"Моя семья..." и другие песни.
Даррелловская трилогия о Корфу это не только животные, солнце, счастливое детство, сумасбродная семейка, теплое море, но и... песни. Правда, во всем этом потоке радости они как-то отходят на задний план. А ведь одну из них Джеральд Даррелл с удовольствием бы захватил на необитаемый остров.
Целую оду греческому фольклору натуралист написал в третьей главе "Моей семьи..."
Во время этих походов мы с Роджером завязывали в разных местах знакомство со многими людьми. Среди них была, например, веселая, толстая Агати, жившая в маленьком ветхом домишке на горе. ...От нее-то я и узнал самые красивые и самые известные народные песни. Усевшись на старую консервную банку, я ел виноград и гранаты из ее сада и пел вместе с нею. Агати то и дело прерывала пение, чтобы исправить мой выговор. Куплет за куплетом мы пели веселую, живую песню о реке - как она стекает с гор и орошает сады и поля и как деревья сгибаются под тяжестью плодов.
С усиленным кокетством строя друг другу глазки, мы пели забавную любовную песенку под названием «Обман».
- Обман, обман, - выводили мы, тряся головой, - кругом обман, но ведь это я научил тебя рассказывать всем людям, как я тебя люблю.
А вот следующую песню вычислить пока не удалось(((
Потом мы переходили к печальным мелодиям и пели для начала неторопливую, но живую песенку «Зачем ты меня покидаешь?» и, совсем размякнув, принимались петь дрожащими голосами длинную чувствительную песню. Когда мы подходили к заключительной, самой душераздирающей ее части, глаза Агати заволакивались дымкой, подбородок дрожал от волнения, и она прижимала руки к своей обширной груди. Наконец замирал последний звук нашего не очень-то стройного пения, Агати вытирала нос уголком повязки и поворачивалась ко мне.
- Ну скажи, разве мы не остолопы? Конечно, остолопы. Сидим тут на солнце и поем. Да еще о любви! Я для этого слишком стара, ты слишком мал, и все-таки мы теряем время и поем о ней. Ну ладно, давай выпьем по стаканчику вина.
В самом конце девятой главы Даррелл описывает возвращение с прогулки с Теодором. Если бы переводчик не поленился, мы бы узнали и текст песни...
К вечеру, когда наши банки, бутылки и пробирки наполнялись замечательной разнообразной живностью, мы возвращались домой. Небо в это время приобретало слегка золотистый оттенок, воздух становился прохладней и душистей. Мы шли через оливковые рощи, уже покрытые глубокой тенью. Впереди, высунув язык, бежал Роджер. Он то и дело оглядывался назад, боясь потерять нас из виду. Разморенные жарой, пыльные и усталые, обвешанные раздувшимися тяжелыми сумками, от чего приятно ныли плечи, мы с Теодором двигались вперед и распевали песню, которой он меня научил. Бодрый мотив этой песни оживлял наши уставшие ноги, мы начинали шагать веселее, и по всей роще радостно разносился баритон Теодора и мой пронзительный дискант.
‘There was an old man who lived in Jerusalem,
Glory Halleluiah, Hi will be jerum.
He wore a top hat and he looked very sprucelum,
Glory Halleluiah, Hi will be jerum.
Skinermer rinki doodle while skinermer rinki doodle while
Glory Halleluiah, Hi will be jerum...’
И наконец, с недавних пор, моя любимая греческая песня, которую молодые (и не очень) влюбленные греки до сих пор исполняют под гитару под балконами своих избранниц. И не только моя любимая. Именно ее собирался захватить с собой Даррелл на необитаемый остров,о чем признался в радиопередаче Би-би-си, которая вышла 7 августа 1961 года BBC Radio 4’s Desert Island Discs programme.
Серенада о миндальном дереве - ΑΝΘΙΣΜΕΝΗ ΑΜΥΓΔΑΛΙΑ.
Стихи - Георгиоса Дросиниса, музыка - неизвестного романтика.
Свен мягко и нежно взял на аккордеоне первые ноты романса «Белый миндаль», и все мы дружно подхватили:
Солнечным утром коснулась любимая
Легкой рукою ветвей белоснежных.
Цвет миндаля вмиг осыпал ей локоны,
Лег лепестками на плечи нежные, Лег лепестками на темные локоны.
Белой метелицей на плечи нежные.
Голос Спиро, глубокий, богатый и мягкий, словно черный бархат, удачно гармонировал с приятным баритоном Теодора и тенором Ларри. Из голубой пучины перед носом нашей лодки выскочили две летучие рыбки, пронеслись над поверхностью и исчезли в сумеречном море.
...- Что же ты, милая, в зимнем уборе? -
Тихо сказал я, шагнув ей навстречу.
Цвет миндаля я на землю отряхивал,
Гладя ей локоны, трогая плечи.
Темные локоны, нежные плечи.
Теплый воздух, пьянящий вкус вина и меланхолическая красота ночи наполнили меня светлой печалью. Так будет всегда, думал я. Сияющий дружелюбный остров, полный тайн. Моя семья и мои звери вокруг меня. И конечно же наши друзья. Бородатая голова Теодора, темнеющая на фоне луны, - к ней бы еще рожки, и будет самый настоящий Пан; Кралефски, рыдающий не стесняясь, словно черный гном, плачущий из-за того, что его выгнали из сказочной страны; Спиро с мрачным смуглым лицом и голосом густым и вибрирующим, словно гул миллиона летних пчел; Дональд и Макс, хмурящиеся из-за того, что им с трудом удается вспоминать слова песенки и в то же время попадать в такт; Свен, словно неуклюжий белобрысый ребенок, извлекающий задушевные звуки из своего громоздкого инструмента:
Жизнь наша юная лишь начинается,
Годы не скоро седыми нас сделают.
Не накликай - я тебя умоляю -
Зиму холодную с вьюгами белыми.
Зиму с метелями, с вьюгами белыми.
- Не накликай, я тебя заклинаю,
Зиму жестокую, зиму метельную,
Зиму жестокую, зиму метельную.
Убаюканный вином и стуком мотора, теплотой ночи и песнью, я заснул. Лодка несла нас по теплым бархатным волнам к нашему острову, а вдаль уносились прекрасные дни, которым не суждено было возвратиться.
Спасибо за помощь корфиотскому орнитологу, фотографу, исполнителю греческих танцев и песен Яннису Гастератосу.
Целую оду греческому фольклору натуралист написал в третьей главе "Моей семьи..."
Во время этих походов мы с Роджером завязывали в разных местах знакомство со многими людьми. Среди них была, например, веселая, толстая Агати, жившая в маленьком ветхом домишке на горе. ...От нее-то я и узнал самые красивые и самые известные народные песни. Усевшись на старую консервную банку, я ел виноград и гранаты из ее сада и пел вместе с нею. Агати то и дело прерывала пение, чтобы исправить мой выговор. Куплет за куплетом мы пели веселую, живую песню о реке - как она стекает с гор и орошает сады и поля и как деревья сгибаются под тяжестью плодов.
Click to viewС усиленным кокетством строя друг другу глазки, мы пели забавную любовную песенку под названием «Обман».
- Обман, обман, - выводили мы, тряся головой, - кругом обман, но ведь это я научил тебя рассказывать всем людям, как я тебя люблю.
А вот следующую песню вычислить пока не удалось(((
Потом мы переходили к печальным мелодиям и пели для начала неторопливую, но живую песенку «Зачем ты меня покидаешь?» и, совсем размякнув, принимались петь дрожащими голосами длинную чувствительную песню. Когда мы подходили к заключительной, самой душераздирающей ее части, глаза Агати заволакивались дымкой, подбородок дрожал от волнения, и она прижимала руки к своей обширной груди. Наконец замирал последний звук нашего не очень-то стройного пения, Агати вытирала нос уголком повязки и поворачивалась ко мне.
- Ну скажи, разве мы не остолопы? Конечно, остолопы. Сидим тут на солнце и поем. Да еще о любви! Я для этого слишком стара, ты слишком мал, и все-таки мы теряем время и поем о ней. Ну ладно, давай выпьем по стаканчику вина.
В самом конце девятой главы Даррелл описывает возвращение с прогулки с Теодором. Если бы переводчик не поленился, мы бы узнали и текст песни...
К вечеру, когда наши банки, бутылки и пробирки наполнялись замечательной разнообразной живностью, мы возвращались домой. Небо в это время приобретало слегка золотистый оттенок, воздух становился прохладней и душистей. Мы шли через оливковые рощи, уже покрытые глубокой тенью. Впереди, высунув язык, бежал Роджер. Он то и дело оглядывался назад, боясь потерять нас из виду. Разморенные жарой, пыльные и усталые, обвешанные раздувшимися тяжелыми сумками, от чего приятно ныли плечи, мы с Теодором двигались вперед и распевали песню, которой он меня научил. Бодрый мотив этой песни оживлял наши уставшие ноги, мы начинали шагать веселее, и по всей роще радостно разносился баритон Теодора и мой пронзительный дискант.
‘There was an old man who lived in Jerusalem,
Glory Halleluiah, Hi will be jerum.
He wore a top hat and he looked very sprucelum,
Glory Halleluiah, Hi will be jerum.
Skinermer rinki doodle while skinermer rinki doodle while
Glory Halleluiah, Hi will be jerum...’
И наконец, с недавних пор, моя любимая греческая песня, которую молодые (и не очень) влюбленные греки до сих пор исполняют под гитару под балконами своих избранниц. И не только моя любимая. Именно ее собирался захватить с собой Даррелл на необитаемый остров,о чем признался в радиопередаче Би-би-си, которая вышла 7 августа 1961 года BBC Radio 4’s Desert Island Discs programme.
Серенада о миндальном дереве - ΑΝΘΙΣΜΕΝΗ ΑΜΥΓΔΑΛΙΑ.
Стихи - Георгиоса Дросиниса, музыка - неизвестного романтика.
Свен мягко и нежно взял на аккордеоне первые ноты романса «Белый миндаль», и все мы дружно подхватили:
Солнечным утром коснулась любимая
Легкой рукою ветвей белоснежных.
Цвет миндаля вмиг осыпал ей локоны,
Лег лепестками на плечи нежные, Лег лепестками на темные локоны.
Белой метелицей на плечи нежные.
Голос Спиро, глубокий, богатый и мягкий, словно черный бархат, удачно гармонировал с приятным баритоном Теодора и тенором Ларри. Из голубой пучины перед носом нашей лодки выскочили две летучие рыбки, пронеслись над поверхностью и исчезли в сумеречном море.
...- Что же ты, милая, в зимнем уборе? -
Тихо сказал я, шагнув ей навстречу.
Цвет миндаля я на землю отряхивал,
Гладя ей локоны, трогая плечи.
Темные локоны, нежные плечи.
Теплый воздух, пьянящий вкус вина и меланхолическая красота ночи наполнили меня светлой печалью. Так будет всегда, думал я. Сияющий дружелюбный остров, полный тайн. Моя семья и мои звери вокруг меня. И конечно же наши друзья. Бородатая голова Теодора, темнеющая на фоне луны, - к ней бы еще рожки, и будет самый настоящий Пан; Кралефски, рыдающий не стесняясь, словно черный гном, плачущий из-за того, что его выгнали из сказочной страны; Спиро с мрачным смуглым лицом и голосом густым и вибрирующим, словно гул миллиона летних пчел; Дональд и Макс, хмурящиеся из-за того, что им с трудом удается вспоминать слова песенки и в то же время попадать в такт; Свен, словно неуклюжий белобрысый ребенок, извлекающий задушевные звуки из своего громоздкого инструмента:
Жизнь наша юная лишь начинается,
Годы не скоро седыми нас сделают.
Не накликай - я тебя умоляю -
Зиму холодную с вьюгами белыми.
Зиму с метелями, с вьюгами белыми.
- Не накликай, я тебя заклинаю,
Зиму жестокую, зиму метельную,
Зиму жестокую, зиму метельную.
Убаюканный вином и стуком мотора, теплотой ночи и песнью, я заснул. Лодка несла нас по теплым бархатным волнам к нашему острову, а вдаль уносились прекрасные дни, которым не суждено было возвратиться.
Спасибо за помощь корфиотскому орнитологу, фотографу, исполнителю греческих танцев и песен Яннису Гастератосу.