Герберт Хан. О гении Европы. Португальские впечатления (четвертая часть).
Ясно почти что как пять пальцев, что португальский народ, обретавший в мореплавании свое собственное естество, должен был начать проявлять и какую-то естественную симпатию к другому европейскому народу, который мореплаванием и связанной с ним колонизацией строил свое величие в мире: к британцам. С началом португальской морской экспансии, которая оказала сильное влияние и на историю Испании, развитие всей Европы приняло новое направление. Она выходит из своих средиземноморских пределов и начинает перемещаться к Северному морю. Однако если испанская морская мощь разбилась при встрече с Англией, то между португальским и английским народами появляется нечто вроде морского родства душ. Оно оказывало свое действие на протяжении столетий и поныне остается в системе европейских отношений фактором, который нельзя недооценивать. Так португальцы, стоявшие с испанцами спиной к спине, завязали живые и плодотворные отношения с двумя другими культурами, ведь прежде чем зашла речь о британцах, мы уже видели и спонтанное влечение души португальского народа к той духовной сфере, которая воплощается во французском языке.
Все эти тонкие едва уловимые особенности, характерные для духовного облика Португалии, в конечном счете содействовали и тому, чтобы установилось особое положение Бразилии среди большой испаноязычной группы центрально- и южноамериканских государств.
Как у каждого человека и у каждого существа, так и у каждой страны и у каждого народа есть свое особое звучание. Оно такое, что с первой же встречи начинает звучать тихо, но слышно и сопровождает нас, как тонкий аромат, сколько бы мы потом ни удалялись.
Впечатление, которое остается от встреч с португальцами в их собственной стране - это простор, легкость и космополитичность атмосферы. Имеешь дело с эхом естества, которое глубоко укоренилось в Европе, но кажется способным вызвать к себе сильные симпатии на Дальнем Востоке.
Но при воспоминании о стране более сильным аккордом всплывает Лиссабон или, точнее сказать, панорама Лиссабона. И глубоко впечатленный зрелищем, начинаешь понимать, что это особый дар судьбы, если столица страны является и жемчужиной ее ландшафта. Александр фон Гумбольдт, повидавший немалую часть света, назвал панораму Лиссабона одной из четырех прекраснейших картин, которые он видел своими глазами. Что очень отличает город, так это его положение возле Техо, над которым он построен медленно повышающимися архитектурными террасами. Неаполь тоже возвышается над водой в своей незабываемой красоте как вечно юная дочь залива. Но тот залив кажется отдыхающим в самом себе, спящим. И река Техо возле Лиссабона похожа на залив и кажется спокойной. Но в его спокойствии есть что-то от накопленной динамики. Все пережитое им на длинном пути по Пиренейскому полуострову он, кажется, собрал в одну большую ретроспективу, во множество образов, и теперь несет все это навстречу океану. Мощными и в то же время бережными движениями он несет это в необозримый простор, постоянно обновляющий себя символ страны, которая открывает себя морю.
Кое-что от величия лиссабонского Техо можно почувствовать, если переплыть на небольшом судне в Касильхас и найти там на форте одно из естественных “miradoures”. В нежной сероватой голубизне колышется река, по которой плывут корабли самых разных видов. На мощных руках этого потока даже большие пароходы кажутся кусочками пробки. Нежное покачивание волн, кажется, передается и сооружениям замков на той стороне, но прочную опору всему пейзажу придает построенная на скале башня Белема, которую наш взгляд вновь ловит во всей ее мужественной красоте. Когда приходит время возвращаться, картина, пожалуй, изменилась: легкий бриз дует и гонит волны, которые явно заставляют судно плыть как в море; выпрыгнувший дельфин тоже дает почувствовать близость моря.
Декорацией из восточной сказки кажется Техо, когда мы видим его в лунную ночь под нами с балкона одного из высоких домов. Лунный свет, словно скульптор, ваяет каждую деталь с волшебной отчетливостью. Все кажется более осязаемым и в то же время отодвинутым дальше, чем когда-либо, как будто это всего лишь зеркало безмерно огромного прошлого.
И присоединяясь к мощным ведущим аккордам панорамы Лиссабона, в нас вновь и вновь звучат две противоположных мелодии: мотив глубокой опоры в самом себе, утверждения себя, даже упрямства и другой мотив, ведущий к пышности, расплывчатости, бесформенности. Так в самой столице, так и там по всей стране.
Старые боевые укрепления Castele Sa Jorge - замка Святого Георгия высятся бесстрашно и мощно, какими они и были, отстояв себя во время большого землетрясения в восемнадцатом веке. Проходя там наверху по валам, можно и сегодня дышать духом рыцарских времен. Эти времена неслыханных подвигов и храброго самопожертвования глядят на тебя и еще одним своим символом: через единственные северные ворота виднеется мраморная голова Мартима Моница, человека, который держал ворота открытыми, пока атаковавшие христиане не проникли в замок и не отбили его у мавров.
Внизу в городе, идя по пестрой и оживленной Авенида да Либердаде, скоро попадаешь в Estufas Frias - по всей видимости, самую волшебную оранжерею, имеющуюся в Европе. Здесь есть то преимущество, что можно дивиться множеству тропических и субтропических растений, не чувствуя себя угнетенным душным или жарким климатом их родных мест. Ведь в тропической растительной силе, когда она раскрывается в своей собственной родной среде, есть что-то слегка пьянящее. И как раз этот опьяняющий, по крайней мере приглушающий сознание элемент встречает нас, если мы отправимся в угодья прекрасного парка Да Пена близ Синтры. Иллюзия пребывания в тропическом мире здесь почти совершенна. Невольно вспоминаешь столь богатый ценными тропическими и субтропическими формами ботанический сад Палермо - и начинаешь сравнивать. И тут замечаешь, что в Палермо всегда ощущалась дистанция между наблюдателем и объектом наблюдения. Здесь же в какие-то моменты жизненная сила и роскошь объекта наблюдения тебя поглощает. И уже не отдельное растение, а вся пышная растительность вдыхается в кровь. Чувствуешь себя совсем близко от Южной Америки и понимаешь, что есть местности, которые так сильно окружают человека в его природном естестве, что нужны двойные и тройные усилия, чтобы создать там культуру. Но есть разница в том, живешь ли в таком окружении долго, или же в него можно окунуться всего на несколько мгновений. Для северного человека, явившегося в парк Пены всего лишь посетителем, есть что-то радостное и освобождающее в погружении в этот светлый и пахучий мир, в созерцании пальм, которые наконец-то стали здесь сами собой, в удивлении кустам папортника, ставшим здесь вдруг деревьями. В воспоминаниях это краткое посещение остается потом таким, будто какое-то время побывал в раю.
Но природа Португалии говорит с нами и в другой тональности там, где она предоставлена сама себе. Здесь она показывает не только противоположность между твердым и растворимым, но и обнаруживает родственную северным районам привлекательность и миловидность. Мы имеем в виду среди прочего подъезд к морскому курорту Эсторилу и видим перед собой дорогу среди склонов, полностью усыпанных белыми, розовыми и красными цветами, которые светятся маленькими солнечными кружочками: майский вид в начале апреля. И мы вспоминаем, как спрашивали у сопровождавших португальцев о названии этих милых растений, похожих на детские глаза. “Churaos” они называются - «плачущие». Захотелось остановиться на дороге и подумать. Плачущие… Как плач соотносится с этой смеющейся природой? Может быть, давший им такое имя народ увидел, что утренняя роса осаждается на этих нежных личиках цветов особенно крупными слезами? Или же крестным отцом у этого названия была дремлющая глубоко в португальской душе саудаде?
Мы не долго размышляем над этой загадкой, ведь во всяком случае сегодня «плачущие» нам улыбались. Светел пейзаж, дружелюбны дома, веселы лица людей, пока мы едем дальше. Все, что мы почувствовали тогда при пересечении испанской границы, начинает звучать вновь; и мы замечаем, что при всей меланхолии и закрытости, которые тоже присутствуют, эта тональность постоянно продолжала звучать. Потому что в Португалии повсюду есть и жизнеутверждающая, стремящаяся к земле стихия, и в этом даже одно из серьезнейших отличий от соседней Испании. Юг продолжает творить здесь свои волшебства, но уже со всей отчетливостью говорит и Запад. И могло ли быть иначе? Проехав Каскаес, мы достигаем Мыс Рока - Cabo de Roca, и узнаем, что это самая западная точка европейского континента.
Стоя на выступе скалы, где мало места, мы смотрим вдаль. И в этом положении, стоя на скале над морем, мы еще раз чувствуем Португалию: такой, какая она есть, такой, какой она должна стать.
И появляется воспоминание об одном из старейших стихотворений португальской литературы.
Казалось мне, я в одинокой часовне
В «Святом Симеоне», и волны вокруг.
И ждал я: когда же придет ко мне друг?
Стоял на коленях я пред алтарем,
А волны шумели в бурленье своем.
Кругом только волны, но нет кораблей,
Огромные волны, и нет здесь людей.
И в море вокруг тем волнам все расти,
И нет моряка, и мне тяжко грести.
И нет моряка здесь, и вижу с тоской,
Что скоро умру я в пучине морской.
И нет моряка здесь, и тяжко грести,
И дам я пучине себя унести.
Я жду лишь: когда же придет ко мне друг? (11)
Примечания переводчика: 11. На русский язык переведен помещенный Гербертом Ханом немецкий текст стихотворения Карла Фосслера.
Все эти тонкие едва уловимые особенности, характерные для духовного облика Португалии, в конечном счете содействовали и тому, чтобы установилось особое положение Бразилии среди большой испаноязычной группы центрально- и южноамериканских государств.
Как у каждого человека и у каждого существа, так и у каждой страны и у каждого народа есть свое особое звучание. Оно такое, что с первой же встречи начинает звучать тихо, но слышно и сопровождает нас, как тонкий аромат, сколько бы мы потом ни удалялись.
Впечатление, которое остается от встреч с португальцами в их собственной стране - это простор, легкость и космополитичность атмосферы. Имеешь дело с эхом естества, которое глубоко укоренилось в Европе, но кажется способным вызвать к себе сильные симпатии на Дальнем Востоке.
Но при воспоминании о стране более сильным аккордом всплывает Лиссабон или, точнее сказать, панорама Лиссабона. И глубоко впечатленный зрелищем, начинаешь понимать, что это особый дар судьбы, если столица страны является и жемчужиной ее ландшафта. Александр фон Гумбольдт, повидавший немалую часть света, назвал панораму Лиссабона одной из четырех прекраснейших картин, которые он видел своими глазами. Что очень отличает город, так это его положение возле Техо, над которым он построен медленно повышающимися архитектурными террасами. Неаполь тоже возвышается над водой в своей незабываемой красоте как вечно юная дочь залива. Но тот залив кажется отдыхающим в самом себе, спящим. И река Техо возле Лиссабона похожа на залив и кажется спокойной. Но в его спокойствии есть что-то от накопленной динамики. Все пережитое им на длинном пути по Пиренейскому полуострову он, кажется, собрал в одну большую ретроспективу, во множество образов, и теперь несет все это навстречу океану. Мощными и в то же время бережными движениями он несет это в необозримый простор, постоянно обновляющий себя символ страны, которая открывает себя морю.
Кое-что от величия лиссабонского Техо можно почувствовать, если переплыть на небольшом судне в Касильхас и найти там на форте одно из естественных “miradoures”. В нежной сероватой голубизне колышется река, по которой плывут корабли самых разных видов. На мощных руках этого потока даже большие пароходы кажутся кусочками пробки. Нежное покачивание волн, кажется, передается и сооружениям замков на той стороне, но прочную опору всему пейзажу придает построенная на скале башня Белема, которую наш взгляд вновь ловит во всей ее мужественной красоте. Когда приходит время возвращаться, картина, пожалуй, изменилась: легкий бриз дует и гонит волны, которые явно заставляют судно плыть как в море; выпрыгнувший дельфин тоже дает почувствовать близость моря.
Декорацией из восточной сказки кажется Техо, когда мы видим его в лунную ночь под нами с балкона одного из высоких домов. Лунный свет, словно скульптор, ваяет каждую деталь с волшебной отчетливостью. Все кажется более осязаемым и в то же время отодвинутым дальше, чем когда-либо, как будто это всего лишь зеркало безмерно огромного прошлого.
И присоединяясь к мощным ведущим аккордам панорамы Лиссабона, в нас вновь и вновь звучат две противоположных мелодии: мотив глубокой опоры в самом себе, утверждения себя, даже упрямства и другой мотив, ведущий к пышности, расплывчатости, бесформенности. Так в самой столице, так и там по всей стране.
Старые боевые укрепления Castele Sa Jorge - замка Святого Георгия высятся бесстрашно и мощно, какими они и были, отстояв себя во время большого землетрясения в восемнадцатом веке. Проходя там наверху по валам, можно и сегодня дышать духом рыцарских времен. Эти времена неслыханных подвигов и храброго самопожертвования глядят на тебя и еще одним своим символом: через единственные северные ворота виднеется мраморная голова Мартима Моница, человека, который держал ворота открытыми, пока атаковавшие христиане не проникли в замок и не отбили его у мавров.
Внизу в городе, идя по пестрой и оживленной Авенида да Либердаде, скоро попадаешь в Estufas Frias - по всей видимости, самую волшебную оранжерею, имеющуюся в Европе. Здесь есть то преимущество, что можно дивиться множеству тропических и субтропических растений, не чувствуя себя угнетенным душным или жарким климатом их родных мест. Ведь в тропической растительной силе, когда она раскрывается в своей собственной родной среде, есть что-то слегка пьянящее. И как раз этот опьяняющий, по крайней мере приглушающий сознание элемент встречает нас, если мы отправимся в угодья прекрасного парка Да Пена близ Синтры. Иллюзия пребывания в тропическом мире здесь почти совершенна. Невольно вспоминаешь столь богатый ценными тропическими и субтропическими формами ботанический сад Палермо - и начинаешь сравнивать. И тут замечаешь, что в Палермо всегда ощущалась дистанция между наблюдателем и объектом наблюдения. Здесь же в какие-то моменты жизненная сила и роскошь объекта наблюдения тебя поглощает. И уже не отдельное растение, а вся пышная растительность вдыхается в кровь. Чувствуешь себя совсем близко от Южной Америки и понимаешь, что есть местности, которые так сильно окружают человека в его природном естестве, что нужны двойные и тройные усилия, чтобы создать там культуру. Но есть разница в том, живешь ли в таком окружении долго, или же в него можно окунуться всего на несколько мгновений. Для северного человека, явившегося в парк Пены всего лишь посетителем, есть что-то радостное и освобождающее в погружении в этот светлый и пахучий мир, в созерцании пальм, которые наконец-то стали здесь сами собой, в удивлении кустам папортника, ставшим здесь вдруг деревьями. В воспоминаниях это краткое посещение остается потом таким, будто какое-то время побывал в раю.
Но природа Португалии говорит с нами и в другой тональности там, где она предоставлена сама себе. Здесь она показывает не только противоположность между твердым и растворимым, но и обнаруживает родственную северным районам привлекательность и миловидность. Мы имеем в виду среди прочего подъезд к морскому курорту Эсторилу и видим перед собой дорогу среди склонов, полностью усыпанных белыми, розовыми и красными цветами, которые светятся маленькими солнечными кружочками: майский вид в начале апреля. И мы вспоминаем, как спрашивали у сопровождавших португальцев о названии этих милых растений, похожих на детские глаза. “Churaos” они называются - «плачущие». Захотелось остановиться на дороге и подумать. Плачущие… Как плач соотносится с этой смеющейся природой? Может быть, давший им такое имя народ увидел, что утренняя роса осаждается на этих нежных личиках цветов особенно крупными слезами? Или же крестным отцом у этого названия была дремлющая глубоко в португальской душе саудаде?
Мы не долго размышляем над этой загадкой, ведь во всяком случае сегодня «плачущие» нам улыбались. Светел пейзаж, дружелюбны дома, веселы лица людей, пока мы едем дальше. Все, что мы почувствовали тогда при пересечении испанской границы, начинает звучать вновь; и мы замечаем, что при всей меланхолии и закрытости, которые тоже присутствуют, эта тональность постоянно продолжала звучать. Потому что в Португалии повсюду есть и жизнеутверждающая, стремящаяся к земле стихия, и в этом даже одно из серьезнейших отличий от соседней Испании. Юг продолжает творить здесь свои волшебства, но уже со всей отчетливостью говорит и Запад. И могло ли быть иначе? Проехав Каскаес, мы достигаем Мыс Рока - Cabo de Roca, и узнаем, что это самая западная точка европейского континента.
Стоя на выступе скалы, где мало места, мы смотрим вдаль. И в этом положении, стоя на скале над морем, мы еще раз чувствуем Португалию: такой, какая она есть, такой, какой она должна стать.
И появляется воспоминание об одном из старейших стихотворений португальской литературы.
Казалось мне, я в одинокой часовне
В «Святом Симеоне», и волны вокруг.
И ждал я: когда же придет ко мне друг?
Стоял на коленях я пред алтарем,
А волны шумели в бурленье своем.
Кругом только волны, но нет кораблей,
Огромные волны, и нет здесь людей.
И в море вокруг тем волнам все расти,
И нет моряка, и мне тяжко грести.
И нет моряка здесь, и вижу с тоской,
Что скоро умру я в пучине морской.
И нет моряка здесь, и тяжко грести,
И дам я пучине себя унести.
Я жду лишь: когда же придет ко мне друг? (11)
Примечания переводчика: 11. На русский язык переведен помещенный Гербертом Ханом немецкий текст стихотворения Карла Фосслера.