Ключи от города. О художнике Юрии Химиче
Михаил Химич. Воспоминания о моём отце, художнике Юрии Химиче (1928-2003)
«Западные ворота Софии», 1980-е
бумага, гуашь, 50 х 74 см
www.gs-art.com
"Самые ранние воспоминания моего детства связаны с маленьким домиком на улице Толстого: тополь напротив окон, падающий снег, трамвайная линия и дальше ботсад им. Фомина. Эта картина отражена во многих произведениях отца.
Наш дом
Самые ранние воспоминания моего детства связаны с маленьким домиком на улице Толстого: тополь напротив окон, падающий снег, трамвайная линия и дальше ботсад им. Фомина. Эта картина отражена во многих произведениях отца.
Он рисовал беспрестанно, и когда работал дома, а не в экспедициях (обычно это было зимой), чаще всего ставил на подоконник несколько предметов и всячески обыгрывал этот нехитрый сюжет на фоне окна.
Мог также развернуться в другую сторону, взять что-то из вещей, расставленных по комнате, и, соорудив из них что-то, быстро нарисовать. Потом оказывалось, что эти натюрморты вовсе не сделаны наскоро, а представляют собой продуманные монументальные композиции.
Комната, где мы жили, была очень маленькой - 12 м2. К стенам лепилась разнообразная утварь, горшки и иконы, которые отец привозил из поездок - часто обгорелые или повреждённые, из разрушенных иконостасов. В центре комнаты оставался пятачок свободного пространства - буквально пару квадратных метров.
Отец садился прямо на пол и рисовал. Когда работа была закончена, выливал на пол полстакана воды и растирал - делал быструю уборку.
Сохли листы в соседней комнате, где жила умирающая бабушка, - клались куда-нибудь на шкафы, и по ним бегали котики, которых у нас была полная квартира.
Киевская Лавра. Лето. 1990.
Б., гуашь. 106 × 86 см
О путешествиях
В иное время отец путешествовал - он был своеобразным рекордсменом по количеству поездок по территории СССР и сопредельных стран. На этюды ходил с идеально отработанным комплектом, похожим на оружие странствующего рыцаря, я же выступал в качестве «оруженосца».
Начнём с того, что это был не этюдник, как у всех художников, а кусок фанеры размером с большой стандартный лист бумаги. Эту фанеру отец зажимал под мышкой, а поскольку рука до края не доставала, сделал ножом вырез для пальцев.
При входе с таким приспособлением в автобус или самолёт часто возникали эксцессы - от отца требовали «выбросить мусор», он же говорил: «Я уплатил за багаж, и это моё дело, что я везу». Кроме того, у него был чемодан с железными уголками, куда складывались краски в стеклянных и железных банках - похожие на те, которыми выкрашивают заборы. По ходу путешествия опустевшие банки отец выбрасывал и каждый раз отмечал, что чем меньше красок остаётся, тем более роскошная живопись получается.
Так вот, этот чемодан как раз носил я. А отец брал рулон бумаги, обычно самой дешёвой, которую находил в хозяйственных магазинах. Чаще всего это была так называемая настольная бумага или обёрточная, иногда обои. На случай дождя у нас имелись зонтик и бумага, которую мы поджигали, чтобы её теплом сушить сырые работы.
Юрий Химич на юбилейной выставке в Доме архитектора с женой Валентиной Стахеевой и сыном Михаилом. Киев, 1978
Особых комментариев заслуживают кисточки отца. Глядя на них, один знаменитый французский архитектор, побывавший у нас в гостях, спрашивал, что это такое. Они представляли собой странные предметы, похожие больше на обрубки палок с чем-то напоминающим щетину на конце. Отец очень ловко пользовался ими, пока они не стирались окончательно.
* * *
У отца была удивительная способность общаться с людьми - они «магнитились» к нему, а он не отгонял их от себя. Я бы назвал его светлым экстравертом. Когда он рисовал какой-то дом или улицу, местные жители почему-то очень радовались этому, часто выносили отцу покушать, приглашали к себе, расспрашивали обо всём. Вот такое бесконечное общение…
Сейчас, наверное, можно сказать, что это была своего рода проповедь. И к тому же где-то в течение часа на глазах у этих людей появлялась готовая работа. К концу дня отец обычно безумно уставал. Он считал, что если день закончился без физической усталости, значит, дело в лени - в такие дни бывал собой недоволен.
Юрий Химич за работой. 1960-е гг.
О «ключе к местности»
Любопытная особенность: когда отец приезжал на новое место, первые несколько дней работы у него не получались. Но в определённый момент выходила какая-то особенно удачная вещь, и уже в этом ключе он делал целую серию композиций.
Мотивы, на первый взгляд, довольно однообразные - пейзаж с элементами архитектуры, но выставки его работ никогда не выглядели скучными. Например, Львов отец решал одними цветами и техническими приёмами, Киев - другими.
Когда смотришь папку его работ, по одному только уголку листа можно угадать, что изображено - Чернигов ли, Киев или ещё какое-то место. Он всегда находил некий ключ, который органично подходил к данной местности.
Утро на Спуске. 1991.
Б., акв. 60 × 86 см
Интересно, что если стать в ту точку, с которой отец рисовал определённый пейзаж, никогда не найдёшь в точности того, что изображено на листе. Рисунок выглядел как натурное произведение, но на самом деле он перекомпоновывал фрагменты увиденного, мог перетащить какой-то объект из одной части пейзажа в другую.
Одни и те же мотивы перерабатывались многократно, порой десятки раз - не в технике, а в композиции он искал оптимальный вариант.
И именно момент поиска был для него самым увлекательным. Удивительно, но в его наследии практически нет слабых работ: они либо стабильно хорошего уровня, либо шедевры.
Интерьер Софии Киевской. 1959.
Б., акв. 60 × 40 см
Об утерянных кодах
Деятельность отца во многом была связана с Академией архитектуры, преобразованной в 1956-м в Академию строительства и архитектуры. Сейчас уже вряд ли кто-то, кроме узких специалистов, помнит, что это такое.
Соответственно, почти невозможно восстановить тот контекст, в котором создавались его работы. А ведь отец рисовал их как иллюстрации к тому, что происходило на его глазах.
Это можно сравнить с тем, как мы смотрим сейчас на гравюры алхимиков и видим просто гравюры. А на самом деле за всеми этими образами стоят некие коды, которыми они записывали свои формулы. Точно так же и отец вовсе не расценивал свои работы как живописные шедевры.
Он смотрел на них с совершенно другого ракурса, стремясь донести, описать, архивировать и спасти от разрушения запечатлённую им архитектуру. Это содержание ныне утеряно, и мы можем наслаждаться его работами только как хорошей живописью.
Каменец-Подольский. 1970-е гг.
Б., гуашь
Окружение
Это была та группа людей, которых принято называть шестидесятниками. Те, кто собирались у нас в квартире или к кому мы ходили в гости, образовывали интересную, как теперь говорят, субкультуру - они постоянно общались, обменивались идеями, показывали друг другу работы, дарили и передаривали их. Я никогда не слышал, чтобы эти люди говорили, скажем, о шмотках. К
стати, у отца была целая система изысканных, юродских шуток. Он мог, например, прийти в какую-то компанию, где рассуждали о дефиците (а ведь это была любимая тема в советском обществе), и заявить: «Вот, прошёлся по магазинам - там есть всё!» Тут на него все набрасывались с ожесточёнными возгласами, дескать, дорого! На что он отвечал: «Так не покупайте». - «Так ведь ничего же нету!» - «Да нет, всё есть!»
В общем, любил запустить такой вот круг и, введя людей в яростное состояние, уйти довольным собой.
Натюрморт с чайником. 1977.
Б., гуашь. 85 × 61 см
О педагогической деятельности
Отец постоянно что-то преподавал, вёл немыслимое количество часов в строительном институте, позже - в художественном.
Относился к студентам (преимущественно это были архитекторы) очень строго, и только благодаря специфическому личному обаянию ему были позволены вещи, за которые других педагогов, наверное, возненавидели бы. Отца отличала предельная требовательность не только к качеству, но и количеству работ.
Он заставлял много трудиться, если это была летняя практика - рано просыпаться и т. д. Но студенты, несмотря на это, его любили, многие после выпуска регулярно звонили, поздравляли с днём рождения, Новым годом, другими праздниками. Отец умел, не входя в панибратские отношения, вызывать симпатию.
Киевская Лавра. Над Днепром. 1979.
Б., гуашь. 75 × 50 см
Иногда он позволял себе совершенно невероятные выходки: мог, например, остановить красивую студентку, идущую по институту на высоких каблуках, и спросить: «Что это у вас в руках?» - «Рулон бумаги». Взять этот рулон, несколько раз прилюдно ударить им девушку по голове, приговаривая: «Вот вам, вот вам, вот вам!», а затем отдать рулон и пойти дальше. Сохранилась масса подобных анекдотов, студенты передавали их, хихикая, из уст в уста.
При этом трудно было найти человека, который не любил бы отца или находился с ним во вражде.
Об одежде
Одевался он крайне убого, - сегодня сказали бы: «как бомж», разве что не был грязным. К примеру, мог купить две пары самой дешёвой обуви, и если одна трескалась по верху, а вторая по подошве - ходить по улице в туфлях с целой подошвой, а возле института переобуваться в пару с целым верхом, которая была тут же - в полотняной сумочке. «А щоб ніхто не бачив», - говорил он при этом.
Каменец-Подольский. 2000.
Б., гуашь. 102 × 72 см
Об общении с иностранцами
Отец всё время вёл художественные студии. В последние годы жизни он стал знаменит среди иностранцев, поскольку послы и консулы разных стран покупали у него работы. Помнится, он подружился с какими-то иностранками, с которыми, не зная языка, объяснялся жестами. Но потом они рассказывали, что именно Юрий Иванович поведал им о живописи…
Жёнам богатых американцев, страдающим от скуки и бравшим у него уроки, он делал рисунки, чтобы они затем поставили на них свою подпись. Таким образом, за цену урока они получали работу отца, которую вешали на стену, выдавая за свою.
Старый Подол. За стеной Флоровский монастырь. 1991.
Б., гуашь. 53 × 83 см
О кулинарии
Когда к отцу неожиданно приходили знакомые, он умудрялся в течение 15 минут нажарить на большом огне горы дерунов, которые выходили подгорелыми, но очень вкусными. Кроме того, он готовил странное блюдо, рецепт которого нигде не значится: замачивал на ночь горох, потом взбивал его в макитре специальным пестиком, подсаливал и ставил в духовку. К запеканке делал соус из подсолнечного масла и чеснока.
Приготовив всё это, вызванивал своих знакомцев - иностранных послов, и те присылали на роскошных автомобилях своих личных водителей в нашу крохотную, нищую квартирку за гороховыми бабками.
Об увлечениях
Отец очень любил рыбачить, ходить по грибы и ловить бабочек. К коллекционированию последних подходил не как специалист, а исходя из неких эстетических соображений. Однажды он поймал бабочку-переливницу на Владимирском рынке. Ловил, как всегда, пиджаком, и люди шарахались от него, не понимая, что происходит.
Рыбаком отец был фанатичным и действительно хорошим. Удочки и поплавки у него были примитивные, «непрофессиональные», но он обладал методом чрезвычайно точного заброса и мог удить рыбу целыми днями - просиживая в лодке или простаивая в каком-то неудобном месте, чуть ли не до язв на ногах. Выловленных карасей он называл именами украинских поэтов.
Например, большие караси, до полутора килограммов, звались у него «Тарасы Шевченки», полные икры - «Леси Украинки». Мелочь же нарекал именами некоторых своих современников - таких фамилий было много.
Ну, и грибы: вплоть до Чернобыльской катастрофы это была семейная традиция. Часто отец подбивал на такие поездки своих бывших учеников, которые могли вовсе не любить грибов, но у которых была машина.
Например, звонил ныне известному архитектору и реставратору Юрию Лосицкому и говорил: «Давай-ка поедем посмотрим красивое древнее городище в районе Бородянки!» Юра понимал, что отца интересуют только опята, но из уважения к нему вёз его на это городище, представлявшее собой просто земляной вал. Иногда отец договаривался с несколькими учениками, и тогда в лес выезжала целая кавалькада машин.
Собранные грибы обязательно рассматривались, обсуждались - какой красивой формы вот этот или какой странный вон тот.
Финляндия. 1972.
Б., гуашь. 52 × 75 см
О детях и внуках
Занимаясь огромным количеством дел, отец каждый день находил время приехать к нам на Оболонь. Если кто-то из внуков болел, мог полдня пробыть возле него: он как-то очень пессимистически относился к болезням, обхватывал голову и, чуть не плача, сидел рядом с ребёнком с температурой 37,5.
Кроме того, он читал детям, а затем и внукам рассказы - был целый репертуар на разные случаи. Скажем, выздоравливающий ребёнок неизбежно слушал рассказ Куприна про девочку и слона.
Дети сами просили его читать, именно опредёленные рассказы в опредёленных ситуациях - это уже было нечто на уровне рефлекса. А когда я однажды заболел тяжело, с высокой температурой, он прочитал мне от начала до конца поэму «Мцыри».
Потом это повторялось и с другими детьми. Я очень люблю литературу, и отправной точкой, мне кажется, была именно эта поэма - я помню ощущения от непонятного и красивого текста, который воспринимался мною сквозь жар.
Судак. 1974.
Б., гуашь
«Запустить Химича»
Когда у нас или наших друзей возникала какая-либо серьёзная проблема, мы всегда обращались к отцу: у него была магическая способность разрешать непреодолимые трудности. На семейном жаргоне это называлось «запустить Химича».
Если помните, одно время были невероятные сложности с телефонными номерами. Вот купили мы, вроде бы, квартиру с телефоном (что и на цену существенно повлияло), но оказалось, что телефон этот передадут тому, кто стоял в очереди. Мы ходили в узел связи, собирали какие-то справки, обращались к юристам, но нам говорили: «Такие правила, ничем помочь не можем». Оставалось только «запустить Химича».
А он ничего не изобретал - просто пошёл к начальнику телефонной станции в своём обычном виде - пиджачок, суконная торбочка, вязаная шапка - и сказал: «Я пожилой человек и должен иметь возможность звонить своим детям, когда захочу». Эти слова были настолько искренними, понятными и убедительными, что тот ответил: «Да-да, я решу ваш вопрос». Хотя в принципе это казалось невозможным.
То же самое было со студентами, находившимися на грани исключения: отец разыскивал среди начальства какого-нибудь своего ученика или просто мог зайти к кому угодно без стука.
Однажды в Севастополе он явился в горисполком по какому-то вопросу в том виде, в котором ходил по городу, - в трусах, босоножках и с доской под мышкой. Его, конечно, не пустили. Тогда он зашёл в ближайший магазин, купил рубашку-безрукавку и попал-таки туда, куда ему было нужно.
Львов. 1966.
Б., гуашь. 90 × 46 см
О методе
По Киеву отец постоянно ходил пешком. Живя на минимальные средства, он никогда не пользовался транспортом (кроме метро) и тем более не брал такси. Двигался неспешно, заложив руки за спину и держа в них матерчатую сумку со скромным завтраком или теми самыми сменными башмаками. Встречая на улицах знакомых, заводил с ними получасовые беседы.
Теперь я понимаю, что эти походы были для него подготовкой к работе, её вынашиванием - при том, что сама она делалась чуть ли не молниеносно. Ближе к концу жизни он часто говорил, что, прежде чем приступить к работе, нужно полностью представить себе весь процесс от начала до конца, до мельчайших подробностей. А когда стал совсем стареньким и слабым, начал жаловаться, что скоро умрёт, потому что не может за один раз, без перерыва на отдых, сделать рисунок. Самым страшным грехом была для него «замученность» вещи, самым большим достоинством, соответственно, свежесть и композиционная точность.
Произведение, которое неподготовленному зрителю может показаться простоватым, на самом деле таковым не является. Не случайно ведь у людей, пытавшихся работать «под Химича» (а таких было немало во все времена), ничего не выходило, - хотя в принципе непонятно, как такие простые вещи могут не получаться.
А всё дело в том, что за этими работами стоит огромный жизненный опыт и серьёзная школа архитектурного рисования и живописи.
Подольский ансамбль зимой. 1990.
Б., гуашь. 80 × 60 см
О времени и месте
В нашей стране в её нынешнем состоянии большинству людей глубоко безразличны проблемы, волновавшие отца. Грустно так говорить, но, наверное, он вовремя умер: ему было бы больно видеть, во что превратились его идеалы - в том числе Независимость.
С другой стороны, мне кажется, что если бы отец ушёл раньше - лет в 65, он остался бы неизвестным. Его работы принимали в художественные салоны, но их никто не покупал.
По сути, все эти вещи делались «в стол». Слава и признание пришли к отцу в последнее десятилетие жизни, когда его работы стали ценить, покупать, составлять из них коллекции, гордиться ими.
Десять лет назад, 12 апреля, на его 75-летие, состоялась грандиозная, на сотни картин, выставка в Художественном институте. В день её открытия вся улица была заставлена роскошными автомобилями, приехало множество иностранных гостей, и весь институт был завален розами. Дома ими были полны вазы, банки, ванна, цветы были в квартирах всех друзей…
А после этого, в июле, за несколько дней до смерти, отец провёл последнее занятие со студентами. Он был уже совсем слаб и, явно предчувствуя близкую смерть, сказал ученикам, что больше не будет с ними заниматься. На этом уроке он подзывал к себе по очереди каждого студента и набрасывал ему эскизы картин, которые тот должен будет сделать на летней практике.
После этого напутствия он, никогда не ездивший в такси, попросил меня вызвать машину, что очень меня огорчило: я понял, насколько плохо он себя чувствует…
Осталось замечательное, богатое живописное наследие отца, но говорить о том, что оно заняло подобающее место в истории искусства, пока ещё рано. Многое сделанное им хранится в музеях, многое в частных коллекциях, в основном за рубежом. Надеюсь, в хороших руках…"
Юрий Химич. 2003
Материал из жунала “Антиквар” №6 июнь 2013.
Источник - antikvar.ua
«Западные ворота Софии», 1980-е
бумага, гуашь, 50 х 74 см
www.gs-art.com
"Самые ранние воспоминания моего детства связаны с маленьким домиком на улице Толстого: тополь напротив окон, падающий снег, трамвайная линия и дальше ботсад им. Фомина. Эта картина отражена во многих произведениях отца.
Наш дом
Самые ранние воспоминания моего детства связаны с маленьким домиком на улице Толстого: тополь напротив окон, падающий снег, трамвайная линия и дальше ботсад им. Фомина. Эта картина отражена во многих произведениях отца.
Он рисовал беспрестанно, и когда работал дома, а не в экспедициях (обычно это было зимой), чаще всего ставил на подоконник несколько предметов и всячески обыгрывал этот нехитрый сюжет на фоне окна.
Мог также развернуться в другую сторону, взять что-то из вещей, расставленных по комнате, и, соорудив из них что-то, быстро нарисовать. Потом оказывалось, что эти натюрморты вовсе не сделаны наскоро, а представляют собой продуманные монументальные композиции.
Комната, где мы жили, была очень маленькой - 12 м2. К стенам лепилась разнообразная утварь, горшки и иконы, которые отец привозил из поездок - часто обгорелые или повреждённые, из разрушенных иконостасов. В центре комнаты оставался пятачок свободного пространства - буквально пару квадратных метров.
Отец садился прямо на пол и рисовал. Когда работа была закончена, выливал на пол полстакана воды и растирал - делал быструю уборку.
Сохли листы в соседней комнате, где жила умирающая бабушка, - клались куда-нибудь на шкафы, и по ним бегали котики, которых у нас была полная квартира.
Киевская Лавра. Лето. 1990.
Б., гуашь. 106 × 86 см
О путешествиях
В иное время отец путешествовал - он был своеобразным рекордсменом по количеству поездок по территории СССР и сопредельных стран. На этюды ходил с идеально отработанным комплектом, похожим на оружие странствующего рыцаря, я же выступал в качестве «оруженосца».
Начнём с того, что это был не этюдник, как у всех художников, а кусок фанеры размером с большой стандартный лист бумаги. Эту фанеру отец зажимал под мышкой, а поскольку рука до края не доставала, сделал ножом вырез для пальцев.
При входе с таким приспособлением в автобус или самолёт часто возникали эксцессы - от отца требовали «выбросить мусор», он же говорил: «Я уплатил за багаж, и это моё дело, что я везу». Кроме того, у него был чемодан с железными уголками, куда складывались краски в стеклянных и железных банках - похожие на те, которыми выкрашивают заборы. По ходу путешествия опустевшие банки отец выбрасывал и каждый раз отмечал, что чем меньше красок остаётся, тем более роскошная живопись получается.
Так вот, этот чемодан как раз носил я. А отец брал рулон бумаги, обычно самой дешёвой, которую находил в хозяйственных магазинах. Чаще всего это была так называемая настольная бумага или обёрточная, иногда обои. На случай дождя у нас имелись зонтик и бумага, которую мы поджигали, чтобы её теплом сушить сырые работы.
Юрий Химич на юбилейной выставке в Доме архитектора с женой Валентиной Стахеевой и сыном Михаилом. Киев, 1978
Особых комментариев заслуживают кисточки отца. Глядя на них, один знаменитый французский архитектор, побывавший у нас в гостях, спрашивал, что это такое. Они представляли собой странные предметы, похожие больше на обрубки палок с чем-то напоминающим щетину на конце. Отец очень ловко пользовался ими, пока они не стирались окончательно.
* * *
У отца была удивительная способность общаться с людьми - они «магнитились» к нему, а он не отгонял их от себя. Я бы назвал его светлым экстравертом. Когда он рисовал какой-то дом или улицу, местные жители почему-то очень радовались этому, часто выносили отцу покушать, приглашали к себе, расспрашивали обо всём. Вот такое бесконечное общение…
Сейчас, наверное, можно сказать, что это была своего рода проповедь. И к тому же где-то в течение часа на глазах у этих людей появлялась готовая работа. К концу дня отец обычно безумно уставал. Он считал, что если день закончился без физической усталости, значит, дело в лени - в такие дни бывал собой недоволен.
Юрий Химич за работой. 1960-е гг.
О «ключе к местности»
Любопытная особенность: когда отец приезжал на новое место, первые несколько дней работы у него не получались. Но в определённый момент выходила какая-то особенно удачная вещь, и уже в этом ключе он делал целую серию композиций.
Мотивы, на первый взгляд, довольно однообразные - пейзаж с элементами архитектуры, но выставки его работ никогда не выглядели скучными. Например, Львов отец решал одними цветами и техническими приёмами, Киев - другими.
Когда смотришь папку его работ, по одному только уголку листа можно угадать, что изображено - Чернигов ли, Киев или ещё какое-то место. Он всегда находил некий ключ, который органично подходил к данной местности.
Утро на Спуске. 1991.
Б., акв. 60 × 86 см
Интересно, что если стать в ту точку, с которой отец рисовал определённый пейзаж, никогда не найдёшь в точности того, что изображено на листе. Рисунок выглядел как натурное произведение, но на самом деле он перекомпоновывал фрагменты увиденного, мог перетащить какой-то объект из одной части пейзажа в другую.
Одни и те же мотивы перерабатывались многократно, порой десятки раз - не в технике, а в композиции он искал оптимальный вариант.
И именно момент поиска был для него самым увлекательным. Удивительно, но в его наследии практически нет слабых работ: они либо стабильно хорошего уровня, либо шедевры.
Интерьер Софии Киевской. 1959.
Б., акв. 60 × 40 см
Об утерянных кодах
Деятельность отца во многом была связана с Академией архитектуры, преобразованной в 1956-м в Академию строительства и архитектуры. Сейчас уже вряд ли кто-то, кроме узких специалистов, помнит, что это такое.
Соответственно, почти невозможно восстановить тот контекст, в котором создавались его работы. А ведь отец рисовал их как иллюстрации к тому, что происходило на его глазах.
Это можно сравнить с тем, как мы смотрим сейчас на гравюры алхимиков и видим просто гравюры. А на самом деле за всеми этими образами стоят некие коды, которыми они записывали свои формулы. Точно так же и отец вовсе не расценивал свои работы как живописные шедевры.
Он смотрел на них с совершенно другого ракурса, стремясь донести, описать, архивировать и спасти от разрушения запечатлённую им архитектуру. Это содержание ныне утеряно, и мы можем наслаждаться его работами только как хорошей живописью.
Каменец-Подольский. 1970-е гг.
Б., гуашь
Окружение
Это была та группа людей, которых принято называть шестидесятниками. Те, кто собирались у нас в квартире или к кому мы ходили в гости, образовывали интересную, как теперь говорят, субкультуру - они постоянно общались, обменивались идеями, показывали друг другу работы, дарили и передаривали их. Я никогда не слышал, чтобы эти люди говорили, скажем, о шмотках. К
стати, у отца была целая система изысканных, юродских шуток. Он мог, например, прийти в какую-то компанию, где рассуждали о дефиците (а ведь это была любимая тема в советском обществе), и заявить: «Вот, прошёлся по магазинам - там есть всё!» Тут на него все набрасывались с ожесточёнными возгласами, дескать, дорого! На что он отвечал: «Так не покупайте». - «Так ведь ничего же нету!» - «Да нет, всё есть!»
В общем, любил запустить такой вот круг и, введя людей в яростное состояние, уйти довольным собой.
Натюрморт с чайником. 1977.
Б., гуашь. 85 × 61 см
О педагогической деятельности
Отец постоянно что-то преподавал, вёл немыслимое количество часов в строительном институте, позже - в художественном.
Относился к студентам (преимущественно это были архитекторы) очень строго, и только благодаря специфическому личному обаянию ему были позволены вещи, за которые других педагогов, наверное, возненавидели бы. Отца отличала предельная требовательность не только к качеству, но и количеству работ.
Он заставлял много трудиться, если это была летняя практика - рано просыпаться и т. д. Но студенты, несмотря на это, его любили, многие после выпуска регулярно звонили, поздравляли с днём рождения, Новым годом, другими праздниками. Отец умел, не входя в панибратские отношения, вызывать симпатию.
Киевская Лавра. Над Днепром. 1979.
Б., гуашь. 75 × 50 см
Иногда он позволял себе совершенно невероятные выходки: мог, например, остановить красивую студентку, идущую по институту на высоких каблуках, и спросить: «Что это у вас в руках?» - «Рулон бумаги». Взять этот рулон, несколько раз прилюдно ударить им девушку по голове, приговаривая: «Вот вам, вот вам, вот вам!», а затем отдать рулон и пойти дальше. Сохранилась масса подобных анекдотов, студенты передавали их, хихикая, из уст в уста.
При этом трудно было найти человека, который не любил бы отца или находился с ним во вражде.
Об одежде
Одевался он крайне убого, - сегодня сказали бы: «как бомж», разве что не был грязным. К примеру, мог купить две пары самой дешёвой обуви, и если одна трескалась по верху, а вторая по подошве - ходить по улице в туфлях с целой подошвой, а возле института переобуваться в пару с целым верхом, которая была тут же - в полотняной сумочке. «А щоб ніхто не бачив», - говорил он при этом.
Каменец-Подольский. 2000.
Б., гуашь. 102 × 72 см
Об общении с иностранцами
Отец всё время вёл художественные студии. В последние годы жизни он стал знаменит среди иностранцев, поскольку послы и консулы разных стран покупали у него работы. Помнится, он подружился с какими-то иностранками, с которыми, не зная языка, объяснялся жестами. Но потом они рассказывали, что именно Юрий Иванович поведал им о живописи…
Жёнам богатых американцев, страдающим от скуки и бравшим у него уроки, он делал рисунки, чтобы они затем поставили на них свою подпись. Таким образом, за цену урока они получали работу отца, которую вешали на стену, выдавая за свою.
Старый Подол. За стеной Флоровский монастырь. 1991.
Б., гуашь. 53 × 83 см
О кулинарии
Когда к отцу неожиданно приходили знакомые, он умудрялся в течение 15 минут нажарить на большом огне горы дерунов, которые выходили подгорелыми, но очень вкусными. Кроме того, он готовил странное блюдо, рецепт которого нигде не значится: замачивал на ночь горох, потом взбивал его в макитре специальным пестиком, подсаливал и ставил в духовку. К запеканке делал соус из подсолнечного масла и чеснока.
Приготовив всё это, вызванивал своих знакомцев - иностранных послов, и те присылали на роскошных автомобилях своих личных водителей в нашу крохотную, нищую квартирку за гороховыми бабками.
Об увлечениях
Отец очень любил рыбачить, ходить по грибы и ловить бабочек. К коллекционированию последних подходил не как специалист, а исходя из неких эстетических соображений. Однажды он поймал бабочку-переливницу на Владимирском рынке. Ловил, как всегда, пиджаком, и люди шарахались от него, не понимая, что происходит.
Рыбаком отец был фанатичным и действительно хорошим. Удочки и поплавки у него были примитивные, «непрофессиональные», но он обладал методом чрезвычайно точного заброса и мог удить рыбу целыми днями - просиживая в лодке или простаивая в каком-то неудобном месте, чуть ли не до язв на ногах. Выловленных карасей он называл именами украинских поэтов.
Например, большие караси, до полутора килограммов, звались у него «Тарасы Шевченки», полные икры - «Леси Украинки». Мелочь же нарекал именами некоторых своих современников - таких фамилий было много.
Ну, и грибы: вплоть до Чернобыльской катастрофы это была семейная традиция. Часто отец подбивал на такие поездки своих бывших учеников, которые могли вовсе не любить грибов, но у которых была машина.
Например, звонил ныне известному архитектору и реставратору Юрию Лосицкому и говорил: «Давай-ка поедем посмотрим красивое древнее городище в районе Бородянки!» Юра понимал, что отца интересуют только опята, но из уважения к нему вёз его на это городище, представлявшее собой просто земляной вал. Иногда отец договаривался с несколькими учениками, и тогда в лес выезжала целая кавалькада машин.
Собранные грибы обязательно рассматривались, обсуждались - какой красивой формы вот этот или какой странный вон тот.
Финляндия. 1972.
Б., гуашь. 52 × 75 см
О детях и внуках
Занимаясь огромным количеством дел, отец каждый день находил время приехать к нам на Оболонь. Если кто-то из внуков болел, мог полдня пробыть возле него: он как-то очень пессимистически относился к болезням, обхватывал голову и, чуть не плача, сидел рядом с ребёнком с температурой 37,5.
Кроме того, он читал детям, а затем и внукам рассказы - был целый репертуар на разные случаи. Скажем, выздоравливающий ребёнок неизбежно слушал рассказ Куприна про девочку и слона.
Дети сами просили его читать, именно опредёленные рассказы в опредёленных ситуациях - это уже было нечто на уровне рефлекса. А когда я однажды заболел тяжело, с высокой температурой, он прочитал мне от начала до конца поэму «Мцыри».
Потом это повторялось и с другими детьми. Я очень люблю литературу, и отправной точкой, мне кажется, была именно эта поэма - я помню ощущения от непонятного и красивого текста, который воспринимался мною сквозь жар.
Судак. 1974.
Б., гуашь
«Запустить Химича»
Когда у нас или наших друзей возникала какая-либо серьёзная проблема, мы всегда обращались к отцу: у него была магическая способность разрешать непреодолимые трудности. На семейном жаргоне это называлось «запустить Химича».
Если помните, одно время были невероятные сложности с телефонными номерами. Вот купили мы, вроде бы, квартиру с телефоном (что и на цену существенно повлияло), но оказалось, что телефон этот передадут тому, кто стоял в очереди. Мы ходили в узел связи, собирали какие-то справки, обращались к юристам, но нам говорили: «Такие правила, ничем помочь не можем». Оставалось только «запустить Химича».
А он ничего не изобретал - просто пошёл к начальнику телефонной станции в своём обычном виде - пиджачок, суконная торбочка, вязаная шапка - и сказал: «Я пожилой человек и должен иметь возможность звонить своим детям, когда захочу». Эти слова были настолько искренними, понятными и убедительными, что тот ответил: «Да-да, я решу ваш вопрос». Хотя в принципе это казалось невозможным.
То же самое было со студентами, находившимися на грани исключения: отец разыскивал среди начальства какого-нибудь своего ученика или просто мог зайти к кому угодно без стука.
Однажды в Севастополе он явился в горисполком по какому-то вопросу в том виде, в котором ходил по городу, - в трусах, босоножках и с доской под мышкой. Его, конечно, не пустили. Тогда он зашёл в ближайший магазин, купил рубашку-безрукавку и попал-таки туда, куда ему было нужно.
Львов. 1966.
Б., гуашь. 90 × 46 см
О методе
По Киеву отец постоянно ходил пешком. Живя на минимальные средства, он никогда не пользовался транспортом (кроме метро) и тем более не брал такси. Двигался неспешно, заложив руки за спину и держа в них матерчатую сумку со скромным завтраком или теми самыми сменными башмаками. Встречая на улицах знакомых, заводил с ними получасовые беседы.
Теперь я понимаю, что эти походы были для него подготовкой к работе, её вынашиванием - при том, что сама она делалась чуть ли не молниеносно. Ближе к концу жизни он часто говорил, что, прежде чем приступить к работе, нужно полностью представить себе весь процесс от начала до конца, до мельчайших подробностей. А когда стал совсем стареньким и слабым, начал жаловаться, что скоро умрёт, потому что не может за один раз, без перерыва на отдых, сделать рисунок. Самым страшным грехом была для него «замученность» вещи, самым большим достоинством, соответственно, свежесть и композиционная точность.
Произведение, которое неподготовленному зрителю может показаться простоватым, на самом деле таковым не является. Не случайно ведь у людей, пытавшихся работать «под Химича» (а таких было немало во все времена), ничего не выходило, - хотя в принципе непонятно, как такие простые вещи могут не получаться.
А всё дело в том, что за этими работами стоит огромный жизненный опыт и серьёзная школа архитектурного рисования и живописи.
Подольский ансамбль зимой. 1990.
Б., гуашь. 80 × 60 см
О времени и месте
В нашей стране в её нынешнем состоянии большинству людей глубоко безразличны проблемы, волновавшие отца. Грустно так говорить, но, наверное, он вовремя умер: ему было бы больно видеть, во что превратились его идеалы - в том числе Независимость.
С другой стороны, мне кажется, что если бы отец ушёл раньше - лет в 65, он остался бы неизвестным. Его работы принимали в художественные салоны, но их никто не покупал.
По сути, все эти вещи делались «в стол». Слава и признание пришли к отцу в последнее десятилетие жизни, когда его работы стали ценить, покупать, составлять из них коллекции, гордиться ими.
Десять лет назад, 12 апреля, на его 75-летие, состоялась грандиозная, на сотни картин, выставка в Художественном институте. В день её открытия вся улица была заставлена роскошными автомобилями, приехало множество иностранных гостей, и весь институт был завален розами. Дома ими были полны вазы, банки, ванна, цветы были в квартирах всех друзей…
А после этого, в июле, за несколько дней до смерти, отец провёл последнее занятие со студентами. Он был уже совсем слаб и, явно предчувствуя близкую смерть, сказал ученикам, что больше не будет с ними заниматься. На этом уроке он подзывал к себе по очереди каждого студента и набрасывал ему эскизы картин, которые тот должен будет сделать на летней практике.
После этого напутствия он, никогда не ездивший в такси, попросил меня вызвать машину, что очень меня огорчило: я понял, насколько плохо он себя чувствует…
Осталось замечательное, богатое живописное наследие отца, но говорить о том, что оно заняло подобающее место в истории искусства, пока ещё рано. Многое сделанное им хранится в музеях, многое в частных коллекциях, в основном за рубежом. Надеюсь, в хороших руках…"
Юрий Химич. 2003
Материал из жунала “Антиквар” №6 июнь 2013.
Источник - antikvar.ua