны, где в то время гостил и император Александр. Карамзин поехал, готовый, казалось, ко всему. Не устрашит его даже и самая изуверская казнь, ибо он сказал правду, на которой стоит! Пусть нет в истории примеров успеха в перевоспитании самодержцев, Карамзин будет отстаивать Россию, пока не закроют ему уста силой.
Однако то, с чем он встретился в Твери, оказалось полной неожиданностью.
Никто не хотел предавать его казни, никто не собирался закрывать его уста. Его ожидал радушный прием хозяйки дома и ласковая кротость Александра, который просил побыстрее познакомить его с «Историей государства российского». Несколько вечеров придворный историограф допоздна зачитывал царской чете главы из своей книги. Александр слушал, как зачарованный, забывал о времени, был в восхищении от великого исторического произведения.
Карамзин был смущен. Значит, не показали царю «Записку»! Надо пойти к великой княгине и сказать, чтобы труд его был немедленно доложен. А с другой стороны, государь, оказывается, такой добрый, такой ласковый и доверчивый. Совсем еще ребенок! Возможно ли показывать ему «Записку», она же убьет его?
Утром Карамзин вышел из дворца и медленно двинулся к реке. Великая русская река Волга взломала лед и была в движении. В душе возникало ощущение огромности этого потока, происходившего одновременно от Валдая до Каспия. Вот точно так же умел он чувствовать и течение самой истории. Он не просто придворный историограф, а верховный жрец великого племени, хранитель его сокровенных заветов! Пристало ли ему отказаться от этой роли при встрече с самодержцем? Не обязан ли он использовать данную ему возможность, чтобы произнести в лицо правителя суровые и очистительные слова правды? Ему ли, уже изложившему эти слова письменно, не оробевшему представить их для доклада, ему ли бояться теперь открытого разговора с царем?
На очередное вечернее чтение Карамзин захватил с собой экземпляр «Записки», намереваясь огласить ее перед императорской четой.
В уютной комнате на креслах сидели Александр, императрица, великая княгиня Екатерина Павловна и ее муж герцог Ольденбургский. Все они были красивы, излучали покой и доброжелательность, сияли радостью по поводу нового свидания с историком, готовность слушать его с наслаждением. Александр сказал, что весь день был в ожидании новой главы карамзинской «Истории».
Зачитывать теперь «Записку»? Но ведь это же все равно, что ни с того ни с сего начать по-площадному браниться на балу среди самых прелестных и любезных дам! Карамзин не боится говорить правду, но он не может вести себя непристойно.
Карамзин прочитал главу, сопровождая ее комментариями о великом значении самодержавной власти. Царь упоенно слушал. Историк закончил чтение, кашлянул, произнес неожиданно охрипшим голосом:
- Как видно из сего, государь, главная обязанность самодержца перед народом состоит в сохранении самодержавия да в передаче его в руки наследников в целости и сохранности. Не скажу, чтобы задача сия решалась сейчас с блеском!
Александр встал, положил руку на плечо Карамзина, улыбнулся. Как жаль, что на следующее утро он уже отъезжает и поэтому не сможет и завтра услышать эту чудную «Историю»! Император обнял придворного историографа, сказал ласковые слова благодарности. Карамзин в это время уловил взгляд великой княгини Екатерины. Что-то в этом взоре показалось ему необычным.
Великая княгиня проследовала за царем, держа в руках какие-то бумаги. "Понесла показывать!"- пронеслось в голове Карамзина.
Ночью он не спал, терзаемый волнениями. Показали царю "3аписку" или нет?
Утром при отъезде из дворца царь еще раз попрощался со всеми, кто провел с ним эти дни в Твери.
Издали показался он Карамзину бледным, невыспавшимся. Александр обнимал всех поочередно, постепенно приближался. Вот сейчас он подойдет, и все прояснится! Сердце историка забилось изо всех сил.
Царь обнял герцога Ольденбургского, скользнул рассеянным взглядом по Карамзину. Повернулся, пошел прочь.
«Прочитал!!!» - пронзило Карамзина. Он почувствовал, как лицо налилось кровью, дыхание стало тяжелым. Нельзя показывать волнения окружающим, эти чувства могут принять за трусость! Хранитель священного огня империи должен быть спокоен!
Царь как-то очень уж обыденно сел в экипаж, одарил всех византийской улыбкой. Отъехал.
-Да точно ли прочитал? - спросил себя Карамзин.
Он подошел к великой княгине Екатерине, обозначил почтительный поклон:
- Я хотел бы узнать, где моя «3аписка».
Великая княгини моргнула ресницами-опахалами, улыбнулась:
- Она в надежных руках!...