Экокруиз по Европе с Гербертом Ханом. Эскиз семьдесят девятый. Четырнадцатая зарисовка о России.
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРУИЗ ПО ЕВРОПЕ ДЛЯ УЧАСТНИКОВ СООБЩЕСТВА «ЭКОЛОГО-ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ДВИЖЕНИЯ» ПО МАТЕРИАЛАМ НЕ ПУБЛИКОВАВШЕГОСЯ В РОССИИ ТРУДА ГЕРБЕРТА ХАНА «О ГЕНИИ ЕВРОПЫ». ЭСКИЗ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЫЙ. Четырнадцатая зарисовка о России.
Мы не перестанем повторять, что ЧУТКОСТЬ, то есть способность быть ЧУТКИМ, считаем матерью многого великого и достойного восхищения в России. В ней, между прочим, родился психологический роман в его поразительно многогранном русском виде. Во Франции психологический роман становится утонченным благодаря инструментам анализа, уже имевшимся в языке. Однако поразительное богатство духовных явлений смог открыть только такой вот Федор Достоевский, потому что сам он был ЧУТКИМ и работал с языком, позволяющим нащупать столь многое.
К явлению соединимости или к желанию соединять мы, наконец, можем приблизиться с еще одной, неожиданной стороны, - со стороны негативного высказывания, самой своей формой отменяющего самое себя. Мы подразумеваем здесь сомнение, которое в русском языке самой своей формой вытягивает себя же за волосы. Мы уже встречались со словом «сомнение» в последней строфе стихотворения Лермонтова «Молитва». Лежащим в основе мыслительным образом оно отличается от всех десяти рассмотренных нами языков, а также и от немецкого языка. В итальянском “dubbio”, во французском “doute” и т.д. первая и важнейшая составная часть представляет собой латинское “duo”; это же “duo” лежит и в основе английского “doubt”. Все германские языки исходят от “tva”, “tve”, “tvi”, либо же от равнозначного “zwei” (два). Правда, в финском языке в его “epa-ilys” нет «два», но зато есть соответствующая немецкому “un” отрицающая приставка; к тому же в родственном финскому эстонском языке тем отчетливее вновь проступает «два» в слове “kahtlus” (эстонское “kaks” = «два»). И перед лицом всех этих отягчающих показаний мы вспоминаем о том, как эти «два» связаны с «раздваивать» и с “Zwietracht” - с раздором. И вновь на ум приходят слова Мефистофеля из «Фауста»:
Auf Zweifel reimt nur Teufel sich -
Da bin ich recht am Platze.
С сомненьем «черт» рифмуется лишь только -
Вот тут я правильно на месте.
В русском «сомнении» и, между прочим, в болгарском “ssamnenije” на месте разделяющего «два» стоит соединяющая приставка «со» и “ssa”, соответствующая романскому “con”, немецким “mit” и “ge”. Во второй части слова, в «мнение», мы имеем тот же корень, что и в редком на сегодня слове «мнить». Он соответствует нововерхненемецкому слову “meinen” и может быть отнесен к староиндийскому слову “manas” в значении “дух”. Но что же представлено в русском языке? То, что иначе становится Zwei-fel, метанием между решительным «там» и рещительным же «сям», - это в данном случае доходит всего лишь до «со-мнить». Здесь не чувствуешь себя раздираемым противоречиями, а просто, пока думаешь об одной возможности, другая ощущается как нечто сопутствующее. В этом языке соединяющее, социальное настолько сильно, что побеждает себя и в кризисе сомнения. Можно подумать, что при таких обстоятельствах и сам черт затруднился бы с тем, где же ему тут быть на месте.
Невольно вспоминается, как француз Рене Декарт в триумфе самосознания поставил во главу угла своей философии предложение “Je doute - donc je pense” - «Я сомневаюсь, значит, я думаю». Как раз это высказывание стало исходным пунктом новой философии. Вспомнив об этом, мы молниеносно приходим к выводу. Мы видим: народу сомнения, «со-мнения» могло с трудом даваться формирование абстрактной философии. Но также ясно и другое: со своей побеждающей и в кризисы силой соединения и объединения этот народ мог бы, даже должен бы сделать бесконечно многое для философии иного рода, еще более важной - для познания жизни и для житейской мудрости.
Мы не перестанем повторять, что ЧУТКОСТЬ, то есть способность быть ЧУТКИМ, считаем матерью многого великого и достойного восхищения в России. В ней, между прочим, родился психологический роман в его поразительно многогранном русском виде. Во Франции психологический роман становится утонченным благодаря инструментам анализа, уже имевшимся в языке. Однако поразительное богатство духовных явлений смог открыть только такой вот Федор Достоевский, потому что сам он был ЧУТКИМ и работал с языком, позволяющим нащупать столь многое.
К явлению соединимости или к желанию соединять мы, наконец, можем приблизиться с еще одной, неожиданной стороны, - со стороны негативного высказывания, самой своей формой отменяющего самое себя. Мы подразумеваем здесь сомнение, которое в русском языке самой своей формой вытягивает себя же за волосы. Мы уже встречались со словом «сомнение» в последней строфе стихотворения Лермонтова «Молитва». Лежащим в основе мыслительным образом оно отличается от всех десяти рассмотренных нами языков, а также и от немецкого языка. В итальянском “dubbio”, во французском “doute” и т.д. первая и важнейшая составная часть представляет собой латинское “duo”; это же “duo” лежит и в основе английского “doubt”. Все германские языки исходят от “tva”, “tve”, “tvi”, либо же от равнозначного “zwei” (два). Правда, в финском языке в его “epa-ilys” нет «два», но зато есть соответствующая немецкому “un” отрицающая приставка; к тому же в родственном финскому эстонском языке тем отчетливее вновь проступает «два» в слове “kahtlus” (эстонское “kaks” = «два»). И перед лицом всех этих отягчающих показаний мы вспоминаем о том, как эти «два» связаны с «раздваивать» и с “Zwietracht” - с раздором. И вновь на ум приходят слова Мефистофеля из «Фауста»:
Auf Zweifel reimt nur Teufel sich -
Da bin ich recht am Platze.
С сомненьем «черт» рифмуется лишь только -
Вот тут я правильно на месте.
В русском «сомнении» и, между прочим, в болгарском “ssamnenije” на месте разделяющего «два» стоит соединяющая приставка «со» и “ssa”, соответствующая романскому “con”, немецким “mit” и “ge”. Во второй части слова, в «мнение», мы имеем тот же корень, что и в редком на сегодня слове «мнить». Он соответствует нововерхненемецкому слову “meinen” и может быть отнесен к староиндийскому слову “manas” в значении “дух”. Но что же представлено в русском языке? То, что иначе становится Zwei-fel, метанием между решительным «там» и рещительным же «сям», - это в данном случае доходит всего лишь до «со-мнить». Здесь не чувствуешь себя раздираемым противоречиями, а просто, пока думаешь об одной возможности, другая ощущается как нечто сопутствующее. В этом языке соединяющее, социальное настолько сильно, что побеждает себя и в кризисе сомнения. Можно подумать, что при таких обстоятельствах и сам черт затруднился бы с тем, где же ему тут быть на месте.
Невольно вспоминается, как француз Рене Декарт в триумфе самосознания поставил во главу угла своей философии предложение “Je doute - donc je pense” - «Я сомневаюсь, значит, я думаю». Как раз это высказывание стало исходным пунктом новой философии. Вспомнив об этом, мы молниеносно приходим к выводу. Мы видим: народу сомнения, «со-мнения» могло с трудом даваться формирование абстрактной философии. Но также ясно и другое: со своей побеждающей и в кризисы силой соединения и объединения этот народ мог бы, даже должен бы сделать бесконечно многое для философии иного рода, еще более важной - для познания жизни и для житейской мудрости.