От Дейнеки до картины «Опять двойка»: какой стиль живописи создал Сталин
Фильм «Цирк» режиссера Григория Александрова заканчивается так: демонстрация, люди в белых одеждах с сияющими лицами шествуют под песню «Широка страна моя родная». Этот кадр через год после выхода фильма, в 1937-м, будет буквально повторен в монументальном панно Александра Дейнеки «Стахановцы» - разве что вместо чернокожего ребенка, который сидит на плече одного из демонстрантов, здесь на плечо стахановки посадят белого. А потом та же композиция будет использована в гигантском полотне «Знатные люди Страны Советов», написанном бригадой художников под руководством Василия Ефанова: это коллективный портрет, где представлены вместе герои труда, полярники, летчики, акыны и артисты. Такой жанр апофеоза - и он более всего дает зрительное представление о стиле, который практически монопольно господствовал в советском искусстве более двух десятилетий. Соцреализм, или, как назвал его критик Борис Гройс, «стиль Сталин».
Кадр из кинофильма Григория Александрова «Цирк». 1936 год
Киностудия «Мосфильм»
Социалистический реализм сделался официальным термином в 1934 году, после того как Горький употребил это словосочетание на Первом съезде советских писателей (до этого были случайные употребления). Потом оно попало в устав Союза писателей, но объяснено было совсем невнятно и очень трескуче: про идейное воспитание человека в духе социализма, про изображение действительности в ее революционном развитии. Вот этот вектор - устремленность в будущее, революционное развитие - мог быть как-то еще применен к литературе, потому что литература - временно́е искусство, в ней есть сюжетная последовательность и возможна эволюция героев. А как применить это к изобразительному искусству - непонятно. Тем не менее термин распространился на весь спектр культуры и стал обязательным для всего.
Главным заказчиком, адресатом и потребителем искусства соцреализма было государство. Оно рассматривало культуру как средство агитации и пропаганды. Соответственно, канон соцреализма вменял в обязанность советскому художнику и писателю изображать ровно то, что государство хочет видеть. Это касалось не только тематики, но и формы, способа изображения. Конечно, прямого заказа могло и не быть, художники творили как бы по зову сердца, но над ними существовала некая принимающая инстанция, и она решала, быть ли, например, картине на выставке и заслуживает ли автор поощрения или совсем наоборот. Такая властная вертикаль в вопросе о закупках, заказах и прочих способах поощрения творческой деятельности. Роль этой принимающей инстанции часто играли критики. Притом что никаких нормативных поэтик и сводов правил в соцреалистическом искусстве не было, критика хорошо ловила и транслировала верховные идеологические флюиды. По тону эта критика могла быть глумливой, уничтожающей, репрессивной. Она вершила суд и утверждала приговор.
Система госзаказа складывалась еще в двадцатые годы, и тогда главными наемными художниками были участники АХРРа - Ассоциации художников революционной России. Необходимость выполнять соцзаказ была записана в их декларации, а заказчиками были государственные органы: Реввоенсовет, Красная армия и так далее. Но тогда это заказное искусство существовало в разнообразном поле, среди множества совершенно других инициатив. Были сообщества совсем иного толка - авангардистские и не вполне авангардистские: все они конкурировали за право быть главным искусством современности. АХРР в этой борьбе победил, потому что его эстетика отвечала и вкусам власти, и массовому вкусу. Живопись, которая просто иллюстрирует и протоколирует сюжеты действительности, всем понятна. И естественно, что после принудительного роспуска всех художественных группировок в 1932 году именно эта эстетика сделалась основой социалистического реализма - обязательного к исполнению.
В соцреализме жестко выстроена иерархия живописных жанров. На ее вершине - так называемая тематическая картина. Это изобразительный рассказ с правильно расставленными акцентами. Сюжет имеет отношение к современности - а если не к современности, то к тем ситуациям прошлого, которые нам эту прекрасную современность обещают. Как и было сказано в определении соцреализма: действительность в ее революционном развитии.
В такой картине часто присутствует конфликт сил - но какая из сил правая, демонстрируется недвусмысленно. Например, в картине Бориса Иогансона «На старом уральском заводе» фигура рабочего находится на свету, а фигура эксплуататора-фабриканта погружена в тень; к тому же художник наградил его отталкивающей внешностью. В его же картине «Допрос коммунистов» мы видим только затылок белого офицера, ведущего допрос, - затылок жирный и складчатый.
Борис Иогансон. На старом уральском заводе. 1937 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Борис Иогансон. Допрос коммунистов. 1933 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Тематические картины с историко-революционным содержанием смыкались с картинами батальными и собственно историческими. Исторические пошли главным образом после войны, и они по жанру близки к уже описанным картинам-апофеозам - такая оперная эстетика. Например, в картине Александра Бубнова «Утро на Куликовом поле», где русское войско ждет начала битвы с татаро-монголами. Апофеозы создавались и на условно современном материале - таковы два «Колхозных праздника» 1937 года, Сергея Герасимова и Аркадия Пластова: торжествующее изобилие в духе более позднего фильма «Кубанские казаки». Вообще, искусство соцреализма любит изобилие - всего должно быть много, потому что изобилие - это радость, полнота и исполнение чаяний.
Александр Бубнов. Утро на Куликовом поле. 1943-1947 годы
Государственная Третьяковская галерея
Сергей Герасимов. Колхозный праздник. 1937 год
Фотография Э. Когана. РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
В соцреалистических пейзажах тоже важен масштаб. Очень часто это панорамы «русского раздолья» - как бы образ всей страны в конкретном ландшафте. Картина Федора Шурпина «Утро нашей Родины» - яркий пример такого пейзажа. Правда, здесь пейзаж - только фон для фигуры Сталина, но и в других подобных панорамах Сталин как бы незримо присутствует. И важно, что пейзажные композиции горизонтально ориентированы - не устремленная вертикаль, не динамически активная диагональ, а горизонтальная статика. Это мир неизменный, уже свершившийся.
Федор Шурпин. Утро нашей родины. 1946-1948 годы
Государственная Третьяковская галерея
С другой стороны, очень популярны гиперболизированные индустриальные пейзажи - стройки-гиганты, например. Родина строит Магнитку, Днепрогэс, заводы, фабрики, электростанции и так далее. Гигантизм, пафос количества - это тоже очень важная черта соцреализма. Она не формулируется напрямую, но проявляется не только на уровне темы, но и в том, как все нарисовано: изобразительная ткань заметно тяжелеет и уплотняется.
Между прочим, в живописании индустриальных гигантов очень преуспевают бывшие «бубновые валеты», например Лентулов. Свойственная их живописи материальность оказалась очень кстати в новой ситуации.
И в портретах этот материальный напор очень ощутим, особенно в женских. Уже не только на уровне живописной фактуры, но даже в антураже. Такая тканевая тяжесть - бархат, плюш, меха, и все по ощущению слегка траченое, с антикварным оттенком. Таков, например, у Иогансона портрет актрисы Зеркаловой; у Ильи Машкова есть такие портреты - вполне салонные.
Борис Иогансон. Портрет заслуженной артистки РСФСР Дарьи Зеркаловой. 1947 год
Фотография Абрама Штеренберга / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
А в целом портреты почти в просветительском духе рассматриваются как способ восславить выдающихся людей, которые своим трудом заслужили право на портретирование. Иногда эти труды представлены прямо в тексте портрета: вот академик Павлов напряженно размышляет у себя в лаборатории на фоне биостанций, вот хирург Юдин делает операцию, вот скульптор Вера Мухина лепит статуэтку Борея. Все это портреты, созданные Михаилом Нестеровым. В 80-90-е годы XIX века он был создателем собственного жанра монастырских идиллий, потом надолго замолчал, а в 1930-е годы вдруг оказался главным советским портретистом. И учителем Павла Корина, чьи портреты Горького, актера Леонидова или маршала Жукова по монументальному строю уже напоминают памятники.
Михаил Нестеров. Портрет скульптора Веры Мухиной. 1940 год
Фотография Алексея Бушкина / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Михаил Нестеров. Портрет хирурга Сергея Юдина. 1935 год
Фотография Олега Игнатовича / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Монументальность распространяется даже на натюрморты. И называются они, например у того же Машкова, эпически - «Снедь московская» или «Советские хлебы». Бывшие «бубновые валеты» вообще первые по части предметного богатства. Например, в 1941 году Петр Кончаловский пишет картину «Алексей Николаевич Толстой в гостях у художника» - и перед писателем окорок, ломтики красной рыбы, запеченная птица, огурцы, помидоры, лимон, рюмки для разных напитков… Но тенденция к монументализации - общая. Приветствуется все тяжелое, солидное. У Дейнеки спортивные тела его персонажей грузнеют, набирают вес. У Александра Самохвалова в серии «Метростроевки» и у других мастеров из бывшего объединения «Круг художников» появляется мотив «большой фигуры» - такие женские божества, олицетворяющие земную мощь и силу созидания. И сама живопись становится грузной, густой. Но густой - в меру.
Петр Кончаловский. Алексей Толстой в гостях у художника. 1941 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Потому что умеренность - это тоже важная примета стиля. С одной стороны, должен быть заметен кистевой мазок - знак того, что художник трудился. Если фактура заглажена, то работа автора не видна - а она должна быть видна. И, скажем, у того же Дейнеки, который прежде оперировал сплошными цветовыми плоскостями, теперь поверхность картины делается рельефнее. С другой стороны, лишняя маэстрия тоже не поощряется - это нескромно, это выпячивание себя. Слово «выпячивание» очень грозно звучит в 1930-е годы, когда ведется кампания борьбы с формализмом - и в живописи, и в детской книге, и в музыке, и вообще везде. Это как бы борьба с неправильными влияниями, но на самом деле это борьба вообще с любой манерой, с любыми приемами. Ведь прием ставит под сомнение искренность художника, а искренность - это абсолютное слияние с предметом изображения. Искренность не подразумевает никакого посредничества, а прием, влияние - это посредничество и есть.
Тем не менее для разных задач существуют разные методы. Например, для лирических сюжетов вполне годится некий бескрасочный, «дождливый» импрессионизм. Он проявился не только в жанрах Юрия Пименова - в его картине «Новая Москва», где девушка едет в открытом авто по центру столицы, преображенной новыми стройками, или в поздних «Новых кварталах» - серии про строительство окраинных микрорайонов. Но и, скажем, в огромном полотне Александра Герасимова «Иосиф Сталин и Климент Ворошилов в Кремле» (народное название - «Два вождя после дождя»). Атмосфера дождя обозначает человеческую теплоту, открытость друг другу. Конечно, такого импрессионистского языка не может быть в изображении парадов и торжеств - там все по-прежнему предельно строго, академично.
Юрий Пименов. Новая Москва. 1937 год
Фотография А. Сайкова / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Александр Герасимов. Иосиф Сталин и Климент Ворошилов в Кремле. 1938 год
Фотография Виктора Великжанина / Фотохроника ТАСС; Государственная Третьяковская галерея
Уже говорилось о том, что у социалистического реализма есть футуристический вектор - устремленность в будущее, к итогу революционного развития. А поскольку победа социализма неизбежна, то признаки свершившегося будущего присутствуют и в настоящем. Получается, что в соцреализме время схлопывается. Настоящее - это уже будущее, причем такое, за которым никакого следующего будущего не будет. История достигла своего высшего пика и остановилась. Дейнековские стахановцы в белых одеждах уже не люди - они небожители. И они смотрят даже не на нас, а куда-то в вечность - которая уже здесь, уже с нами.
Где-то примерно в 1936-1938 годах это получает свой окончательный вид. Здесь высшая точка соцреализма - и обязательным героем становится Сталин. Его появление на картинах Ефанова, или Сварога, или кого угодно выглядит чудом - и это библейский мотив чудесного явления, традиционно связанный, естественно, с совершенно иными героями. Но так работает память жанра. В этот момент соцреализм действительно становится большим стилем, стилем тоталитарной утопии - только это утопия сбывшаяся. А раз эта утопия сбывшаяся, то происходит застывание стиля - монументальная академизация.
А всякое другое искусство, которое основывалось на другом понимании пластических ценностей, оказывается искусством забытым, «подшкафным», невидимым. Конечно, у художников были какие-то пазухи, в которых можно было существовать, где сохранялись и воспроизводились культурные навыки. Например, в 1935 году при Академии архитектуры основывается Мастерская монументальной живописи, которую ведут художники старой выучки - Владимир Фаворский, Лев Бруни, Константин Истомин, Сергей Романович, Николай Чернышев. Но все подобные оазисы существуют недолго.
Здесь есть парадокс. Тоталитарное искусство в своих словесных декларациях обращено именно к человеку - слова «человек», «человечность» присутствуют во всех манифестах соцреализма этой поры. Но на самом деле соцреализм отчасти продолжает вот этот мессианский пафос авангарда с его мифотворческой патетикой, с его апологией результата, со стремлением переделать весь мир - а среди такого пафоса места отдельному человеку не остается. А «тихие» живописцы, которые деклараций не пишут, но в реальности как раз стоят на защите индивидуального, мелкого, человеческого, - они обречены на невидимое существование. И именно в этом «подшкафном» искусстве человечность и продолжает жить.
Поздний соцреализм 1950-х попытается ее присвоить. Сталина - цементирующей фигуры стиля - уже нет в живых; его бывшие подчиненные пребывают в растерянности - словом, кончилась эпоха. И в 1950-60-е годы соцреализм хочет быть соцреализмом с человеческим лицом. Были какие-то предвестия и чуть раньше - например, картины Аркадия Пластова на деревенские темы, и особенно его картина «Фашист пролетел» про бессмысленно убитого мальчика-пастуха.
Аркадий Пластов. Фашист пролетел. 1942 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Но самое показательное - это картины Федора Решетникова «Прибыл на каникулы», где юный суворовец у новогодней елки отдает честь деду, и «Опять двойка» - про нерадивого школьника (кстати, на стене комнаты в картине «Опять двойка» висит репродукция картины «Прибыл на каникулы» - очень трогательная деталь). Это все еще соцреализм, это внятный и подробный рассказ - но мысль государственная, которая была в основе всех рассказов раньше, перевоплощается в мысль семейную, и меняется интонация. Соцреализм становится более камерным, теперь он про жизнь простых людей. Сюда же относятся поздние жанры Пименова, сюда же относится творчество Александра Лактионова. Его самая известная картина «Письмо с фронта», которая разошлась во множестве открыток, - одна из главных советских картин. Здесь и назидательность, и дидактичность, и сентиментальность - это такой соцреалистический мещанский стиль.
Федор Решетников. Прибыл на каникулы. 1948 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Федор Решетников. Опять двойка. 1952 год
Государственная Третьяковская галерея
Александр Лактионов. Письмо с фронта. 1947 год
Государственная Третьяковская галерея
И это - лебединая песня соцреализма. Как большой стиль он доживет до конца Советского Союза - и даже переживет его, но это уже будет не жизнь, а существование. В 1960-е годы тоталитарную утопию потеснят новые стили и новые художники, художники андеграунда, которые отчасти пересмотрят сам вопрос о том, что такое искусство.
Книги:
Голомшток И. Тоталитарное искусство. М., 1994.
Паперный В. Культура Два. М., 1996.
Плампер Я. Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве. М., 2010.
Хмельницкий Д. Зодчий Сталин. М., 2007.
Источник - arzamas.academy
Кадр из кинофильма Григория Александрова «Цирк». 1936 год
Киностудия «Мосфильм»
Социалистический реализм сделался официальным термином в 1934 году, после того как Горький употребил это словосочетание на Первом съезде советских писателей (до этого были случайные употребления). Потом оно попало в устав Союза писателей, но объяснено было совсем невнятно и очень трескуче: про идейное воспитание человека в духе социализма, про изображение действительности в ее революционном развитии. Вот этот вектор - устремленность в будущее, революционное развитие - мог быть как-то еще применен к литературе, потому что литература - временно́е искусство, в ней есть сюжетная последовательность и возможна эволюция героев. А как применить это к изобразительному искусству - непонятно. Тем не менее термин распространился на весь спектр культуры и стал обязательным для всего.
Главным заказчиком, адресатом и потребителем искусства соцреализма было государство. Оно рассматривало культуру как средство агитации и пропаганды. Соответственно, канон соцреализма вменял в обязанность советскому художнику и писателю изображать ровно то, что государство хочет видеть. Это касалось не только тематики, но и формы, способа изображения. Конечно, прямого заказа могло и не быть, художники творили как бы по зову сердца, но над ними существовала некая принимающая инстанция, и она решала, быть ли, например, картине на выставке и заслуживает ли автор поощрения или совсем наоборот. Такая властная вертикаль в вопросе о закупках, заказах и прочих способах поощрения творческой деятельности. Роль этой принимающей инстанции часто играли критики. Притом что никаких нормативных поэтик и сводов правил в соцреалистическом искусстве не было, критика хорошо ловила и транслировала верховные идеологические флюиды. По тону эта критика могла быть глумливой, уничтожающей, репрессивной. Она вершила суд и утверждала приговор.
Система госзаказа складывалась еще в двадцатые годы, и тогда главными наемными художниками были участники АХРРа - Ассоциации художников революционной России. Необходимость выполнять соцзаказ была записана в их декларации, а заказчиками были государственные органы: Реввоенсовет, Красная армия и так далее. Но тогда это заказное искусство существовало в разнообразном поле, среди множества совершенно других инициатив. Были сообщества совсем иного толка - авангардистские и не вполне авангардистские: все они конкурировали за право быть главным искусством современности. АХРР в этой борьбе победил, потому что его эстетика отвечала и вкусам власти, и массовому вкусу. Живопись, которая просто иллюстрирует и протоколирует сюжеты действительности, всем понятна. И естественно, что после принудительного роспуска всех художественных группировок в 1932 году именно эта эстетика сделалась основой социалистического реализма - обязательного к исполнению.
В соцреализме жестко выстроена иерархия живописных жанров. На ее вершине - так называемая тематическая картина. Это изобразительный рассказ с правильно расставленными акцентами. Сюжет имеет отношение к современности - а если не к современности, то к тем ситуациям прошлого, которые нам эту прекрасную современность обещают. Как и было сказано в определении соцреализма: действительность в ее революционном развитии.
В такой картине часто присутствует конфликт сил - но какая из сил правая, демонстрируется недвусмысленно. Например, в картине Бориса Иогансона «На старом уральском заводе» фигура рабочего находится на свету, а фигура эксплуататора-фабриканта погружена в тень; к тому же художник наградил его отталкивающей внешностью. В его же картине «Допрос коммунистов» мы видим только затылок белого офицера, ведущего допрос, - затылок жирный и складчатый.
Борис Иогансон. На старом уральском заводе. 1937 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Борис Иогансон. Допрос коммунистов. 1933 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Тематические картины с историко-революционным содержанием смыкались с картинами батальными и собственно историческими. Исторические пошли главным образом после войны, и они по жанру близки к уже описанным картинам-апофеозам - такая оперная эстетика. Например, в картине Александра Бубнова «Утро на Куликовом поле», где русское войско ждет начала битвы с татаро-монголами. Апофеозы создавались и на условно современном материале - таковы два «Колхозных праздника» 1937 года, Сергея Герасимова и Аркадия Пластова: торжествующее изобилие в духе более позднего фильма «Кубанские казаки». Вообще, искусство соцреализма любит изобилие - всего должно быть много, потому что изобилие - это радость, полнота и исполнение чаяний.
Александр Бубнов. Утро на Куликовом поле. 1943-1947 годы
Государственная Третьяковская галерея
Сергей Герасимов. Колхозный праздник. 1937 год
Фотография Э. Когана. РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
В соцреалистических пейзажах тоже важен масштаб. Очень часто это панорамы «русского раздолья» - как бы образ всей страны в конкретном ландшафте. Картина Федора Шурпина «Утро нашей Родины» - яркий пример такого пейзажа. Правда, здесь пейзаж - только фон для фигуры Сталина, но и в других подобных панорамах Сталин как бы незримо присутствует. И важно, что пейзажные композиции горизонтально ориентированы - не устремленная вертикаль, не динамически активная диагональ, а горизонтальная статика. Это мир неизменный, уже свершившийся.
Федор Шурпин. Утро нашей родины. 1946-1948 годы
Государственная Третьяковская галерея
С другой стороны, очень популярны гиперболизированные индустриальные пейзажи - стройки-гиганты, например. Родина строит Магнитку, Днепрогэс, заводы, фабрики, электростанции и так далее. Гигантизм, пафос количества - это тоже очень важная черта соцреализма. Она не формулируется напрямую, но проявляется не только на уровне темы, но и в том, как все нарисовано: изобразительная ткань заметно тяжелеет и уплотняется.
Между прочим, в живописании индустриальных гигантов очень преуспевают бывшие «бубновые валеты», например Лентулов. Свойственная их живописи материальность оказалась очень кстати в новой ситуации.
И в портретах этот материальный напор очень ощутим, особенно в женских. Уже не только на уровне живописной фактуры, но даже в антураже. Такая тканевая тяжесть - бархат, плюш, меха, и все по ощущению слегка траченое, с антикварным оттенком. Таков, например, у Иогансона портрет актрисы Зеркаловой; у Ильи Машкова есть такие портреты - вполне салонные.
Борис Иогансон. Портрет заслуженной артистки РСФСР Дарьи Зеркаловой. 1947 год
Фотография Абрама Штеренберга / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
А в целом портреты почти в просветительском духе рассматриваются как способ восславить выдающихся людей, которые своим трудом заслужили право на портретирование. Иногда эти труды представлены прямо в тексте портрета: вот академик Павлов напряженно размышляет у себя в лаборатории на фоне биостанций, вот хирург Юдин делает операцию, вот скульптор Вера Мухина лепит статуэтку Борея. Все это портреты, созданные Михаилом Нестеровым. В 80-90-е годы XIX века он был создателем собственного жанра монастырских идиллий, потом надолго замолчал, а в 1930-е годы вдруг оказался главным советским портретистом. И учителем Павла Корина, чьи портреты Горького, актера Леонидова или маршала Жукова по монументальному строю уже напоминают памятники.
Михаил Нестеров. Портрет скульптора Веры Мухиной. 1940 год
Фотография Алексея Бушкина / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Михаил Нестеров. Портрет хирурга Сергея Юдина. 1935 год
Фотография Олега Игнатовича / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Монументальность распространяется даже на натюрморты. И называются они, например у того же Машкова, эпически - «Снедь московская» или «Советские хлебы». Бывшие «бубновые валеты» вообще первые по части предметного богатства. Например, в 1941 году Петр Кончаловский пишет картину «Алексей Николаевич Толстой в гостях у художника» - и перед писателем окорок, ломтики красной рыбы, запеченная птица, огурцы, помидоры, лимон, рюмки для разных напитков… Но тенденция к монументализации - общая. Приветствуется все тяжелое, солидное. У Дейнеки спортивные тела его персонажей грузнеют, набирают вес. У Александра Самохвалова в серии «Метростроевки» и у других мастеров из бывшего объединения «Круг художников» появляется мотив «большой фигуры» - такие женские божества, олицетворяющие земную мощь и силу созидания. И сама живопись становится грузной, густой. Но густой - в меру.
Петр Кончаловский. Алексей Толстой в гостях у художника. 1941 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Потому что умеренность - это тоже важная примета стиля. С одной стороны, должен быть заметен кистевой мазок - знак того, что художник трудился. Если фактура заглажена, то работа автора не видна - а она должна быть видна. И, скажем, у того же Дейнеки, который прежде оперировал сплошными цветовыми плоскостями, теперь поверхность картины делается рельефнее. С другой стороны, лишняя маэстрия тоже не поощряется - это нескромно, это выпячивание себя. Слово «выпячивание» очень грозно звучит в 1930-е годы, когда ведется кампания борьбы с формализмом - и в живописи, и в детской книге, и в музыке, и вообще везде. Это как бы борьба с неправильными влияниями, но на самом деле это борьба вообще с любой манерой, с любыми приемами. Ведь прием ставит под сомнение искренность художника, а искренность - это абсолютное слияние с предметом изображения. Искренность не подразумевает никакого посредничества, а прием, влияние - это посредничество и есть.
Тем не менее для разных задач существуют разные методы. Например, для лирических сюжетов вполне годится некий бескрасочный, «дождливый» импрессионизм. Он проявился не только в жанрах Юрия Пименова - в его картине «Новая Москва», где девушка едет в открытом авто по центру столицы, преображенной новыми стройками, или в поздних «Новых кварталах» - серии про строительство окраинных микрорайонов. Но и, скажем, в огромном полотне Александра Герасимова «Иосиф Сталин и Климент Ворошилов в Кремле» (народное название - «Два вождя после дождя»). Атмосфера дождя обозначает человеческую теплоту, открытость друг другу. Конечно, такого импрессионистского языка не может быть в изображении парадов и торжеств - там все по-прежнему предельно строго, академично.
Юрий Пименов. Новая Москва. 1937 год
Фотография А. Сайкова / РИА «Новости»; Государственная Третьяковская галерея
Александр Герасимов. Иосиф Сталин и Климент Ворошилов в Кремле. 1938 год
Фотография Виктора Великжанина / Фотохроника ТАСС; Государственная Третьяковская галерея
Уже говорилось о том, что у социалистического реализма есть футуристический вектор - устремленность в будущее, к итогу революционного развития. А поскольку победа социализма неизбежна, то признаки свершившегося будущего присутствуют и в настоящем. Получается, что в соцреализме время схлопывается. Настоящее - это уже будущее, причем такое, за которым никакого следующего будущего не будет. История достигла своего высшего пика и остановилась. Дейнековские стахановцы в белых одеждах уже не люди - они небожители. И они смотрят даже не на нас, а куда-то в вечность - которая уже здесь, уже с нами.
Где-то примерно в 1936-1938 годах это получает свой окончательный вид. Здесь высшая точка соцреализма - и обязательным героем становится Сталин. Его появление на картинах Ефанова, или Сварога, или кого угодно выглядит чудом - и это библейский мотив чудесного явления, традиционно связанный, естественно, с совершенно иными героями. Но так работает память жанра. В этот момент соцреализм действительно становится большим стилем, стилем тоталитарной утопии - только это утопия сбывшаяся. А раз эта утопия сбывшаяся, то происходит застывание стиля - монументальная академизация.
А всякое другое искусство, которое основывалось на другом понимании пластических ценностей, оказывается искусством забытым, «подшкафным», невидимым. Конечно, у художников были какие-то пазухи, в которых можно было существовать, где сохранялись и воспроизводились культурные навыки. Например, в 1935 году при Академии архитектуры основывается Мастерская монументальной живописи, которую ведут художники старой выучки - Владимир Фаворский, Лев Бруни, Константин Истомин, Сергей Романович, Николай Чернышев. Но все подобные оазисы существуют недолго.
Здесь есть парадокс. Тоталитарное искусство в своих словесных декларациях обращено именно к человеку - слова «человек», «человечность» присутствуют во всех манифестах соцреализма этой поры. Но на самом деле соцреализм отчасти продолжает вот этот мессианский пафос авангарда с его мифотворческой патетикой, с его апологией результата, со стремлением переделать весь мир - а среди такого пафоса места отдельному человеку не остается. А «тихие» живописцы, которые деклараций не пишут, но в реальности как раз стоят на защите индивидуального, мелкого, человеческого, - они обречены на невидимое существование. И именно в этом «подшкафном» искусстве человечность и продолжает жить.
Поздний соцреализм 1950-х попытается ее присвоить. Сталина - цементирующей фигуры стиля - уже нет в живых; его бывшие подчиненные пребывают в растерянности - словом, кончилась эпоха. И в 1950-60-е годы соцреализм хочет быть соцреализмом с человеческим лицом. Были какие-то предвестия и чуть раньше - например, картины Аркадия Пластова на деревенские темы, и особенно его картина «Фашист пролетел» про бессмысленно убитого мальчика-пастуха.
Аркадий Пластов. Фашист пролетел. 1942 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Но самое показательное - это картины Федора Решетникова «Прибыл на каникулы», где юный суворовец у новогодней елки отдает честь деду, и «Опять двойка» - про нерадивого школьника (кстати, на стене комнаты в картине «Опять двойка» висит репродукция картины «Прибыл на каникулы» - очень трогательная деталь). Это все еще соцреализм, это внятный и подробный рассказ - но мысль государственная, которая была в основе всех рассказов раньше, перевоплощается в мысль семейную, и меняется интонация. Соцреализм становится более камерным, теперь он про жизнь простых людей. Сюда же относятся поздние жанры Пименова, сюда же относится творчество Александра Лактионова. Его самая известная картина «Письмо с фронта», которая разошлась во множестве открыток, - одна из главных советских картин. Здесь и назидательность, и дидактичность, и сентиментальность - это такой соцреалистический мещанский стиль.
Федор Решетников. Прибыл на каникулы. 1948 год
Фотография РИА «Новости», Государственная Третьяковская галерея
Федор Решетников. Опять двойка. 1952 год
Государственная Третьяковская галерея
Александр Лактионов. Письмо с фронта. 1947 год
Государственная Третьяковская галерея
И это - лебединая песня соцреализма. Как большой стиль он доживет до конца Советского Союза - и даже переживет его, но это уже будет не жизнь, а существование. В 1960-е годы тоталитарную утопию потеснят новые стили и новые художники, художники андеграунда, которые отчасти пересмотрят сам вопрос о том, что такое искусство.
Книги:
Голомшток И. Тоталитарное искусство. М., 1994.
Паперный В. Культура Два. М., 1996.
Плампер Я. Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве. М., 2010.
Хмельницкий Д. Зодчий Сталин. М., 2007.
Источник - arzamas.academy