Герберт Хан. О гении Европы. Италия. Народно-психологические миниатюры (часть первая)
То, как переполненная ощущениями душа итальянского народа может зачастую выразиться одним единственным словом, мне пришлось узнать во время моей первой поездки в Италию. Ранняя весна вопреки «гарантированному» во всех проспектах «солнечному свету» обрушила на страну солнца дождь, продолжавшийся днями и ночами. Я нанял извозчика и покатил куда-то в окрестности Генуи под монотонное постукивание копыт худой и усталой клячи. Дождь лил и лил. Кучер молчал, и мой попутчик тоже. Что-то побудило меня попытаться сломать это мрачное настроение. На обретенном в университете академическом итальянском языке я крикнул кучеру: «Fa brutto tempo!» - «Стоит плохая погода!» Кучер повернулся ко мне и выдавил сквозь ворчливо приподнятые губы всего лишь одно слово: «Tempaccio!!!» Примерно так, как произносят давно просившееся ругательство.
Tempaccio - этим все было сказано. Этим было сказано намного, на очень много больше, нежели чем моим правильным и скучным “fa brutto tempo”. Потому что значило что-то вроде «отвратительная погода», «дрянь погода»; а впрочем, и еще менее академично - собачья погода!
Все то, что мы выражаем более обстоятельно, а иногда и более грубо, привлекая образы животных, - все это итальянец может сказать одним только окончанием слова. И функция этого окончания не двусмысленна, она сразу же понятна каждому человеку из этого народа. Но не только порицание, отвращение, возмущение могут быть столь непосредственно выражены в самом облике слова, но и малейшие нюансы отторжения, а прежде всего целая шкала симпатий, начиная с легкого признания и кончая лестным ласкательным словом.
Уменьшительно-ласкательные окончания есть и в других европейских языках, но не в такой красочности и многообразии, как в итальянском. Намного скуднее обстоит дело и с возможностью выражать антипатию или отвращение одними только окончаниями, тут скорее всего испанский язык может быть какое-то время рядом. Но насколько север Европы далек от юга, можно видеть по тому факту, что скандинавским языкам почитай что запрещено выражать какие-либо нюансы чувств одними окончаниями. Они должны прибегать к услугам предударных вспомогательных прилагательных вроде “lille” или “sma”.
Но послушаем еще раз итальянский язык. У матери есть дочка по имени Нина. Поскольку она еще маленькая девочка, то только в серьезные или торжественные моменты жизни ее действительно называют «Нина». При обычных обстоятельствах это звучало бы слишком холодно, и потому ее зовут Нинетта. Но бывают мгновения особенно обильной нежности, и этого уже не хватает: и тогда наша Нинетта превращается в Нинуччу. Совсем уж большая симпатия может даже привести к Нинуччетте.
Но горе, если мать однажды крикнет «Ниначча»! Тогда драма в разгаре. В зловещем окончании слышится что-то вроде удара хлыстом.
Какой психологический симптом заключен в том, что в языках некоторых народов чувства расположения или отрицания воплощаются в окончаниях слов либо как-то иначе в составе слова? Видимо, происходит то, что в этих случаях субъективность говорящего изливается в мир объектов, и уже нет больше четкого деления между объектом и субъектом.
С народно-психологической точки зрения внимание, в частности, Вилли Гелльпахом, обращалось на то, что наличие едва ли не одних только гласных звуков в окончаниях итальянских слов означает что-то вроде протягивания руки соседу, открытость ближнему. И мы действительно слышим не только звуковые различия, но и тонкие изменения душевного характера в зависимости от того, говорят ли «Пойдем, друзья!» по-немецки - «Auf, ihr Freunde!», по-испански - «Vamos, amigos!», или по-итальянски «Andiamo, amici!».
И еще более показательным для того, о чем здесь идет речь, будет, видимо, грубоватый перевод нашего «Пойдем отсюда!» - «Svigniamocella!». «Machen wir uns aus dem Staube!» - «Испаряемся!»- несколько иначе, но тоже соответствует. В немецком языке шесть слов, все рядком подставлены друг к другу и почти принуждены к грамматическому единообразию. В итальянском языке всего лишь одно слово - svigniamocela. Глагол как носитель действия, движения несется и захватывает с собой подлежащее и кусок окружающего мира, данного в определенной ситуации. Логическая расчлененность процесса становится более смутной, но тем сильнее и непринужденнее этот процесс чувствуется.
Если вновь и вновь непредвзято вслушиваться в этот итальянский язык, то приходишь к пониманию того, что в нем не просто выражается душа, а что он сам собой является непосредственно частью души. Больше, чем где бы то ни было душа непосредственно дается и воспринимается здесь в речи, при слушании, в перипетиях разговора. При общении между иностранцем и сыном этого народа это выражается в том, что итальянец чувствует обращение к лучшей части его естества, если иностранец заговаривает с ним по-итальянски. Слова родного языка из чужих уст умиляют, умиротворяют его и призывают. Иностранец для слушателя перестает быть «ИНО»-странцем. Он тоже включается в народную душу и получает кредит на всю страну. Даже бродяга и мошенник становятся почтительнее, если при встрече с иностранцем сталкиваются с языком своей страны.
И как же скоро итальянец после наших заикающихся языковых усилий скажет: «Bravo, ma parla bene italiano» - «Браво, Вы хорошо говорите по-итальянски!» Он что, не слышит наших ошибок, или же и впрямь хочет лишь польстить? Нет, для последнего он слишком честен душой, а к своему языку у него слишком тонкий эстетический вкус, чтобы не заметить, если с ним станут обращаться не так. Но в принципе он ведь и не хочет сказать: «Вы хорошо говорите по-итальянски». На самом деле он имеет в виду: «Как хорошо, что Вы говорите по-итальянски!» И даже так: «Вы говорите по-итальянски - о, тогда Вы хороший человек!»
Не следует считать, что так происходит повсюду в отношении чужака, говорящего на языке какой-либо страны. Уже в близко родственной Испании проступают другие нюансы, а есть, например, германские, да и славянские страны, в которых путешественника, неумело обращающегося с языком страны, хотя и будут внешне обслуживать вежливо, но внутренне на него станут смотреть критически. И вместо перехлестывающей симпатии отчетливо проступит тихо отторгающая антипатия.
Мне довелось получить прекрасный урок по теме удивительных нравственных сил языка, когда я попросил дать справку у продавца проспектов на площади перед центральным вокзалом в Неаполе.
Я какое-то время наблюдал, как этот человек держал веером один из наиболее известных туристических альбомов Неаполя с множеством относящихся к нему открыток. Искусно помахивая этим веером, он приставал то к одному, то к другому прохожему, непрестанно восклицая с льстивой любезностью: «Tutta la bella Napoli! Tutta la bella Napoli!» - весь прекрасный Неаполь или, если угодно, «прекрасный Неаполь в одном издании!»
На мне он тоже захотел поначалу испробовать свои таланты и при этом посмотрел мне в глаза столь характерным для неаполитанцев из народа отчасти дерзким, отчасти меланхоличным взглядом. «Tutta la bella Napoli!” Я сделал вид, будто не заметил всей этой рекламы и заигрываний, и спросил его по-итальянски: “Не могли бы Вы сказать, синьор, как проще пройти на улицу ….?”
Выражение его лица моментально изменилось; исчезло все, что в нем было от просящего милостыню или от ладдзароне. “Un momento- пробормотал он, - e un po complicato». «Одну минуту, это немножко сложно.» Он подумал, потом решительно сложил свой альбом-веер и сказал: «Да. Это и впрямь сложно. Лучше всего я Вас немного провожу». Свой альбом он передал десятилетнему мальчику, возможно, сыну, и тот остался сторожить у небольшой стойки.
По меньшей мере пять минут человек провожал меня до начала боковой улицы, о которой я спрашивал. По дороге мы немного болтали, как это принято в Италии.
Когда мы достигли цели, я захотел немного вознаградить его за те немалые усилия, которые он приложил. Но он об этом и слышать не хотел. «Нет-нет, господин, о чем Вы подумали? Это долг. E dovere!» Глубокий вежливый поклон - и он уже исчез в толпе. Видимо, уже через десять минут он снова вытанцовывал и махал веером у своей стойки в надежде на пару сольдо прибыли: «Tutta la bella Naaapoli!»
Этот небольшой эпизод тронул меня. Пришлось подумать: вот маска, и вот человек. То, что я обратился к нему со словом «синьор», что попросил у него помощи, что общался с ним на языке его великой родины, - все это он почувствовал как знак, поданный ему самим духом страны. Тогда он быстро отбросил маску и в одно мгновение стал человеком.
На юге страны, но скорее все же в Неаполе, чем в Сицилии, уважение к иностранцу и готовность ему услужить может принимать и гротескные формы. Мне пришлось это узнать следующим образом:
Я, например, справляюсь, как далеко до главпочтамта, до «Posta Centrale». Известно, что в поездках по Италии или по Испании больше, чем где-либо еще, поводов справляться об этих важных пунктах, которые приходится посещать почти каждый день.
Итак: «Как далеко до Главпочтамта?»
Спрошенный одно мгновение смотрит на меня и потом с вежливым поклоном говорит: «Per Lei cinque minuti.» - «Для Вас пять минут».
Я благодарю и иду строго в указанном направлении. Через пять минут почтамта еще не видно. Десять минут - почтамта опять нет. Четверть часа, двадцать минут, двадцать пять минут - все еще нет почтамта!! В конце концов через полчаса я действительно у цели. Мне пришлось порядком пошагать, и я думаю: ничего себе пять минут! Человек, у которого я справлялся, наверняка плохо ориентируется.
Но случай повторяется. В другой раз называются три минуты, а дорога занимает четверть часа. В следующий раз назвали десять минут - и путь стал бесконечным.
В конце концов я попросил разъяснить мне этот странный феномен одного из хороших знакомых, которых я постепенно приобрел и в Неаполе. Он заулыбался и сказал: «Вежливость, ничего кроме вежливости и чрезвычайного расположения к иностранцу». Я поглядел на него, не понимая. Хочет надо мной посмеяться?
«Нет,- сказал он, смеясь,- конечно, не по-настоящему, а во внутреннем мире неаполитанцев. Вы его спрашиваете. Он на Вас смотрит и замечает: ага, вот иностранец. Едет издалека, измучился, а улицы в Неаполе длинные и неудобные. Не могу же я ему назначить длинный путь. И что же делает мой неаполитанец? Он попросту сокращает путь. Для Вас пять минут. Только из вежливости».
И впрямь странный мир образов, пришлось мне подумать. Но уже вскоре мне довелось познакомиться с ним с еще одной стороны, загадочной для уроженца севера.
Мне пришлось среди прочего узнать, что извозчики в Неаполе никогда не бывают довольны чаевыми, как бы щедро ни старайся их отсчитывать. С 15 процентов от стоимости поездки лучше было и не начинать. И потому даешь 20 процентов. Результат: кучер дуется, глядит с досадой и даже с печалью, будто разрушилось счастье всей его жизни. Мало еще тогда зная страну, я однажды дал еще больше. И опять никакого эффекта. Кучер роптал себе под нос. Там, где я вышел, стояли еще экипажи. Кучер окрикнул своих дремавших коллег, показал палкой от кнута на меня и прокричал на неаполитанском диалекте что-то, очевидно, нелестное. При всех моих попытках быть щедрым мне пришлось убираться как жалкому скряге.
Основательно возмущенный, я в тот же день стал искать совета у человека, знавшего страну.
«Ну хорошо, Вы не договаривались перед началом поездки о размерах чаевых, о mancia?». Как и было на самом деле, я ответил, что нет. «Ну, тогда Вам нечему удивляться. Тогда Вам просто нужно считаться со своеобразным миром фантазий у неаполитанцев!»
Опять этот мир образов, эта фантазия. Но я охотно склонил ухо, чтобы поучиться.
«Вы можете себе это представить, - начал мой местный знакомый. - Кучер начал путь. Направляя время от времени лошадь, он обдумывает ситуацию. Только что севший господин не счел нужным согласовать размер манча. Значит, не свой, иностранец. Они обычно приезжают с той стороны Альп. Долгий путь, да и сколько же сольди надо иметь в мешке, чтобы так ездить. Удар кнутом. Итак - возвращается он к нити своих рассуждений - это будет…, да, это будет как минимум 15 процентов манчи. Следующий поворот дороги. Окрик на лошадь. Да, но ведь он же может быть одним из тех непредсказуемых англичан, которые могут глубоко залезать в кошелек. Сколько? Да минимум 25 процентов. Удар кнутом, окрик, опять поворот дороги. Англичанин? - думает он дальше, - а почему бы не американец? Те подчас одеты на вид просто, а в кошельке…. И не сосчитаешь. Да тут получается минимум 50 процентов! Удар кнутом. Но бывает и еще намного лучше. Иногда везешь свое счастье, и сам не знаешь об этом… Окрик, новый поворот. - Да, что там недавно рассказывал Джироламо? Везет он и впрямь господина, который только что получил наследство. И тот… Стоп, повозка наскочила на бордюр. Вот как! Двойной удар кнутом и ругательство в адрес лошади…. Да, вот тот, как же там получилось? Вышел тот господин и даже про стоимость поездки не спросил, а протянул Джироламо открытый кошелек - и бери, сколько хочешь. У кучера в глазах почти темнеет, и дорожные булыжники начинают вокруг него танцевать. А ожидания манчи? Они постепенно выросли до бесконечности».
«Понимаете теперь, - заключил мой знакомый, - что Вам пришлось неизбежно разрушить эти детские мечты?»
Я постепенно понял. «Но разве все иначе, если о манче договориться заранее? Не останешься ли как иностранец всегда обманщиком? Или же надо заканчивать с тем, чтобы иностранцу нанимать в Неаполе извозчика?»
«Ни в коем случае, - был ответ. - Сделайте попытку. Назначьте чаевые - ну, скажем, двенадцать процентов, их по уровню вашего знания языка хватит». Он дружески улыбнулся. «А потом по окончании поездки добавьте какую-нибудь мелочь сверх согласованного. Расскажите мне потом, что у Вас получилось».
Через несколько дней я снова воспользовался извозчиком. Я последовал совету знакомого и попытался еще до начала поездки установить манчу. Кучер сделал кислую мину, тем более когда я захотел назначить расчет с двенадцатью процентами. «Ах, господин! - жалобно воскликнул он. - Поглядите на мою клячу! У нее можно ребра пересчитать Она уже несколько дней ничего не ела. Такие ныне плохие времена! Как мне с двенадцатью процентами купить хоть пару зернышек овса?» На меня это не произвело впечатления. Там стояли еще две повозки, и я сделал вид, что выхожу поговорить с конкурентами, которые со своей стороны подбадривали меня различными движениями рук.
Тут мой кучер быстро встрепенулся. «Итого двенадцать процентов, договорились!»- крикнул он, и повозка уже поехала. Езда прошла без приключений. Кучер на сей раз обнаруживал даже дружелюбие, иногда посвистывал и говорил названия некоторых достопримечательных зданий, мимо которых мы проезжали. Я их, правда, знал и раньше, но счел такие жесты весьма любезными. Когда мы были у цели - по случаю опять же на стоянке извозчиков - наступил момент эксперимента. Я достал свой портмоне и небрежно отсчитал стоимость поездки с манчей в 15 процентов. Кучер сначала удивляется, а потом его лицо сияет. «Mille, mille grazie, Signore!» - кричит он мне, и даже снимает головной убор. Им он машет мне вслед, пока я удаляюсь. И я еще слышу, как он кричит другим извозчикам: «Барона вез!»
А между тем, что, собственно, произошло? Я дал всего на три процента больше, чем договаривались. Но такова уж в Неаполе курсовая разница в цене чаевых в зависимости от того, сталкиваешься ли ты с безмерными ожиданиями, или же чаевые получаются неожиданно.
Понятно, что моему неаполитанскому знакомому мне уже ничего не нужно было рассказывать. Мы только сердечно рассмеялись при встрече.
Tempaccio - этим все было сказано. Этим было сказано намного, на очень много больше, нежели чем моим правильным и скучным “fa brutto tempo”. Потому что значило что-то вроде «отвратительная погода», «дрянь погода»; а впрочем, и еще менее академично - собачья погода!
Все то, что мы выражаем более обстоятельно, а иногда и более грубо, привлекая образы животных, - все это итальянец может сказать одним только окончанием слова. И функция этого окончания не двусмысленна, она сразу же понятна каждому человеку из этого народа. Но не только порицание, отвращение, возмущение могут быть столь непосредственно выражены в самом облике слова, но и малейшие нюансы отторжения, а прежде всего целая шкала симпатий, начиная с легкого признания и кончая лестным ласкательным словом.
Уменьшительно-ласкательные окончания есть и в других европейских языках, но не в такой красочности и многообразии, как в итальянском. Намного скуднее обстоит дело и с возможностью выражать антипатию или отвращение одними только окончаниями, тут скорее всего испанский язык может быть какое-то время рядом. Но насколько север Европы далек от юга, можно видеть по тому факту, что скандинавским языкам почитай что запрещено выражать какие-либо нюансы чувств одними окончаниями. Они должны прибегать к услугам предударных вспомогательных прилагательных вроде “lille” или “sma”.
Но послушаем еще раз итальянский язык. У матери есть дочка по имени Нина. Поскольку она еще маленькая девочка, то только в серьезные или торжественные моменты жизни ее действительно называют «Нина». При обычных обстоятельствах это звучало бы слишком холодно, и потому ее зовут Нинетта. Но бывают мгновения особенно обильной нежности, и этого уже не хватает: и тогда наша Нинетта превращается в Нинуччу. Совсем уж большая симпатия может даже привести к Нинуччетте.
Но горе, если мать однажды крикнет «Ниначча»! Тогда драма в разгаре. В зловещем окончании слышится что-то вроде удара хлыстом.
Какой психологический симптом заключен в том, что в языках некоторых народов чувства расположения или отрицания воплощаются в окончаниях слов либо как-то иначе в составе слова? Видимо, происходит то, что в этих случаях субъективность говорящего изливается в мир объектов, и уже нет больше четкого деления между объектом и субъектом.
С народно-психологической точки зрения внимание, в частности, Вилли Гелльпахом, обращалось на то, что наличие едва ли не одних только гласных звуков в окончаниях итальянских слов означает что-то вроде протягивания руки соседу, открытость ближнему. И мы действительно слышим не только звуковые различия, но и тонкие изменения душевного характера в зависимости от того, говорят ли «Пойдем, друзья!» по-немецки - «Auf, ihr Freunde!», по-испански - «Vamos, amigos!», или по-итальянски «Andiamo, amici!».
И еще более показательным для того, о чем здесь идет речь, будет, видимо, грубоватый перевод нашего «Пойдем отсюда!» - «Svigniamocella!». «Machen wir uns aus dem Staube!» - «Испаряемся!»- несколько иначе, но тоже соответствует. В немецком языке шесть слов, все рядком подставлены друг к другу и почти принуждены к грамматическому единообразию. В итальянском языке всего лишь одно слово - svigniamocela. Глагол как носитель действия, движения несется и захватывает с собой подлежащее и кусок окружающего мира, данного в определенной ситуации. Логическая расчлененность процесса становится более смутной, но тем сильнее и непринужденнее этот процесс чувствуется.
Если вновь и вновь непредвзято вслушиваться в этот итальянский язык, то приходишь к пониманию того, что в нем не просто выражается душа, а что он сам собой является непосредственно частью души. Больше, чем где бы то ни было душа непосредственно дается и воспринимается здесь в речи, при слушании, в перипетиях разговора. При общении между иностранцем и сыном этого народа это выражается в том, что итальянец чувствует обращение к лучшей части его естества, если иностранец заговаривает с ним по-итальянски. Слова родного языка из чужих уст умиляют, умиротворяют его и призывают. Иностранец для слушателя перестает быть «ИНО»-странцем. Он тоже включается в народную душу и получает кредит на всю страну. Даже бродяга и мошенник становятся почтительнее, если при встрече с иностранцем сталкиваются с языком своей страны.
И как же скоро итальянец после наших заикающихся языковых усилий скажет: «Bravo, ma parla bene italiano» - «Браво, Вы хорошо говорите по-итальянски!» Он что, не слышит наших ошибок, или же и впрямь хочет лишь польстить? Нет, для последнего он слишком честен душой, а к своему языку у него слишком тонкий эстетический вкус, чтобы не заметить, если с ним станут обращаться не так. Но в принципе он ведь и не хочет сказать: «Вы хорошо говорите по-итальянски». На самом деле он имеет в виду: «Как хорошо, что Вы говорите по-итальянски!» И даже так: «Вы говорите по-итальянски - о, тогда Вы хороший человек!»
Не следует считать, что так происходит повсюду в отношении чужака, говорящего на языке какой-либо страны. Уже в близко родственной Испании проступают другие нюансы, а есть, например, германские, да и славянские страны, в которых путешественника, неумело обращающегося с языком страны, хотя и будут внешне обслуживать вежливо, но внутренне на него станут смотреть критически. И вместо перехлестывающей симпатии отчетливо проступит тихо отторгающая антипатия.
Мне довелось получить прекрасный урок по теме удивительных нравственных сил языка, когда я попросил дать справку у продавца проспектов на площади перед центральным вокзалом в Неаполе.
Я какое-то время наблюдал, как этот человек держал веером один из наиболее известных туристических альбомов Неаполя с множеством относящихся к нему открыток. Искусно помахивая этим веером, он приставал то к одному, то к другому прохожему, непрестанно восклицая с льстивой любезностью: «Tutta la bella Napoli! Tutta la bella Napoli!» - весь прекрасный Неаполь или, если угодно, «прекрасный Неаполь в одном издании!»
На мне он тоже захотел поначалу испробовать свои таланты и при этом посмотрел мне в глаза столь характерным для неаполитанцев из народа отчасти дерзким, отчасти меланхоличным взглядом. «Tutta la bella Napoli!” Я сделал вид, будто не заметил всей этой рекламы и заигрываний, и спросил его по-итальянски: “Не могли бы Вы сказать, синьор, как проще пройти на улицу ….?”
Выражение его лица моментально изменилось; исчезло все, что в нем было от просящего милостыню или от ладдзароне. “Un momento- пробормотал он, - e un po complicato». «Одну минуту, это немножко сложно.» Он подумал, потом решительно сложил свой альбом-веер и сказал: «Да. Это и впрямь сложно. Лучше всего я Вас немного провожу». Свой альбом он передал десятилетнему мальчику, возможно, сыну, и тот остался сторожить у небольшой стойки.
По меньшей мере пять минут человек провожал меня до начала боковой улицы, о которой я спрашивал. По дороге мы немного болтали, как это принято в Италии.
Когда мы достигли цели, я захотел немного вознаградить его за те немалые усилия, которые он приложил. Но он об этом и слышать не хотел. «Нет-нет, господин, о чем Вы подумали? Это долг. E dovere!» Глубокий вежливый поклон - и он уже исчез в толпе. Видимо, уже через десять минут он снова вытанцовывал и махал веером у своей стойки в надежде на пару сольдо прибыли: «Tutta la bella Naaapoli!»
Этот небольшой эпизод тронул меня. Пришлось подумать: вот маска, и вот человек. То, что я обратился к нему со словом «синьор», что попросил у него помощи, что общался с ним на языке его великой родины, - все это он почувствовал как знак, поданный ему самим духом страны. Тогда он быстро отбросил маску и в одно мгновение стал человеком.
На юге страны, но скорее все же в Неаполе, чем в Сицилии, уважение к иностранцу и готовность ему услужить может принимать и гротескные формы. Мне пришлось это узнать следующим образом:
Я, например, справляюсь, как далеко до главпочтамта, до «Posta Centrale». Известно, что в поездках по Италии или по Испании больше, чем где-либо еще, поводов справляться об этих важных пунктах, которые приходится посещать почти каждый день.
Итак: «Как далеко до Главпочтамта?»
Спрошенный одно мгновение смотрит на меня и потом с вежливым поклоном говорит: «Per Lei cinque minuti.» - «Для Вас пять минут».
Я благодарю и иду строго в указанном направлении. Через пять минут почтамта еще не видно. Десять минут - почтамта опять нет. Четверть часа, двадцать минут, двадцать пять минут - все еще нет почтамта!! В конце концов через полчаса я действительно у цели. Мне пришлось порядком пошагать, и я думаю: ничего себе пять минут! Человек, у которого я справлялся, наверняка плохо ориентируется.
Но случай повторяется. В другой раз называются три минуты, а дорога занимает четверть часа. В следующий раз назвали десять минут - и путь стал бесконечным.
В конце концов я попросил разъяснить мне этот странный феномен одного из хороших знакомых, которых я постепенно приобрел и в Неаполе. Он заулыбался и сказал: «Вежливость, ничего кроме вежливости и чрезвычайного расположения к иностранцу». Я поглядел на него, не понимая. Хочет надо мной посмеяться?
«Нет,- сказал он, смеясь,- конечно, не по-настоящему, а во внутреннем мире неаполитанцев. Вы его спрашиваете. Он на Вас смотрит и замечает: ага, вот иностранец. Едет издалека, измучился, а улицы в Неаполе длинные и неудобные. Не могу же я ему назначить длинный путь. И что же делает мой неаполитанец? Он попросту сокращает путь. Для Вас пять минут. Только из вежливости».
И впрямь странный мир образов, пришлось мне подумать. Но уже вскоре мне довелось познакомиться с ним с еще одной стороны, загадочной для уроженца севера.
Мне пришлось среди прочего узнать, что извозчики в Неаполе никогда не бывают довольны чаевыми, как бы щедро ни старайся их отсчитывать. С 15 процентов от стоимости поездки лучше было и не начинать. И потому даешь 20 процентов. Результат: кучер дуется, глядит с досадой и даже с печалью, будто разрушилось счастье всей его жизни. Мало еще тогда зная страну, я однажды дал еще больше. И опять никакого эффекта. Кучер роптал себе под нос. Там, где я вышел, стояли еще экипажи. Кучер окрикнул своих дремавших коллег, показал палкой от кнута на меня и прокричал на неаполитанском диалекте что-то, очевидно, нелестное. При всех моих попытках быть щедрым мне пришлось убираться как жалкому скряге.
Основательно возмущенный, я в тот же день стал искать совета у человека, знавшего страну.
«Ну хорошо, Вы не договаривались перед началом поездки о размерах чаевых, о mancia?». Как и было на самом деле, я ответил, что нет. «Ну, тогда Вам нечему удивляться. Тогда Вам просто нужно считаться со своеобразным миром фантазий у неаполитанцев!»
Опять этот мир образов, эта фантазия. Но я охотно склонил ухо, чтобы поучиться.
«Вы можете себе это представить, - начал мой местный знакомый. - Кучер начал путь. Направляя время от времени лошадь, он обдумывает ситуацию. Только что севший господин не счел нужным согласовать размер манча. Значит, не свой, иностранец. Они обычно приезжают с той стороны Альп. Долгий путь, да и сколько же сольди надо иметь в мешке, чтобы так ездить. Удар кнутом. Итак - возвращается он к нити своих рассуждений - это будет…, да, это будет как минимум 15 процентов манчи. Следующий поворот дороги. Окрик на лошадь. Да, но ведь он же может быть одним из тех непредсказуемых англичан, которые могут глубоко залезать в кошелек. Сколько? Да минимум 25 процентов. Удар кнутом, окрик, опять поворот дороги. Англичанин? - думает он дальше, - а почему бы не американец? Те подчас одеты на вид просто, а в кошельке…. И не сосчитаешь. Да тут получается минимум 50 процентов! Удар кнутом. Но бывает и еще намного лучше. Иногда везешь свое счастье, и сам не знаешь об этом… Окрик, новый поворот. - Да, что там недавно рассказывал Джироламо? Везет он и впрямь господина, который только что получил наследство. И тот… Стоп, повозка наскочила на бордюр. Вот как! Двойной удар кнутом и ругательство в адрес лошади…. Да, вот тот, как же там получилось? Вышел тот господин и даже про стоимость поездки не спросил, а протянул Джироламо открытый кошелек - и бери, сколько хочешь. У кучера в глазах почти темнеет, и дорожные булыжники начинают вокруг него танцевать. А ожидания манчи? Они постепенно выросли до бесконечности».
«Понимаете теперь, - заключил мой знакомый, - что Вам пришлось неизбежно разрушить эти детские мечты?»
Я постепенно понял. «Но разве все иначе, если о манче договориться заранее? Не останешься ли как иностранец всегда обманщиком? Или же надо заканчивать с тем, чтобы иностранцу нанимать в Неаполе извозчика?»
«Ни в коем случае, - был ответ. - Сделайте попытку. Назначьте чаевые - ну, скажем, двенадцать процентов, их по уровню вашего знания языка хватит». Он дружески улыбнулся. «А потом по окончании поездки добавьте какую-нибудь мелочь сверх согласованного. Расскажите мне потом, что у Вас получилось».
Через несколько дней я снова воспользовался извозчиком. Я последовал совету знакомого и попытался еще до начала поездки установить манчу. Кучер сделал кислую мину, тем более когда я захотел назначить расчет с двенадцатью процентами. «Ах, господин! - жалобно воскликнул он. - Поглядите на мою клячу! У нее можно ребра пересчитать Она уже несколько дней ничего не ела. Такие ныне плохие времена! Как мне с двенадцатью процентами купить хоть пару зернышек овса?» На меня это не произвело впечатления. Там стояли еще две повозки, и я сделал вид, что выхожу поговорить с конкурентами, которые со своей стороны подбадривали меня различными движениями рук.
Тут мой кучер быстро встрепенулся. «Итого двенадцать процентов, договорились!»- крикнул он, и повозка уже поехала. Езда прошла без приключений. Кучер на сей раз обнаруживал даже дружелюбие, иногда посвистывал и говорил названия некоторых достопримечательных зданий, мимо которых мы проезжали. Я их, правда, знал и раньше, но счел такие жесты весьма любезными. Когда мы были у цели - по случаю опять же на стоянке извозчиков - наступил момент эксперимента. Я достал свой портмоне и небрежно отсчитал стоимость поездки с манчей в 15 процентов. Кучер сначала удивляется, а потом его лицо сияет. «Mille, mille grazie, Signore!» - кричит он мне, и даже снимает головной убор. Им он машет мне вслед, пока я удаляюсь. И я еще слышу, как он кричит другим извозчикам: «Барона вез!»
А между тем, что, собственно, произошло? Я дал всего на три процента больше, чем договаривались. Но такова уж в Неаполе курсовая разница в цене чаевых в зависимости от того, сталкиваешься ли ты с безмерными ожиданиями, или же чаевые получаются неожиданно.
Понятно, что моему неаполитанскому знакомому мне уже ничего не нужно было рассказывать. Мы только сердечно рассмеялись при встрече.