"Cleansed": Радикальнейшая из пьес на сцене National Theatre
По понятным причинам, мои театральные жж-тексты не пользуются популярностью у френдов, так что я ими не злоупотребляю (хотя в фейсбуке делюсь лондонскими впечатлениями несколько чаще). Но как-то захотелось несколько отдохнуть от политической тематики, тем более что на прошлой неделе отмечался Международный день театра, а в минувшее воскресенье в Лондоне были вручены главные английские премии прошедшего сезона Laurence Olivier Awards. Собственно, этот текст и был в основном написан во время трансляции этой церемонии по телеканалу ITV.
Итак, посмотрел я в субботу в National Theatre (на меньшей из его трех основных сцен - Dorfman Theatre) спектакль "Cleansed" по пьесе Сары Кейн (Sarah Kane)в постановке ведущего британского "немэйнстримного" режиссера из редкой в Альбионе породы auteur Кэти Митчелл (Katie Mitchell). Кейн - важная и странная фигура современного британского театра: во второй половине 90-х прошлого века она написала пять весьма радикальных пьес (в ассоциируемом с ее именем стиле, который принято называть ‘in-yer-face’) и приобрела сначала скандальный, а вскоре (после того как в 28-летнем возрасте покончила жизнь самоубийством в психиатрической клинике, где лечилась от жестокой депрессии) - и культовый статус; при этом (как то и подобает упомянутому статусу) ставятся ее пьесы очень нечасто, и эта постановка всего лишь вторая на лондонской сцене (премьера была в 1998 г.).
Несколько лет назад я видел постановку первой пьесы Кейн "Blasted", так что знал, чего можно ожидать. Примерно себе представляю и жесткую режиссерскую манеру Митчелл (видел до этого три ее спектакля - и подробно писал о последнем, это был "Вишневый сад" в Young Vic полтора года назад). Премьера "Cleansed" состоялась в феврале (это первая постановка Кейн в National, по статусу главном - и финансируемом государством - британском театре, в котором регулярно представляются "трудные" пьесы - да, именно такова здесь художественная политика, в отличие от России, где деньги налогоплательщиков обычно тратятся не на художественный эксперимент, а на мэйнстрим), осталось сыграть с десяток спектаклей в апреле и мае, билеты давно проданы, но те, кто в Лондоне, могут попытаться купить т.н. "day tickets" в день спектакля.
На афишах крупными буквами напечатано предупреждение: "Contains graphic scenes of physical and sexual violence". И это еще слабо сказано. Первые сводки с еще допремьерных (как их здесь называют, "previews") спектаклей пугали: за первую неделю случилось несколько обмороков, и около 40 зрителей покинули представление (что не так-то просто: спектакль идет 100 минут без антракта). Однако, на спектакле, который я посетил, не чувствовалось каких-то особенных зрительских переживаний. Самые невыносимые сцены сделаны хотя и "натурально", но вполне "эстетично", я лично воспринимал происходящее весьма отстраненно - театральное suspension of disbelief ощущалось как никогда сильно.
Действие происходило в неком обшарпанном помещении, которое можно идентифицировать как лечебницу при тюрьме или что-то в этом роде. Ну или как пыточную камеру при неизвестной институции, в которой пользуют (или лечат?) непонятно как туда попавших депрессивного юношу, гомосексуальную пару, танцовщицу-стриптизершу (появляющуюся в кабинке - чтобы в ней зажегся свет, надо бросить монету, и ставшую предметом страсти главного мучителя) и наркомана - который, впрочем к моменту начала действия уже был заживо (?) сожжен (и сосуд с прахом наличествует), но по ходу появляется в натуральном виде - вероятно в воображении его сестры, которая прибыла узнать о его судьбе. Собственно, эта сестра в исполнении замечательной актрисы Michelle Terry все время находится на сцене (в то время как остальных страдальцев много раз втаскивают или привозят привязанными на каталках) и служит как бы глазами зрителя. Часть действия, вероятно, происходит в ее воображении - ее, как и всех остальных всю дорогу накачивают некими препаратами. Ну и физическое преображение в финале, которое с ней во имя неизбывной любви к погибшему брату происходит, может у впечатлительных душ вызвать шок.
Заправляет лечебно(?)-пыточным процессом мрачный мизантроп (в том числе, по отношению к себе самому) Тинкер (кстати: именно такую фамилию носил театральный критик, напечатавший разгромную рецензию после премьеры "Blasted". Так что критикам стоит быть поосторожнее в оценках, неизвестно как оно потом аукнется!). А всю вспомогательную пыточную работу (а она многообразна: например, у одного из геев последовательно ампутируют язык, ладони, ступни - и на этом не останавливаются, не буду вдаваться в подробности) выполняют облаченные в черную униформу (включая полностью покрывающие головы балаклавы - даже глаз не видно) подручные. Они вызываются (обычно, Тинкером) звонком с нескольких рубильников на стенах, действуют как роботы, слаженно и эффективно.
Диалог (которым, как говорят, прославлена Кейн) как-то не особенно звучит, такое впечатление, что слова здесь немного значат. Зато, как обычно и бывает у Митчелл, звучит партитура мизансцен - и не только чрезвычайно проработанная звуковая (которую можно было бы анализировать отдельно), но и, так сказать, хореографическая. Действующие лица находятся в постоянном движении - болезненно-изломанном у жертв, решительно бравурным у пыточных дел мастеров (которые чуть не каждую минуту выходят из одной двери и уходят в другу, катят каталку, привязывают к ней очередную жертву, срывают с нее одежду, ну и собственно с этой жертвой разбираются - чему помогают всяческие специальные устройства - для электрошока и другие. Иногда все вдруг начинают двигаться замедленно, как в рапидной съемке. Ну и выстрелы (своеобразные синкопы) звучат - когда уничтожают очередную пробегающую крысу... За счет этого создается ощущение пульсирующей динамичности действия, и эта своеобразная пантомима на всех порах несется, хотя иногда и приостанавливаясь, к финалу.
Что интересно: никакого социально-политического контекста (или даже предыстории) не дается - в этом смысле пространство пьесы "зачищено" или "вычищено" (что оправдывает и название "Cleansed"). Так что остается интерпретировать происходящее как нечто, происходящее в абстрактном смысловом пространстве. И относящееся больше к человеческой природе как таковой, не замутненной спецификой социума. Сцены насилия прерываются сценами любви, тоже подчеркнуто натуралистическими. Собственно, если искать некий высший смысл в происходящем (а интерпретации возможны разные - пьеса намеренно содержит слишком много смысловых лакун, да и вообще нарратив, прямо скажем, нетрадиционный), то он может быть сведен к формуле: истинная любовь рождается из боли (критики вспомнили, что Сара Кейн любила цитировать Р. Барта "Being in love was like being in Auschwitz"), и красота возникает рядом с брутальным насилием. Пластически это было, в частности, выражено цветами, вдруг начавшими натурально прорастать из замызганного пола. И огнем (опять же, натуральным) - даже если в нем сжигали и книги.
Актеры, конечно, просто герои - физические и психологические нагрузки в этом спектакле им приходится выносить реально экстремальные. А зрители здесь как вуайеристы, заглядывающие в бездну. Пожалуй, наиболее в этом смысле показательная сцена - когда деликатного депрессивного юношу в исполнении Matthew Tennyson (да, принадлежащего к знаменитой фамилии молодого актера, которого я раньше видел в роли, на него написанной, в новой пьесе на двоих "A Breakfast of Eels" замечательного драматурга Robert Holman - на мой вкус, это был лучший из виденных мною в прошлом году спектаклей, он шел в маленьком, но продвинутом театре Print Room at Coronet. Эта пьеса вряд ли будет где-либо в обозримом будущем снова поставлена - а жаль!) насильно кормят - одну за другой запихивают в рот чуть не два десятка шоколадных конфет. После чего ему остается только повеситься - все в том же натуральном стиле...
В целом, прямо скажем: радикальная пьеса, экстремальный, ни на что не похожий спектакль - not my cup of tea. Но запоминающийся. Согласен с вердиктом рецензента профессионального еженедельника "The Stage": "Repellent, at times horrifying, yet compelling production of Sarah Kane’s play of pain". Перспектив быть показанным в Москве у него (несмотря на громкое режиссерское имя), видимо, нет. А жаль: всех наших ревнителей традиционных театральных ценностей просто хватил бы кондратий, после чего нашим не вписывающимся в нынешний государственный мэйнстрим театральным мастерам стало бы полегче.
Итак, посмотрел я в субботу в National Theatre (на меньшей из его трех основных сцен - Dorfman Theatre) спектакль "Cleansed" по пьесе Сары Кейн (Sarah Kane)в постановке ведущего британского "немэйнстримного" режиссера из редкой в Альбионе породы auteur Кэти Митчелл (Katie Mitchell). Кейн - важная и странная фигура современного британского театра: во второй половине 90-х прошлого века она написала пять весьма радикальных пьес (в ассоциируемом с ее именем стиле, который принято называть ‘in-yer-face’) и приобрела сначала скандальный, а вскоре (после того как в 28-летнем возрасте покончила жизнь самоубийством в психиатрической клинике, где лечилась от жестокой депрессии) - и культовый статус; при этом (как то и подобает упомянутому статусу) ставятся ее пьесы очень нечасто, и эта постановка всего лишь вторая на лондонской сцене (премьера была в 1998 г.).
Несколько лет назад я видел постановку первой пьесы Кейн "Blasted", так что знал, чего можно ожидать. Примерно себе представляю и жесткую режиссерскую манеру Митчелл (видел до этого три ее спектакля - и подробно писал о последнем, это был "Вишневый сад" в Young Vic полтора года назад). Премьера "Cleansed" состоялась в феврале (это первая постановка Кейн в National, по статусу главном - и финансируемом государством - британском театре, в котором регулярно представляются "трудные" пьесы - да, именно такова здесь художественная политика, в отличие от России, где деньги налогоплательщиков обычно тратятся не на художественный эксперимент, а на мэйнстрим), осталось сыграть с десяток спектаклей в апреле и мае, билеты давно проданы, но те, кто в Лондоне, могут попытаться купить т.н. "day tickets" в день спектакля.
На афишах крупными буквами напечатано предупреждение: "Contains graphic scenes of physical and sexual violence". И это еще слабо сказано. Первые сводки с еще допремьерных (как их здесь называют, "previews") спектаклей пугали: за первую неделю случилось несколько обмороков, и около 40 зрителей покинули представление (что не так-то просто: спектакль идет 100 минут без антракта). Однако, на спектакле, который я посетил, не чувствовалось каких-то особенных зрительских переживаний. Самые невыносимые сцены сделаны хотя и "натурально", но вполне "эстетично", я лично воспринимал происходящее весьма отстраненно - театральное suspension of disbelief ощущалось как никогда сильно.
Действие происходило в неком обшарпанном помещении, которое можно идентифицировать как лечебницу при тюрьме или что-то в этом роде. Ну или как пыточную камеру при неизвестной институции, в которой пользуют (или лечат?) непонятно как туда попавших депрессивного юношу, гомосексуальную пару, танцовщицу-стриптизершу (появляющуюся в кабинке - чтобы в ней зажегся свет, надо бросить монету, и ставшую предметом страсти главного мучителя) и наркомана - который, впрочем к моменту начала действия уже был заживо (?) сожжен (и сосуд с прахом наличествует), но по ходу появляется в натуральном виде - вероятно в воображении его сестры, которая прибыла узнать о его судьбе. Собственно, эта сестра в исполнении замечательной актрисы Michelle Terry все время находится на сцене (в то время как остальных страдальцев много раз втаскивают или привозят привязанными на каталках) и служит как бы глазами зрителя. Часть действия, вероятно, происходит в ее воображении - ее, как и всех остальных всю дорогу накачивают некими препаратами. Ну и физическое преображение в финале, которое с ней во имя неизбывной любви к погибшему брату происходит, может у впечатлительных душ вызвать шок.
Заправляет лечебно(?)-пыточным процессом мрачный мизантроп (в том числе, по отношению к себе самому) Тинкер (кстати: именно такую фамилию носил театральный критик, напечатавший разгромную рецензию после премьеры "Blasted". Так что критикам стоит быть поосторожнее в оценках, неизвестно как оно потом аукнется!). А всю вспомогательную пыточную работу (а она многообразна: например, у одного из геев последовательно ампутируют язык, ладони, ступни - и на этом не останавливаются, не буду вдаваться в подробности) выполняют облаченные в черную униформу (включая полностью покрывающие головы балаклавы - даже глаз не видно) подручные. Они вызываются (обычно, Тинкером) звонком с нескольких рубильников на стенах, действуют как роботы, слаженно и эффективно.
Диалог (которым, как говорят, прославлена Кейн) как-то не особенно звучит, такое впечатление, что слова здесь немного значат. Зато, как обычно и бывает у Митчелл, звучит партитура мизансцен - и не только чрезвычайно проработанная звуковая (которую можно было бы анализировать отдельно), но и, так сказать, хореографическая. Действующие лица находятся в постоянном движении - болезненно-изломанном у жертв, решительно бравурным у пыточных дел мастеров (которые чуть не каждую минуту выходят из одной двери и уходят в другу, катят каталку, привязывают к ней очередную жертву, срывают с нее одежду, ну и собственно с этой жертвой разбираются - чему помогают всяческие специальные устройства - для электрошока и другие. Иногда все вдруг начинают двигаться замедленно, как в рапидной съемке. Ну и выстрелы (своеобразные синкопы) звучат - когда уничтожают очередную пробегающую крысу... За счет этого создается ощущение пульсирующей динамичности действия, и эта своеобразная пантомима на всех порах несется, хотя иногда и приостанавливаясь, к финалу.
Что интересно: никакого социально-политического контекста (или даже предыстории) не дается - в этом смысле пространство пьесы "зачищено" или "вычищено" (что оправдывает и название "Cleansed"). Так что остается интерпретировать происходящее как нечто, происходящее в абстрактном смысловом пространстве. И относящееся больше к человеческой природе как таковой, не замутненной спецификой социума. Сцены насилия прерываются сценами любви, тоже подчеркнуто натуралистическими. Собственно, если искать некий высший смысл в происходящем (а интерпретации возможны разные - пьеса намеренно содержит слишком много смысловых лакун, да и вообще нарратив, прямо скажем, нетрадиционный), то он может быть сведен к формуле: истинная любовь рождается из боли (критики вспомнили, что Сара Кейн любила цитировать Р. Барта "Being in love was like being in Auschwitz"), и красота возникает рядом с брутальным насилием. Пластически это было, в частности, выражено цветами, вдруг начавшими натурально прорастать из замызганного пола. И огнем (опять же, натуральным) - даже если в нем сжигали и книги.
Актеры, конечно, просто герои - физические и психологические нагрузки в этом спектакле им приходится выносить реально экстремальные. А зрители здесь как вуайеристы, заглядывающие в бездну. Пожалуй, наиболее в этом смысле показательная сцена - когда деликатного депрессивного юношу в исполнении Matthew Tennyson (да, принадлежащего к знаменитой фамилии молодого актера, которого я раньше видел в роли, на него написанной, в новой пьесе на двоих "A Breakfast of Eels" замечательного драматурга Robert Holman - на мой вкус, это был лучший из виденных мною в прошлом году спектаклей, он шел в маленьком, но продвинутом театре Print Room at Coronet. Эта пьеса вряд ли будет где-либо в обозримом будущем снова поставлена - а жаль!) насильно кормят - одну за другой запихивают в рот чуть не два десятка шоколадных конфет. После чего ему остается только повеситься - все в том же натуральном стиле...
В целом, прямо скажем: радикальная пьеса, экстремальный, ни на что не похожий спектакль - not my cup of tea. Но запоминающийся. Согласен с вердиктом рецензента профессионального еженедельника "The Stage": "Repellent, at times horrifying, yet compelling production of Sarah Kane’s play of pain". Перспектив быть показанным в Москве у него (несмотря на громкое режиссерское имя), видимо, нет. А жаль: всех наших ревнителей традиционных театральных ценностей просто хватил бы кондратий, после чего нашим не вписывающимся в нынешний государственный мэйнстрим театральным мастерам стало бы полегче.