Экокруиз по Европе с Гербертом Ханом. Эскиз восемдесят второй. Семнадцатая зарисовка о России.
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРУИЗ ПО ЕВРОПЕ ДЛЯ УЧАСТНИКОВ СООБЩЕСТВА «ЭКОЛОГО-ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ДВИЖЕНИЯ» ПО МАТЕРИАЛАМ НЕ ПУБЛИКОВАВШЕГОСЯ В РОССИИ ТРУДА ГЕРБЕРТА ХАНА «О ГЕНИИ ЕВРОПЫ». ЭСКИЗ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРОЙ. Семнадцатая зарисовка о России.
Глядя на дома в Италии или в Испании, можно подумать, что вначале они были найденными или выдолбленными в скалах пещерами. При виде русских домов и хижин может появиться мысль, что это поднятое на поверхность подземное царство или густой лес. Хотя строительство церквей и крепостей и обнаруживало в средние века весьма самобытные и искусные черты, все же архитектура не относится к сильной стороне художественной одаренности русских. Или, по крайней мере, не была таковой до сего времени. Хорошие отношения со строительным искусством сильно зависят от того, насколько глубоко человек может заглянуть в свое собственное тело, насколько может ощутить его тяжесть и легкость, размеры и пропорции, его расположение в пространстве.
Но гениальность русского, подобно гениальности маленького ребенка, как раз и основывается на том, что человек не глубоко заглядывает в свое тело, не находится в собственном теле, как в крепости. Почти повсюду в стране видишь сооружения роскошные и монументальные, но они часто тяготеют к чуждым архитектурным формам, если только не нарочно созданы по ним. Об исключениях, относящихся к более давним временам, мы уже упомянули. Многие достижения заслуживают глубокого восхищения с сугубо технической точки зрения. Но сама по себе архитектура у людей пространства пока что в периоде становления. Может быть, когда-нибудь она освободится от ассирийско-египетской колоссальности и обнаружит динамичные формы, более родственные музыке.
Пластика тоже в зародышевом состоянии и, значит, легко могла бы найти связи с ранними направлениями этого искусства. Как уже сказано, у русского и, может быть, у славянина вообще поначалу нет сильной тяги к архитектурности человеческого тела. И тем сильнее он ощущает его пластичность. Он даже чувствует в себе так много непосредственной пластики, что какое-то особое скульптурное творчество кажется ему почти что излишним. Изначально оно представлялось ему разновидностью культурного плеоназма. Это отсутствие самой по себе потребности, видимо, давало о себе знать в гораздо большей степени, чем утверждавшаяся от случая к случаю церковно-религиозная заповедь «не создай себе идола».
Более глубокое проникновение в тело, вообще в физическое окружение должно было неизбежно пробудить саму по себе новую потребность в пластике. Это привело к обилию продукции, которая, однако, редко бывает оригинальной в той степени, в какой можно было бы ожидать.
А урожай на почве живописи оказался, наоборот, богатым. Это искусство прошло с древних времен ряд весьма значимых этапов. И что еще важнее: картины и различные полотна в любое время говорят представителям народа об очень многом. Во многих музеях и галереях мира картины, даже внешне хорошо сохранившиеся, теряют свой внутренний блеск, потому что разглядываются глазами усталыми, лишь внешне заинтересованными. В русских галереях они остаются, отважимся заметить, свежими и юными, потому что на них смотрят с живым интересом. Народ охотно впитывает в себя глазами. И в результате благодаря живописи появляется интимный фактор народного образования.
Если мы вызовем в памяти хотя бы немногое из того, что смогли сказать о русском языке, то сразу же поймем, что он должен был внести один из самых значимых вкладов не только в европейскую, но и в мировую литературу. О некоторых русских поэтах мы уже упоминали, среди них о самом великом - Александре Пушкине. Дополним наши рассуждения несколькими короткими штрихами. Если живо представить себе русского человека в его душевном и духовном своеобразии, то станет понятно, что его вклад в литературу должен был поначалу произойти в сферах лирической и эпической. И в области драматической есть выдающиеся достижения. Однако чувствуется, что здесь еще не в полной мере проявилось то, что могло бы появиться.
Зато само по себе представление драматического в актерском искусстве привело к достижениям уникальным. Выдающиеся режиссеры достигли глубочайшего понимания живой конструкции драматического произведения и в особенности тончайших нюансов в раскрытии характеров. Они нашли актеров, которые почти в совершенстве могли реализовывать духовные замыслы режиссуры. Такие исполнители были в очень большой степени одарены двумя свойствами: еще не тронутой свежестью и юностью души и в не меньшей степени вышеупомянутой пластичностью тела. В таких актерах могло невольно проявиться и еще одно качество. Сдерживаемый в народе инстинкт к воплощению и индивидуализации им можно было беспрепятственно переживать на своем особом поле. И они делали это, хотя бы и связанные самыми строгими рамками, с дионическим упоением. И те «резервы перевоплощения», которые отчасти уже израсходованы в других частях европейского мира, были отлиты ими в форме игры актеров. В этом искусстве перевоплощения и поза, вводящая слово, и мимика, сопровождающая его, могут быть настолько красноречивы, что полностью захватывают зрителя, даже если тот не говорит по-русски. В этой связи автору довелось наблюдать театр в театре, когда одна из русских трупп играла в большом немецком театре комедию Николая Гоголя «Женитьба». Подавляющее большинство зрителей не понимало ни единого словечка из русского текста. Но уже через десять минут контакт был установлен, и начали восприниматься все остроты и даже тончайшие намеки. Публика принимала их взрывами радости, настроение и в русском театре не могло быть более доброжелательным. Как это бывает еще только в Италии, здесь и впрямь разворачивалась вторая пьеса в самом зрительном зале. Среди публики не менее всех других зрителей оказались захваченными игрой актеров и несколько участников того актерского коллектива, которому принадлежала эта немецкая сцена. Автор услышал, как один из них невольно воскликнул, обращаясь к соседу: «Слушай! Вот как надо уметь играть!» …
Возможность развития, может быть, еще более масштабного чувствуется и в русском танце. Конечно, в Европе НЕ ОДИН только народ имеет выдающиеся способности к танцу. Следует, между прочим, вспомнить о Польше, Венгрии, Испании. Но в русском танце живет особый элемент, который трудно описать именно потому, что он в зародышевом состоянии. Кажется, что здесь в огонь темпераментного действа добавляется элемент духовно-уравновешивающий, как будто что-то от ранней греческой пластики вливается в тела, все еще столь восприимчивые ко всему пластичному.
Мы подразумеваем тончайшие мотивы, которые намечены в народном танце, более явно видны в балете, но на самом-то деле позволяют почувствовать некую будущую третью форму, которая может еще появиться между ними. Ведь народный танец, каким бы мощным он ни казался, питается из резервуара юных сил, который в перспективе не пополняется; а балет, как это ни печально, вынужден тайком подкрашивать отдельные седые локоны, дабы казаться все еще юным.
Но уже сегодня в русском балете можно встретить много такого, что уникально. Среди прочего это та сфера, в которой как женское, так и мужское начала перерастают самих себя, не утрачивая при этом своеобразия каждого из начал. По этой причине там никогда не выступают те феминизированные мужчины, чей вид трудно перенести в другой обстановке. И не то чтобы танцор, как в прекрасных испанских танцах, пробивался к победе. Здесь не выделяют себя и не утверждают себя, а остаются открытыми в совместном действии. Внутри искусства движений, происходящих во времени, начинает формироваться совершенно новое духовное пространство. И временами складывается впечатление, будто в таком пространстве и посреди всех танцоров весело подпрыгивает невидимое дитя.
Глядя на дома в Италии или в Испании, можно подумать, что вначале они были найденными или выдолбленными в скалах пещерами. При виде русских домов и хижин может появиться мысль, что это поднятое на поверхность подземное царство или густой лес. Хотя строительство церквей и крепостей и обнаруживало в средние века весьма самобытные и искусные черты, все же архитектура не относится к сильной стороне художественной одаренности русских. Или, по крайней мере, не была таковой до сего времени. Хорошие отношения со строительным искусством сильно зависят от того, насколько глубоко человек может заглянуть в свое собственное тело, насколько может ощутить его тяжесть и легкость, размеры и пропорции, его расположение в пространстве.
Но гениальность русского, подобно гениальности маленького ребенка, как раз и основывается на том, что человек не глубоко заглядывает в свое тело, не находится в собственном теле, как в крепости. Почти повсюду в стране видишь сооружения роскошные и монументальные, но они часто тяготеют к чуждым архитектурным формам, если только не нарочно созданы по ним. Об исключениях, относящихся к более давним временам, мы уже упомянули. Многие достижения заслуживают глубокого восхищения с сугубо технической точки зрения. Но сама по себе архитектура у людей пространства пока что в периоде становления. Может быть, когда-нибудь она освободится от ассирийско-египетской колоссальности и обнаружит динамичные формы, более родственные музыке.
Пластика тоже в зародышевом состоянии и, значит, легко могла бы найти связи с ранними направлениями этого искусства. Как уже сказано, у русского и, может быть, у славянина вообще поначалу нет сильной тяги к архитектурности человеческого тела. И тем сильнее он ощущает его пластичность. Он даже чувствует в себе так много непосредственной пластики, что какое-то особое скульптурное творчество кажется ему почти что излишним. Изначально оно представлялось ему разновидностью культурного плеоназма. Это отсутствие самой по себе потребности, видимо, давало о себе знать в гораздо большей степени, чем утверждавшаяся от случая к случаю церковно-религиозная заповедь «не создай себе идола».
Более глубокое проникновение в тело, вообще в физическое окружение должно было неизбежно пробудить саму по себе новую потребность в пластике. Это привело к обилию продукции, которая, однако, редко бывает оригинальной в той степени, в какой можно было бы ожидать.
А урожай на почве живописи оказался, наоборот, богатым. Это искусство прошло с древних времен ряд весьма значимых этапов. И что еще важнее: картины и различные полотна в любое время говорят представителям народа об очень многом. Во многих музеях и галереях мира картины, даже внешне хорошо сохранившиеся, теряют свой внутренний блеск, потому что разглядываются глазами усталыми, лишь внешне заинтересованными. В русских галереях они остаются, отважимся заметить, свежими и юными, потому что на них смотрят с живым интересом. Народ охотно впитывает в себя глазами. И в результате благодаря живописи появляется интимный фактор народного образования.
Если мы вызовем в памяти хотя бы немногое из того, что смогли сказать о русском языке, то сразу же поймем, что он должен был внести один из самых значимых вкладов не только в европейскую, но и в мировую литературу. О некоторых русских поэтах мы уже упоминали, среди них о самом великом - Александре Пушкине. Дополним наши рассуждения несколькими короткими штрихами. Если живо представить себе русского человека в его душевном и духовном своеобразии, то станет понятно, что его вклад в литературу должен был поначалу произойти в сферах лирической и эпической. И в области драматической есть выдающиеся достижения. Однако чувствуется, что здесь еще не в полной мере проявилось то, что могло бы появиться.
Зато само по себе представление драматического в актерском искусстве привело к достижениям уникальным. Выдающиеся режиссеры достигли глубочайшего понимания живой конструкции драматического произведения и в особенности тончайших нюансов в раскрытии характеров. Они нашли актеров, которые почти в совершенстве могли реализовывать духовные замыслы режиссуры. Такие исполнители были в очень большой степени одарены двумя свойствами: еще не тронутой свежестью и юностью души и в не меньшей степени вышеупомянутой пластичностью тела. В таких актерах могло невольно проявиться и еще одно качество. Сдерживаемый в народе инстинкт к воплощению и индивидуализации им можно было беспрепятственно переживать на своем особом поле. И они делали это, хотя бы и связанные самыми строгими рамками, с дионическим упоением. И те «резервы перевоплощения», которые отчасти уже израсходованы в других частях европейского мира, были отлиты ими в форме игры актеров. В этом искусстве перевоплощения и поза, вводящая слово, и мимика, сопровождающая его, могут быть настолько красноречивы, что полностью захватывают зрителя, даже если тот не говорит по-русски. В этой связи автору довелось наблюдать театр в театре, когда одна из русских трупп играла в большом немецком театре комедию Николая Гоголя «Женитьба». Подавляющее большинство зрителей не понимало ни единого словечка из русского текста. Но уже через десять минут контакт был установлен, и начали восприниматься все остроты и даже тончайшие намеки. Публика принимала их взрывами радости, настроение и в русском театре не могло быть более доброжелательным. Как это бывает еще только в Италии, здесь и впрямь разворачивалась вторая пьеса в самом зрительном зале. Среди публики не менее всех других зрителей оказались захваченными игрой актеров и несколько участников того актерского коллектива, которому принадлежала эта немецкая сцена. Автор услышал, как один из них невольно воскликнул, обращаясь к соседу: «Слушай! Вот как надо уметь играть!» …
Возможность развития, может быть, еще более масштабного чувствуется и в русском танце. Конечно, в Европе НЕ ОДИН только народ имеет выдающиеся способности к танцу. Следует, между прочим, вспомнить о Польше, Венгрии, Испании. Но в русском танце живет особый элемент, который трудно описать именно потому, что он в зародышевом состоянии. Кажется, что здесь в огонь темпераментного действа добавляется элемент духовно-уравновешивающий, как будто что-то от ранней греческой пластики вливается в тела, все еще столь восприимчивые ко всему пластичному.
Мы подразумеваем тончайшие мотивы, которые намечены в народном танце, более явно видны в балете, но на самом-то деле позволяют почувствовать некую будущую третью форму, которая может еще появиться между ними. Ведь народный танец, каким бы мощным он ни казался, питается из резервуара юных сил, который в перспективе не пополняется; а балет, как это ни печально, вынужден тайком подкрашивать отдельные седые локоны, дабы казаться все еще юным.
Но уже сегодня в русском балете можно встретить много такого, что уникально. Среди прочего это та сфера, в которой как женское, так и мужское начала перерастают самих себя, не утрачивая при этом своеобразия каждого из начал. По этой причине там никогда не выступают те феминизированные мужчины, чей вид трудно перенести в другой обстановке. И не то чтобы танцор, как в прекрасных испанских танцах, пробивался к победе. Здесь не выделяют себя и не утверждают себя, а остаются открытыми в совместном действии. Внутри искусства движений, происходящих во времени, начинает формироваться совершенно новое духовное пространство. И временами складывается впечатление, будто в таком пространстве и посреди всех танцоров весело подпрыгивает невидимое дитя.