Анархический хромец
Виссарион: просторная блуза синей саржи, томик Кропоткина в кармане, орденские планки, негнущаяся нога - размашисто ступал на каблук - пронзительный взгляд, дикие, кустистые брови, встрёпанные над обширной лысиной седые космы, бугристая ринофима (винный нос по народному) - сопатка гаера походила на лежалую еловую шишку, однако, вопреки, употреблял всего раз в год - фронтовые 100 грамм на день Победы. Презирал право, государство, собственность, в ожидании скорого прихода анархо-коммунизма скрепя сердце подчинялся общепринятым нормам поведения.
Заведовал околотошной библиотекой. Обязанностями своими манкировал - отпускала книги, принимала почту, отвечала на входящие, и тянула прочую рутину тощая, желчная библиотекарша - сам же, сколько я его помню, исписывая фиолетовыми чернилами ученические тетрадки в линеечку, трудился над кодексом городского самоуправления - по параграфу на тетрадь. Набрав с десяток, составлял сопроводительную записку и сдавал рукопись в канцелярию Горисполкома. Из-за предсказуемого отсутствия ответной реакции властей был угрюм, раздражителен, проявлял своё недовольство тем, что многотомные труды идеологов диктатуры пролетариата сваливал в самом пыльном и тёмном углу абонемента.
Над рабочим столом держал портреты Кропоткина, Бакунина, старейшины грузинских анархистов Варлаама Черкезишвили и… Сталина - это по прошествии XX съезда, прошу отметить. Партийные органы закрывали глаза на чудачества Хромца, и тому была веская причина - его военное прошлое.
Как и его кумир Кропоткин, Хромец был географом. В довоенные годы истово увлекался альпинизмом. Сочетая увлечение с профессиональными обязанностями, облазал глухие ущелья Абхазии, Сванетии, Кабарды - составлял тематические карты малоизученных уголков Большого Кавказа.
Пришла война - Гитлер рвался к хлебу Кубани, к бакинской и грозненской нефти, к вольфраму Тырнауза, марганцу Чиатуры, а анархист истово рвался на фронт, но, увы, «козья ладонь» - в давней экспедиции отморозил на склоне Ушбы и потерял средние пальцы на правой руке - сделала его непригодным к строевой, вот и поставили гаера собирать гранаты в одном из цехов полностью перепрофилированного на нужды фронта Кировского станкостроительного. Долгий первый год войны набивал он тротилом «консервные банки» РГ-41, засыпая одновременно письмами с требованием направить автора в действующую армию все мыслимые инстанции, но - тщетно.
21 августа 1942 пластуны горно-стрелковой дивизии вермахта установили флаг Рейха на вершине Эльбруса, сердце честного анархиста не могло выдержать подобного надругательства над седыми вершинами ЕГО гор, и он предпринял попытку прорваться в кабинет командующего Закавказким фронтом Тюленева, был нейтрализован и препровождён во 2-й отдел известного здания на Дзержинского. Суровые чекисты приступили было к разработке вероятного диверсанта, но, опознав в нём автора бесчисленных эпистол с угрозами приступить в частном порядке к террору в расположении противника, передали его под опеку особиста родного предприятия. Однако, - начальство предполагает, а Пишущие судьбу располагают: ровно через неделю после неудавшейся диверсии на завод нагрянул с инспекцией начальник тыла оборонявшей перевалы 46-й армии, гроза тыловиков генерал Ищенко. Наш анархист, и так пребывавший в смутном состоянии, воспринял появление на своём жизненном пути фронтового начальника как знак судьбы, спарив, обмотал изолентой только что собранные «изделия», и стал дожидаться появления обходившего цеха высокого гостя. Далее разыгралось короткое, но очень насыщенное действо: сопровождаемый охраной и заводским начальством генерал вступил в дверь, анархист вышел из-за рабочего стола, выставил перед собой связку и сунул палец в кольцо одной из гранат. Гости смешались, охрана наставила на протестанта стволы, назревала тяжкая развязка, не смутился только повидавший виды - 25 лет в строю: Гражданская, отлов гайдамаков и петлюровцев, борьба с бандитизмом на Харьковщине, отсидка в Харьковском централе, реабилитация, комдив на турецкой границе, с сентября 41 на Кавказе, на передовой - Ищенко, с большим интересом разглядывавший трагикомичную фигуру: - Кто таков? - обратился Яков Андреевич к особисту.
- Местный псих, - раздул ноздри вертухай, - альпинист отбракованный, на фронт рвётся…
- Альпинист? - Генерал ступил к Виссариону, хлопнул по плечу, - так ты мне и нужен! Бросай жестянки, за дурака меня держишь? - во избежание несчастных случаев гранаты и запалы к ним доставлялись в подразделения раздельно, - бегом к моему автомобилю: я у вас его забираю, - обернулся к заводским, - сообщите в военкомат, отбыл в распоряжение 46-й армии…
***
В августе немцы прорвались к перевалам. 1-я горнопехотная дивизия захватила седловину Марухского, но у входа в ущелье противника остановили части 810-го стрелкового, и лишили тем самым возможности проникнуть в долину Чхалты, на Кодори и Сухуми.
7 сентября к бойцам 810 полка подошло подкрепление - несколько батальонов 107 стрелковой бригады с батальоном 2-го Тбилисского пехотного училища, к которому и был приписан инструктором по альпинизму наш смутьян.
К тому времени война здесь затеялась миномётно-пулемётная, без продвижения сторон: наши готовились к контрнаступлению - служба тыла с ног сбилась; немецкие пластуны отлёживались после тяжёлого рывка к вершинам.
От щедрот интендантской команды экипировка для Бесо была подобрали наилучшего качества: куртка «канадка» цвета первой травы, штаны «гольф» того же колора, и так называемые «студебеккеры» - лендлизовские ботинки с квадратными носами, однако, появляться в подобном наряде на линии огня днём было чревато, ибо на снегу движущееся ярко-зелёное пятно являлось отличной мишенью, вот и наладился новобранец лазать в блиндаж разведроты, проситься к стереотрубе - мол, присмотрюсь к ландшафту, намечу будущие колонные тропы, запомню места вероятных камнепадов: как инструктору при наступлении пригодится. Торчал он там дня три, а на четвёртый пришёл в ночь, опять приник к трубе - разведчики уже привыкли к частому гостю, не обратили внимания, что на сей раз тот явился с полным подсумком. Бесо посопел у трубы, выкурил с бойцами цигарку, ступил за бруствер и ушёл в темноту, к котловине. Образовалась паника: послали за СМЕРШевцами, те сунулись было вслед, но быстро вернулись - забоялись мин, которыми была нашпигована пустошь. Примчался комбат, орал на ротного: «На передовую сошлю!». Тот огрызался: «Вот она, передовая - в бинокль видна…»
Пока суетились, седловину осветила вспышка, негромкий хлопок в ночной тиши раздался: - П…ц перебежчику, - сплюнул старший особист, - на мину нарвался…
Сели писать рапорт. Пока спорили - никак сговориться не могли, явился сам «перебежчик»: весь в снегу, замёрзший, сунулся к печи обогреться. Его сгребли и в штрафную землянку, в вязки. А утром разведчики высмотрели на противоположном склоне свежую воронку и остатки размётанного взрывом пулемётного гнезда.
Тут уже полковое начальство зашевелилось, Прибыл прознавший о случившемся Ищенко, объявил подопечному благодарность от имени командования, велел впредь инициативу пластуна не зажимать и предоставил ему недельный отпуск с отправкой в Сухуми, в реабилитационный санбат. Бесо от отпуска отказался, двое суток отсыпался, после явился к разведчикам, набил подсумок гранатами и снова ушёл в ночь. Через час-полтора - вспышка, хлопок, к утру усталый, но довольный донельзя отогревался чаем со сгущёнкой у жаркой печи. На пятую ходку вернулся с трофеем - пригнал сильно побитого оберста-«эдельвейса», который на ломанном русском умолял защитить его от «этого дикого горца». «Горца» с языком отконвоировали на вторую линию, в штаб полка, где герою устроили триумф. Поглядеть на Бесо прибыл сам командарм Леселидзе, обнял, расцеловал в обмороженные щёки, наколол на лацкан «канадки» медаль «За отвагу», велел штабным оформить наградной лист, усадил в свой Виллис и увёз в неизвестном направлении. Вернули опухшего от злоупотребления генеральским коньяком анархиста через сутки. Не нарушая заведённого им самим распорядка, Бесо отоспался, дождался ночи и опять ушёл в седловину…
В декабре Ищенко направили в Тамбов, «поднимать» службу тыла сформированной для усиления Сталинградского фронта 2-й гвардейской армии. Яков Андреевич забрал с собой полюбившегося анархиста - ординарцем и, по совместительству, личным шофёром. По прибытии, на ходу доукомплектовывая армию, пошли на соединение с войсками Ерёменко. Встали на пути поспешавшей на выручку к Паулюсу группировки Манштейна, после с боями шли к Ростову, освобождали Новочеркасск. Все это время Ищенко с верным водилой провели «на колёсах», в бесконечной гонке: боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты, эвакуация больных и раненых - бесконечные эшелоны с передовой и на передовую, перешивка разоренных путей, зачастую под бомбами всё ещё сильного врага. Снаряды, снаряды, снаряды - плотность артиллерии 250-300 стволов на километр фронта, это колонны грузовиков со снарядами… В этой кутерьме Бесо нагнала медаль в пару к первой - перед убытием с перевала неугомонный пластун разыскал и грохнул потайной склад «эдельвейсов» со внушительным боезапасом - сутки полыхало и рвалось.
На подступах к Донбассу встали в резерве у Миусского укрепрайона противника, стояли до июля сорок третьего Деятельный анархист затосковал, впал в хандру, вот тогда-то и пришёл к Ищенко командир 13 гвардейского корпуса Чанчибадзе: - Наслышан, Яков Ильич про художества твоего ординарца, отдай мне земляка (Бесо, как и Порфирий Георгиевич родом был из Озургет) - по нему разведка плачет. Так анархист попал в разведроту только что вышедшей из окружения 3-й гвардейской дивизии.
Комроты - жёсткий старлей-сибиряк, сразу же загнал Бесо на гауптвахту, ибо тот заявил, что привык «работать» в одиночку и не приемлет коллективные походы в расположение врага.
После отсидки оппоненты вновь сцепились, чуть до драки не дошло - запахло штрафбатом. Пришлось самому Чанчибадзе разруливать, гасить конфликт. В результате обстоятельной профилактической беседы, а генерал мастерски умел укрощать строптивцев, - сговорились: анархист прекращает какую бы то ни было самодеятельность, строжайшим образом подчиняется действующему Боевому уставу, после завершения испытательного срока без провинностей, в виде поощрения, будет допущен и к персональным заданиям.
Стреножили неистового, на неделю отправили к сапёрам - ознакомиться с премудростями подрывного дела, привели к гвардейской присяге и зачислили в группу ночного поиска - сплошь матёрые, прошедшие Сталинград сибиряки-тихоокеанцы, которым фанатичный новичок пришёлся по душе, за холодное бесстрашие и за необъяснимую способность чуять на расстоянии мины и ловушки.
После были бои за Донбасс, освобождение Молочанска, Каховки, Херсона, Евпатории, Севастополя - здесь и нарвался Бесо на «свою» мину: негромкий хлопок и вспышка в ночи. Вынесли товарищи, ползком, через «колючки», в обход вражеских дзотов - разведка своих не бросала, ни живых, ни мёртвых. А Бесо на удивление всем оказался жив, хоть и беспамятен. Эвакуировали, приложив медали и документы (на задание разведчики уходили пустыми - ни бумаг, ни наград, ни знаков различия), после череды полевых лазаретов попал в родной Тифлис, в эвакогоспиталь № 1434 на Калинина: Пишущие судьбу вернули Бесо к самому порогу его дома - проживал он сызмальства на Кирочной…
***
Чинили анархиста долго, до осенних дождей, а в ноябре - гора с горой не сходится - прибыл в госпиталь на лечение (сказалось тяжкое переутомление первых дней войны) успевший дослужиться до звания Бригадного генерала Войска Польского (помогал Рокосовскому обустроить Главную интендантскую службу) Ищенко, можно сказать - крестный Бесо. Встреча была трогательной и хмельной - с соизволения главврача раздавили бутылку-другую кахетинского: - Порфирий знает, что ты здесь? - Поинтересовался Яков Андреевич. Анархист пожал плечами: - От комкора до рядового, да ещё и списанного…
- Разберёмся! - подмигнул дважды генерал, указал на две сиротливые медали, пришпиленные к больничной пижаме, - что, за все твои художества всего-то пара бирюлек? Разберёмся! - подозвал госпитального сексота: - Слышь, ЧеКа, организуй-ка мне прямой провод с командармом-два. Тебя, Бесо, когда покорежило, в мае? Значит, не знаешь, что Георгиевич нынче нашей гвардейской командует…
В феврале сорок пятого похорошевший Ищенко укатил командовать тылом Белорусского округа, а Бесо вернулся на родной станкостроительный - командовать цехом, в котором раньше собирал «изделия». В марте пришёл наградной лист и третья «Отвага», а в середине июня Бесо вызвали в Штаб округа, вручили орден Славы 1-й степени, нарушив при этом обязательную очерёдность степеней, парадную форму нового образца и велели в ночь на 23 число быть готовым лететь в Москву: «За вами заедут».
Летели разномастной компанией: обвешенный орденами суровый танкист, капитан артиллерии с деревянной рукой, троица весёлых военморов, ну и сам Бесо - в новенькой гимнастёрке и с негнущейся ногой. Приземлились на Ходынском поле, ночевали в Лефортовских казармах, где им раздали пропуски на парад Победы. К 9 часам утра Бесо уже протискивался сквозь толпу высокопоставленных гостей к гранитному парапету трибуны у Кремлёвской стены…
Откуда мне известны подробности жизненного пути анархиста? Несмотря на существенную разницу в возрасте - мне 12, ему под пятьдесят - были мы закадычными друзьями, вплоть до того, что Бесо позволял мне просматривать его дневники фронтового периода, а пристрастный к мемуаристике и педант при этом, практиковал он их тогда исправно. Мало того, допустил он меня в «закрытый» абонемент библиотеки - специальную комнату, с подшивками периодики 30-х годов, так что я, любопытствующий запретной темой, подавляя зевоту, изучал стенограммы обвинительных заключений по троцкистско-зиновьевскому, пятаковскому, бухаринскому делам. Когда патетический слог Андрея Януарьевича утомлял мои юные извилины, я откладывал в сторону подшивку «Известий» и отдыхал душой, просматривая занимательнейшие книжки «Огонька» с захватывающими описаниями полёта в стратосферу Константина Годунова, дрейфа Папанинцев, перелёта Чкалова-Беляева-Байдукова… Вот такая была у нас дружба, на доверии, ибо ляпни я где-нибудь про посещения запретной комнаты, схлопотал бы мой старший товарищ серьёзные неприятности - стояли последние, мрачные дни хрущёвщины.
Лето шестьдесят четвёртого я отбалбесил в деревне у родни, а когда, к началу учёбного года, вернулся в город, ждало меня горькое известие - Бесо умер, без мучений, заснул и не проснулся. Жил он бобылем, сбережений в виду скудного жалования не оставил, как фронтовика-орденоносца похоронила его военная комендатура города, награды, за неимением наследников сдали властям…
