Геройский подвиг Уральцев. Дело под Иканом 4, 5 и 6 декабря 1864 года
Автор: Михаил Павлович Хорошхин
Доблестным сынам Урала, участникам Иканского дела,
посвящает свой рассказ составитель.
Летом 1864 года небольшой отряд наш выступил с бывшей Сыр-Дарьинской линии вверх по р. Сыр-Дарье и 12 июня принудил коканцев сдать город Туркестан, имевший среди населения Средней Азии значение по своим святыням. Потеря этого города и занятие его “неверными” для мусульманского населения были тяжелы. Это был первый город, занятый нашими войсками в Средней Азии.
[...]
На усиление этого передового отряда из форта Перовского, главного укрепления тогдашней Сыр-Дарьинской линии, была послана Уральская казачья сотня, под начальством есаула Серова. Казаки получили тогдашние драгунские нарезные ружья, заряжающиеся с дула, со штыками. 1-го декабря Серов вступил в город Туркестан. Между тем в окрестностях Туркестана не все было покойно. Ходили слухи, что неприятель, ободренный нашею неудачею под Ташкентом, собирает силы в этом городе; в окрестностях Чемкента и даже ближе к Туркестану стали бродить шайки, так что сообщения между Туркестаном и Чемкентом были не безопасны; по дороге выставлены были киргизы для перевозки почт.
Передавали, что тогдашний правитель коканского ханства, Алимкул, покинул Ташкент и отправился к себе в ханство с собранным войском усмирять какое-то волнение; народ в занятых нами местах относился к нам крайне недоверчиво и все чего-то ждал... Скоро пронесся слух, что вблизи от Туркестана появилась шайка в несколько сот человек; а так как в Чемкент снаряжался транспорт, то решено было проверить этот слух, разбить и истребить шайку и тогда уже отправлять вперед транспорт, которому до Чемкента предстояло пройти около 150 верст.
Но слухи эти не вполне передавали все, что действительно было. Как потом объяснилось, Алимкул, собрав все, что можно было только собрать в Ташкенте, решился на весьма смелое предприятие: он задумал быстро пройти мимо Чемкента и внезапно напасть на Туркестан, укрепления которого были не вполне исправлены и жители которого могли оказать ему содействие. Распустив слух, что он идет на юг, к себе в Кокан, Алимкул, на самом деле, пошел на север; передовые шайки его ловко накрывали выставленные нами отдельные посты киргиз - туземцев по дороге из Чемкента, в Туркестан; нам не от кого было получать известия, да к тому же степь, окружающая все населенные места, широка. После полудня, 4-го декабря, передовые части Алимкула дошли до Икана, селения, отстоящего от Туркестана верстах в 20-ти; в ночь, вероятно, подтянулись и остальные и, быть может, 5-го утром коканцы появились бы пред городом, где их никто не ожидал. Но случилось иначе.
Для осмотра всей местности и для истребления шайки, силы которой определяли от 100 до 400 человек, комендант Туркестана, 4-го декабря, послал сотню Серова, в которой было всего: 2 обер-офицера, 5 урядников, 98 казаков, кроме того к сотне придано 4 артиллериста, фельдшер, фурштат и три киргиза верблюдовожатых; при отряде был горный единорог, казаки имели двойной комплект патронов (120); на единорог отпущено 42 заряда.
Выступив уже после полудня, сотня, выслав разъезды, шла с большими предосторожностями; оно и понятно: как бы в подтверждение слухов, на пути встретились киргизы из числа бывших на постах между Туркестаном и Чемкентом и благополучно ушедших от коканцев - некоторые из них были ранены; из слов их было ясно, что за Иканом есть неприятель, но сколько - неизвестно. Есаул Серов донес коменданту о всем, что узнал и, получив подтверждение прежнего приказания, продолжал свое движение к Икану.
Было около 4-х часов пополудни; стало уже темно, когда сотня подходила к Икану, лежащему на высоком месте. Место было ровное, покрытое кое-где саксаулом, от Икана было видно на далекое расстояние и движение сотни, конечно, давно замечено коканцами, а уральцы, подходя к Икану, заметили огни около него. Серов остановился, послал вожака-киргиза вперед узнать, что это за огни. Киргиз Ахмет сейчас же вернулся и сообщил, что “неприятеля так же много, как камыша в озере”. Завидев огни вдали и получив подтверждение о значительных силах, есаул Серов отошел несколько назад и остановился у замеченной ранее небольшой канавки; казаки быстро спешились, развьючили верблюдов и успели оградить себя завалом из мешков с провиантом и фуражем, сбатовали коней и поместили их в средине круга, а сами залегли за мешками. Между тем коканцы перешли в наступление. Их конные толпы двинулись от Икана прямо и несколько в обход, первоначально тихо (“тихим молчанием”), а затем, близко подойдя, и вскачь, с криками. Горсть уральцев дружно встретила натиск метким и частым ружейным огнем и картечью единорога.
Ошеломленный неожиданным отпором, потерявший сразу много убитыми и ранеными, неприятель отхлынул назад. Но вслед затем с новою яростию, с криками “алла”, коканцы ринулись на горсть храбрецов. Опять дружный огонь казаков и картечь единорога охладили пыл нападающих и заставили повернуть назад. Несколько раз повторялся напор и с таким же неуспехом.
Вероятно коканцы понесли потери довольно значительные, потому что перестали нападать и, отойдя недалеко, остановились на ночь, разведя костры. Казакам все было видно; можно было и стрелять, но казаки берегли каждую пулю.
Хотя неприятель и не возобновлял нападений, но положение отряда не улучшилось. Об отступлении ночью нечего было и думать, нужно было оставаться на месте и ждать выручки из Туркестана; казаки продолжали укрепляться, ограждаясь мешками и телами убитых лошадей.
Между тем коканцы открыли огонь из орудий и фальконетов (небольшие пушки, менее горных единорогов); гранаты и ядра довольно близко ложились и били лошадей (так, первая же граната убила трех), но, к счастию, не задевали людей. Об отдыхе, не говоря уже о сне, и думать было нечего; пользуясь темнотою, пешие коканцы старались подпалзывать незаметно к отряду, чтобы с близкого расстояния броситься на казаков. Но и казаки народ опытный: тонкий слух, острое зрение - природные качества казака, воспитанного среди бесконечных равнин - позволяли им вглядываться в окружающую темноту, чутко прислушиваться ко всякому шороху, звуку и каждая попытка коканцев оканчивалась полною их неудачею. Долго, бесконечно долго, тянулась ночь среди орудийной и ружейной пальбы, среди напряженного внимания; но духом никто не падал. В числе казаков были люди и бывалые, многие находились уже более 15 лет на службе, сделали не один поход, были под Севастополем, бились ранее и с коканцами, имели и знаки отличия военного ордена. Благодаря спокойствию, распорядительности командира и офицера, ободрению старослуживых, не унывали и новички, твердо рассчитывая на свое превосходство над противником, как бы он ни был многочислен и зол...
К сожалению, после 8-го выстрела, ночью колесо единорога сломалось; сняли колеса с передка и кое-как их приладили; однако, в этом положении единорог принес не много пользы - приходилось его на своих спинах перетаскивать с места на место. Прошла наконец и долгая ночь. Наступившее утро доставило лишь одно облегчение: видели, что делается у противника, который не мог уже напасть внезапно; но за то днем трудно было скрыть свою малочисленность и уберечься от коканских пуль. Стрельба продолжалась; однако, по внушению начальников и опытных казаков, люди берегли каждую пулю; только сохранив патроны, казаки были уверены, что удержат противника на почтительном расстоянии. Стреляли по отдельным смельчакам, которые иногда небольшими партиями подскакивали к отряду сажень на 100 и не один из них поплатился за попытку похвастаться удалью и отвагою пред своими товарищами; стреляли по орудийной прислуге, заставляя не раз менять места орудий; стреляли также по начальникам, насколько их можно было заметить по расшитым халатам, чалмам, богатым седельным уборам; напр., удалось подбить лошадь под самим Алимкулом. Огонь противника, особенно артиллерийский (а пушек у них было три), все более и более усиливался; из единорога же с нашей стороны, как для сбережения снарядов, так и по случаю порчи его - не стреляли. Так тянулся один час за другим в мучительном ожидании выручки. Между тем видно было, что толпы неприятеля потянулись на север: это они пошли к Туркестану. В отряде стали оказываться убитые и раненые; многие верблюда и кони были перебиты; трупы их казаки перетаскивали под огнем.
Но вот движение среди неприятеля как бы усилилось... чу! издалека, от города, донесся отдаленный гул орудийного выстрела... Что это такое? Идет ли выручка, или же началась стрельба со стен Туркестана по подступившим коканцам? Разные чувства волновали храбрецов, заброшенных судьбой среди неприятеля. Опять выстрел, и как будто слышнее, как будто громче - видно, свои идут на помощь... Казаки точно и не слышали звука своих и коканских выстрелов и с жадностью ловили звуки оттуда, со стороны города. Но вот выстрелы ближе... ясно, что это идет выручка! Все ожило, встрепенулось, всякий чувствовал, что он не покинут, что об отряде вспомнили и спешат избавить из беды... Чем громче доносился звук выстрелов, тем все большими и большими надеждами оживали казаки. А между тем неприятель участил по казакам стрельбу и словно старался сорвать свою злобу; казалось, верная добыча уходит из его рук...
В два часа пополудни выстрелы слышались уже близко. Все ждали, что вот-вот из-за пригорка покажутся знакомые штыки, посматривали в ту сторону, не спуская однако глаз и с неприятеля. Но стрельба стала затихать, как будто даже и отдаляться; и затем затихла. Значит выручка не дошла.
Обманулись казаки! нет им помощи... они опять должны бороться и биться одними своими силами! Тяжело отозвалось все это на людях, но духом они не упали; как прежде, смело взглянули в лицо смерти и решились дорого продать свою жизнь, а живым в руки на посрамление и поругание басурману не даться. А кичливый Алимкул шлет записку: “куда теперь уйдешь от меня? писал он, - отряд, высланный из Азрета (так называется Туркестан у коканцев) разбит и прогнан назад; из тысячи твоего отряда (видно, Алимкул одного казака считал за десятерых; да как иначе и считать-то таких молодцов?) не останется ни одного. Сдайся и прими нашу веру; никого не обижу (какая насмешка!). Какой ответ могли дать наши казаки?
Записку есаул Серов оставил у себя, а после отослал в крепость и на мирные предложения уральцы ответили метким огнем... Опять начали бой: одни со злобою на неудачу, а другие - с твердою решимостью пасть, но не сдаться.
[...]
Получив отказ сдаться, Алимкул решился сломить упорство казаков. Из сотни заметили какое-то движение у неприятеля: подвозили на арбах и телегах камыш и хворост... Казаки стали догадываться, что коканец задумывает “идти подкатом”, прикрываясь арбами...
Но скоро наступившая темнота, закрыв неприятельский стан, снова заставила казаков напряженно вглядываться в сторону неприятеля, который, будучи ободрен успехом, мог броситься на штурм и задавить своим многолюдством горсть стойких молодцов. Невеселые думы передумывали уральцы, сидя за своими завалами и зорко следя за неприятелем, обложившим их со всех сторон... Казаки уже два дня не ели и не пили, а об отдыхе, а тем более о сне и думать было нечего, да и патроны приходили к концу... Есаул Серов решил послать вести о себе в город, не зная, что там делается. Казаки Андрей Борисов, Павел Мизинов и Варфоломей Коновалов вызвались на это трудное дело. Мизинову, как слабому здоровьем, отказали. Двое остальных, с киргизом Ахметом, живо снарядились: надели поверх своих полушубков ружья, офицеры дали им револьверы и, провожаемые благими пожеланиями, они тронулись верхами и пропали в темноте. Но, наткнувшись на коканский пикет и дав по нему выстрел, казаки скоро вернулись в сотню. Это их однако не охладило: опять Борисов [3] и Ахмет, с новым шутником, казаком Акимом Черновым пустились в другую сторону и на этот раз удачно пробрались среди рыскавших партий коканцев. Отойдя на некоторое расстояние, коканцы расположились преимущественно к югу от сотни; кругом были расставлены посты, ходили разъезды, огни горели всюду и это помогло нашим смельчакам тихо пробраться между группами неприятеля, не предполагавшего такой смелости; труднее было идти дальше к Туркестану, около которого бродило много шаек, - но Бог помог казакам и в 9 часов вечера, словно выходцы с того света, появились они под стенами Туркестана и подали вести об отряде. Между тем к утру 6-го числа коканцы отошли от города к Икану, а в час дня послана была вторично выручка: 207 человек пехоты, 10 казаков с двумя орудиями.
Отправив вторично посланных, казаки продолжали свое дело; надежда никого не покидала, хотя положение становилось все тяжелее и тяжелее. Томила и неизвестность исхода смелой попытки дать о себе весть в крепость. Прошел час, другой после отправки казаков; нет никаких признаков, что посланные попались, - значит, через первую линию прошли, но удастся ли пробраться в Туркестан - вот вопрос, волновавший всех, ибо каждый сознавал, что только помощь извне может их спасти...
Стало светать; вдали начал обрисовываться лагерь противника; а вместе с тем казаки заметили арбы с наделанными на них щитами из хвороста и камыша. Огромные связки хвороста в виде больших валов, чтобы удобнее их накатывать, были заготовлены в разных местах. Вчерашняя догадка оправдывалась: действительно, “подкатом” задумали идти коканцы, - у них насчитывалось до 16 подвижных щитов и арб.
Положение отряда становилось очень трудным; халат не спасал коканца от казачьей пули, а за арбою и за щитом было безопасно...
Однако казаки не теряли надежды на выручку и потому есаул Серов решил вступить в переговоры и тем оттянуть начало нового, отчаянного и, быть может, последнего боя. Предупредив казаков о своем намерении, командир сотни вышел вперед и махнул неприятелю рукой, показывая этим, что хочет вступить в переговоры. Вышел коканец с оружием в руках, которое по настоянию он положил. Завязались переговоры: есаул Серов требовал вызова Алимкула, чтобы переговаривать с ним; коканец предлагал самому идти к нему, говоря, что он властитель; предлагались самые выгодные условия для сдачи, обещалась награда... Между тем казаки заметили, что коканцы стали надвигать щиты, а под Серова со стороны подкрадывались трое коканцев. “Ваше Благородие, уходите скорее! сейчас стрелять будем!” кричали казаки и открыли огонь. Цель переговоров была отчасти достигнута: прошло около двух часов времени, а со стороны крепости ничего не слышно и не видно...
С 7-ми часов утра вновь закипел бой, на этот раз отчаянный. Ожесточенный неприятель стрелял часто и метко, постепенно подходя к казакам с трех сторон. Становилось жутко, сознавалась необходимость поддержки в трудном бою, а поддержки все нет! Отряд, сохранившийся почти без потерь (было несколько раненых), сразу почувствовал свое незавидное положение.
К часу дня все лошади были перебиты, 37 человек убито, много переранено; четыре отчаянных попытки коканцев броситься в рукопашную были отбиты, а помощи все нет, хотя, если бы она вышла утром, дошла бы до сотни...
И вот, не видя никакой поддержки и не находя сил сдержать своим огнем все ближе и ближе подходящего противника, храбрецы решаются на отчаянную попытку: пробиться к городу, или же пасть в открытом бою - они все еще надеялись на помощь. Кроме того, нельзя было медлить - зимний день короток, а до города было верст 16-ть; пройти их надо было засветло, пока видно и пока можно сдерживать напор коканцев ружейным огнем.
Коканцы были просто ошеломлены, когда горсть героев, заклепав орудие, переломав ненужные ружья, с криками “ура” выскочила из-за своих завалов; но они скоро увидели, что вместо сотен людей, которые они насчитывали у русских, на самом деле оказались лишь десятки.... И с дикими криками ринулся противник за кучкой храбрецов. Сначала отступали тесной толпой, но потом увидели, что так неудобно, друг другу мешали стрелять и обороняться. Тогда сам собою образовался строй в виде лавы, но в три шеренги. Чем далее шли, тем более строй этот редел и растягивался в длину. Однако своим метким огнем казаки сдерживали массу коканцев в значительной дали. Тогда неприятельские всадники, сажая на крупы лошадей сарбазов (пешие стрелки), заскакивали вперед, ссаживали их и последние со всех сторон начинали расстреливать отступающих уральцев.
Одиночные неприятельские латники и кольчужники врывались иногда в самую средину казаков, за что некоторые и платились головой; но другие, благодаря своим доспехам, ускакивали, успев поранить несколько казаков. Менее решительные метали в казаков пики и копья, нанося таким способом случайный вред отступавшим. Так, когда казак П. Мизинов наклонился, чтобы поднять упавший шомпол, брошенная пика насквозь пробила ему левое плечо, пригвоздив его к земле; однако он все-таки вскочил и добежал с нею до товарищей, которые и выдернули пику у него из плеча.
И вот, когда кто-либо из этих героев, утомленных предыдущим боем, истекая кровью и лишаясь последних сил, падал на землю, как хищные звери, с неистовыми криками отделялись из толпы конные всадники и бросались на свою беспомощную жертву - ведь, с нею легко уже было справиться... всякий спешит отрезать голову, чтобы скорее представить начальству, как доказательство своей храбрости и удальства, достойных награды. И казаки награждали коканцев за их усердие: не один из таких “героев” рядом с своим трофеем слагал и свою голову, пораженный метким выстрелом уральца, хотя и ослабевшего, но все еще страшного противнику. Потом, уже вне выстрелов казачьих, коканцы свободно насмехались и надругались над обезглавленными трупами.
Всякий поймет, какое тяжелое чувство испытывал каждый, видя поругание над своими братьями и товарищами и сознавая, что вот-вот и он будет брошен, покинут, так как нести своих раненых не было никакой возможности.
Всякий шел, пока были силы. Казак сознавал, что раз он отделился от своих - неминуемая смерть ждала его сейчас же, в глазах товарищей, сердце которых болезненно сжималось при виде поругания над беззащитными ранеными.
Все тяжелее и тяжелее становилось отступающим, когда тот или другой, выбившись из сил, истекая кровью, или подбитый в ноги, падал в изнеможении.... “Прощай, товарищ!” и всякий крепче сжимал винтовку, чтобы послать пулю коканцу, наскакивающему на упавшего казака.
Так продолжалось отступление. Прошел час, прошел и другой. Бойцов становилось все меньше и меньше; чем далее, тем число раненых становилось больше; многие получили по две, по три раны, многих вели под руки, другие же придерживались за товарищей. Про голод и жажду, про усталость от бессонных ночей - забыли; была одна только забота - идти вперед и дороже, как можно дороже, продать свою жизнь. Движение все более и более замедлялось, - нельзя было двигаться скорее, многие еле передвигали ноги; отступая три часа, казаки отошли всего 8 верст.
С каждою минутою положение становилось все труднее; впереди еще нужно было пройти более 8 верст, а короткий зимний день шел к концу. Все были измучены, все были в крови, всякий видел, какая участь ждет его, если шальная пуля поранит хотя бы и в ногу. Падал казак, его товарищи, напрягая силы, ломали ружье, чтобы и оно не досталось врагу. Кровавый след, поломанные ружья, да трупы - обозначали путь уральцев.
Одною из жертв был сотник Абрамичев; первая пуля попала в висок, - он шел под руку; вторая пуля ударила в бок, - он продолжал идти, пока пули разом не хватили в обе ноги, и он упал. “Рубите скорее голову, не могу идти”, были его последние слова. Погубило его то, что он не хотел снять офицерское пальто и папаху, обращавшие на себя внимание коканцев. Когда он упал совсем, сраженный последними пулями, то проходившие мимо него Серов и казаки простились с ним, как с мертвым, - говоря: “прости нас, Христа ради”. Упал Абрамичев наперед; сначала оперся было руками, а потом, в бессилии, упал головой прямо на землю. “Не отошли мы, рассказывал иканец, и 15 шагов, как коканцы тучей насели на сотника Абрамичева и дорезали его, уже мертвого, у нас на глазах”. Через две минуты в его офицерском пальто скакал какой то коканец. После, сбирая растерзанные трупы, едва узнали его, да и то по окровавленному клочку кармана.
Начинало уже темнеть, было около 4 часов пополудни; всякий напрягал последние силы и шел... Но вот послышалась ружейная стрельба; скоро толпы коканцев со стороны города отхлынули прочь в разные стороны и на пригорке, в полуверсте, показались бегущие на встречу солдаты.
Кто может выразить радость казаков?!... Тяжелая ноша свалилась с каждого - все крестились, обнялись и целовались.
Начали считать оставшихся: из двух офицеров - один убит, другой - командир сотни - ранен в верхнюю часть груди и контужен в голову; пальто было прострелено в 8 местах; из 5 урядников - 4 убито, а 1 ранен; из 98 казаков - 50 убито, 36 ранено, 4 артиллериста ранены, фельдшер, фурштат и вожак из киргиз - убиты; некоторые имели по 5 и 6 ран. Очевидно, что помощь подошла во время: казаки так ослабели, что не могли уже идти и их повезли на высланных подводах; в крепость доставили уже в 7 часов вечера и сдали в лазарет, откуда, однако не все вышли здоровыми - многих похоронили вскоре.
“Не нахожу слов, доносит в своем рапорте 8 Декабря 1864 г. есаул Серов коменданту гор. Туркестана, чтобы вполне передать все молодецкие подвиги своих лихих удальцов - товарищей и верных слуг Государя. Не было ни одного, который чем-либо не заявил себя. Эта горсть храбрых защитников, во время отступления между тысячей неприятеля, не смотря на сильный холод, вся измученная и израненная, побросала с себя последнюю одежду и шла в одних рубашках, с ружьем в руках, обливая кровью путь свой”.
Так окончился Иканский бой. Неприятель на другой день удалился; а на 4-й день выслан отряд, чтобы собрать трупы павших героев: все они были без голов, изуродованные. 10-го числа вырыли общую могилу, накрыли холстом, отслужили панихиду и насыпали над могилою холм.
Государь Император щедро наградил участников боя: есаул Серов получил чин, орден св. Георгия 4-й степени, урядник Александр Железнов произведен в хорунжие, казаку Павлу Мизинову возвращен чин сотника и все вообще, оставшиеся в живых, получили Знаки Отличия Военного Ордена.
Смелая попытка правителя тогдашнего коканского ханства Алимкула - быстрым движением из Ташкента, мимо Чемкента, подойти прямо к Туркестану, пред которым он мог появиться утром 5-го декабря, и где уже были его сообщники, - не увенчалась успехом. Коканские полчища, в которых было около 10 тысяч, наткнулись неожиданно на сотню уральцев, обнаружили себя, потеряли время, дали подготовиться гарнизону Туркестана и ушли, понеся огромные потери; а бывшие в войсках Алимкула разнесли всюду вести о стойкости и храбрости “неверных”, горсть которых сумела отстоять себя даже в открытом поле... как же можно было после того решаться на штурм крепости, если и с сотней не справились?
Источник: Михаил Хорошхин. Геройский подвиг уральцев. Дело под Иканом 4, 5 и 6 декабря 1864 года. - Уральск, 1895 г.
http://www.yaik.ru/rus/forces/history/index.php?SECTION_ID=265&ELEMENT_ID=2152
Доблестным сынам Урала, участникам Иканского дела,
посвящает свой рассказ составитель.
Летом 1864 года небольшой отряд наш выступил с бывшей Сыр-Дарьинской линии вверх по р. Сыр-Дарье и 12 июня принудил коканцев сдать город Туркестан, имевший среди населения Средней Азии значение по своим святыням. Потеря этого города и занятие его “неверными” для мусульманского населения были тяжелы. Это был первый город, занятый нашими войсками в Средней Азии.
[...]
На усиление этого передового отряда из форта Перовского, главного укрепления тогдашней Сыр-Дарьинской линии, была послана Уральская казачья сотня, под начальством есаула Серова. Казаки получили тогдашние драгунские нарезные ружья, заряжающиеся с дула, со штыками. 1-го декабря Серов вступил в город Туркестан. Между тем в окрестностях Туркестана не все было покойно. Ходили слухи, что неприятель, ободренный нашею неудачею под Ташкентом, собирает силы в этом городе; в окрестностях Чемкента и даже ближе к Туркестану стали бродить шайки, так что сообщения между Туркестаном и Чемкентом были не безопасны; по дороге выставлены были киргизы для перевозки почт.
Передавали, что тогдашний правитель коканского ханства, Алимкул, покинул Ташкент и отправился к себе в ханство с собранным войском усмирять какое-то волнение; народ в занятых нами местах относился к нам крайне недоверчиво и все чего-то ждал... Скоро пронесся слух, что вблизи от Туркестана появилась шайка в несколько сот человек; а так как в Чемкент снаряжался транспорт, то решено было проверить этот слух, разбить и истребить шайку и тогда уже отправлять вперед транспорт, которому до Чемкента предстояло пройти около 150 верст.
Но слухи эти не вполне передавали все, что действительно было. Как потом объяснилось, Алимкул, собрав все, что можно было только собрать в Ташкенте, решился на весьма смелое предприятие: он задумал быстро пройти мимо Чемкента и внезапно напасть на Туркестан, укрепления которого были не вполне исправлены и жители которого могли оказать ему содействие. Распустив слух, что он идет на юг, к себе в Кокан, Алимкул, на самом деле, пошел на север; передовые шайки его ловко накрывали выставленные нами отдельные посты киргиз - туземцев по дороге из Чемкента, в Туркестан; нам не от кого было получать известия, да к тому же степь, окружающая все населенные места, широка. После полудня, 4-го декабря, передовые части Алимкула дошли до Икана, селения, отстоящего от Туркестана верстах в 20-ти; в ночь, вероятно, подтянулись и остальные и, быть может, 5-го утром коканцы появились бы пред городом, где их никто не ожидал. Но случилось иначе.
Для осмотра всей местности и для истребления шайки, силы которой определяли от 100 до 400 человек, комендант Туркестана, 4-го декабря, послал сотню Серова, в которой было всего: 2 обер-офицера, 5 урядников, 98 казаков, кроме того к сотне придано 4 артиллериста, фельдшер, фурштат и три киргиза верблюдовожатых; при отряде был горный единорог, казаки имели двойной комплект патронов (120); на единорог отпущено 42 заряда.
Выступив уже после полудня, сотня, выслав разъезды, шла с большими предосторожностями; оно и понятно: как бы в подтверждение слухов, на пути встретились киргизы из числа бывших на постах между Туркестаном и Чемкентом и благополучно ушедших от коканцев - некоторые из них были ранены; из слов их было ясно, что за Иканом есть неприятель, но сколько - неизвестно. Есаул Серов донес коменданту о всем, что узнал и, получив подтверждение прежнего приказания, продолжал свое движение к Икану.
Было около 4-х часов пополудни; стало уже темно, когда сотня подходила к Икану, лежащему на высоком месте. Место было ровное, покрытое кое-где саксаулом, от Икана было видно на далекое расстояние и движение сотни, конечно, давно замечено коканцами, а уральцы, подходя к Икану, заметили огни около него. Серов остановился, послал вожака-киргиза вперед узнать, что это за огни. Киргиз Ахмет сейчас же вернулся и сообщил, что “неприятеля так же много, как камыша в озере”. Завидев огни вдали и получив подтверждение о значительных силах, есаул Серов отошел несколько назад и остановился у замеченной ранее небольшой канавки; казаки быстро спешились, развьючили верблюдов и успели оградить себя завалом из мешков с провиантом и фуражем, сбатовали коней и поместили их в средине круга, а сами залегли за мешками. Между тем коканцы перешли в наступление. Их конные толпы двинулись от Икана прямо и несколько в обход, первоначально тихо (“тихим молчанием”), а затем, близко подойдя, и вскачь, с криками. Горсть уральцев дружно встретила натиск метким и частым ружейным огнем и картечью единорога.
Ошеломленный неожиданным отпором, потерявший сразу много убитыми и ранеными, неприятель отхлынул назад. Но вслед затем с новою яростию, с криками “алла”, коканцы ринулись на горсть храбрецов. Опять дружный огонь казаков и картечь единорога охладили пыл нападающих и заставили повернуть назад. Несколько раз повторялся напор и с таким же неуспехом.
Вероятно коканцы понесли потери довольно значительные, потому что перестали нападать и, отойдя недалеко, остановились на ночь, разведя костры. Казакам все было видно; можно было и стрелять, но казаки берегли каждую пулю.
Хотя неприятель и не возобновлял нападений, но положение отряда не улучшилось. Об отступлении ночью нечего было и думать, нужно было оставаться на месте и ждать выручки из Туркестана; казаки продолжали укрепляться, ограждаясь мешками и телами убитых лошадей.
Между тем коканцы открыли огонь из орудий и фальконетов (небольшие пушки, менее горных единорогов); гранаты и ядра довольно близко ложились и били лошадей (так, первая же граната убила трех), но, к счастию, не задевали людей. Об отдыхе, не говоря уже о сне, и думать было нечего; пользуясь темнотою, пешие коканцы старались подпалзывать незаметно к отряду, чтобы с близкого расстояния броситься на казаков. Но и казаки народ опытный: тонкий слух, острое зрение - природные качества казака, воспитанного среди бесконечных равнин - позволяли им вглядываться в окружающую темноту, чутко прислушиваться ко всякому шороху, звуку и каждая попытка коканцев оканчивалась полною их неудачею. Долго, бесконечно долго, тянулась ночь среди орудийной и ружейной пальбы, среди напряженного внимания; но духом никто не падал. В числе казаков были люди и бывалые, многие находились уже более 15 лет на службе, сделали не один поход, были под Севастополем, бились ранее и с коканцами, имели и знаки отличия военного ордена. Благодаря спокойствию, распорядительности командира и офицера, ободрению старослуживых, не унывали и новички, твердо рассчитывая на свое превосходство над противником, как бы он ни был многочислен и зол...
К сожалению, после 8-го выстрела, ночью колесо единорога сломалось; сняли колеса с передка и кое-как их приладили; однако, в этом положении единорог принес не много пользы - приходилось его на своих спинах перетаскивать с места на место. Прошла наконец и долгая ночь. Наступившее утро доставило лишь одно облегчение: видели, что делается у противника, который не мог уже напасть внезапно; но за то днем трудно было скрыть свою малочисленность и уберечься от коканских пуль. Стрельба продолжалась; однако, по внушению начальников и опытных казаков, люди берегли каждую пулю; только сохранив патроны, казаки были уверены, что удержат противника на почтительном расстоянии. Стреляли по отдельным смельчакам, которые иногда небольшими партиями подскакивали к отряду сажень на 100 и не один из них поплатился за попытку похвастаться удалью и отвагою пред своими товарищами; стреляли по орудийной прислуге, заставляя не раз менять места орудий; стреляли также по начальникам, насколько их можно было заметить по расшитым халатам, чалмам, богатым седельным уборам; напр., удалось подбить лошадь под самим Алимкулом. Огонь противника, особенно артиллерийский (а пушек у них было три), все более и более усиливался; из единорога же с нашей стороны, как для сбережения снарядов, так и по случаю порчи его - не стреляли. Так тянулся один час за другим в мучительном ожидании выручки. Между тем видно было, что толпы неприятеля потянулись на север: это они пошли к Туркестану. В отряде стали оказываться убитые и раненые; многие верблюда и кони были перебиты; трупы их казаки перетаскивали под огнем.
Но вот движение среди неприятеля как бы усилилось... чу! издалека, от города, донесся отдаленный гул орудийного выстрела... Что это такое? Идет ли выручка, или же началась стрельба со стен Туркестана по подступившим коканцам? Разные чувства волновали храбрецов, заброшенных судьбой среди неприятеля. Опять выстрел, и как будто слышнее, как будто громче - видно, свои идут на помощь... Казаки точно и не слышали звука своих и коканских выстрелов и с жадностью ловили звуки оттуда, со стороны города. Но вот выстрелы ближе... ясно, что это идет выручка! Все ожило, встрепенулось, всякий чувствовал, что он не покинут, что об отряде вспомнили и спешат избавить из беды... Чем громче доносился звук выстрелов, тем все большими и большими надеждами оживали казаки. А между тем неприятель участил по казакам стрельбу и словно старался сорвать свою злобу; казалось, верная добыча уходит из его рук...
В два часа пополудни выстрелы слышались уже близко. Все ждали, что вот-вот из-за пригорка покажутся знакомые штыки, посматривали в ту сторону, не спуская однако глаз и с неприятеля. Но стрельба стала затихать, как будто даже и отдаляться; и затем затихла. Значит выручка не дошла.
Обманулись казаки! нет им помощи... они опять должны бороться и биться одними своими силами! Тяжело отозвалось все это на людях, но духом они не упали; как прежде, смело взглянули в лицо смерти и решились дорого продать свою жизнь, а живым в руки на посрамление и поругание басурману не даться. А кичливый Алимкул шлет записку: “куда теперь уйдешь от меня? писал он, - отряд, высланный из Азрета (так называется Туркестан у коканцев) разбит и прогнан назад; из тысячи твоего отряда (видно, Алимкул одного казака считал за десятерых; да как иначе и считать-то таких молодцов?) не останется ни одного. Сдайся и прими нашу веру; никого не обижу (какая насмешка!). Какой ответ могли дать наши казаки?
Записку есаул Серов оставил у себя, а после отослал в крепость и на мирные предложения уральцы ответили метким огнем... Опять начали бой: одни со злобою на неудачу, а другие - с твердою решимостью пасть, но не сдаться.
[...]
Получив отказ сдаться, Алимкул решился сломить упорство казаков. Из сотни заметили какое-то движение у неприятеля: подвозили на арбах и телегах камыш и хворост... Казаки стали догадываться, что коканец задумывает “идти подкатом”, прикрываясь арбами...
Но скоро наступившая темнота, закрыв неприятельский стан, снова заставила казаков напряженно вглядываться в сторону неприятеля, который, будучи ободрен успехом, мог броситься на штурм и задавить своим многолюдством горсть стойких молодцов. Невеселые думы передумывали уральцы, сидя за своими завалами и зорко следя за неприятелем, обложившим их со всех сторон... Казаки уже два дня не ели и не пили, а об отдыхе, а тем более о сне и думать было нечего, да и патроны приходили к концу... Есаул Серов решил послать вести о себе в город, не зная, что там делается. Казаки Андрей Борисов, Павел Мизинов и Варфоломей Коновалов вызвались на это трудное дело. Мизинову, как слабому здоровьем, отказали. Двое остальных, с киргизом Ахметом, живо снарядились: надели поверх своих полушубков ружья, офицеры дали им револьверы и, провожаемые благими пожеланиями, они тронулись верхами и пропали в темноте. Но, наткнувшись на коканский пикет и дав по нему выстрел, казаки скоро вернулись в сотню. Это их однако не охладило: опять Борисов [3] и Ахмет, с новым шутником, казаком Акимом Черновым пустились в другую сторону и на этот раз удачно пробрались среди рыскавших партий коканцев. Отойдя на некоторое расстояние, коканцы расположились преимущественно к югу от сотни; кругом были расставлены посты, ходили разъезды, огни горели всюду и это помогло нашим смельчакам тихо пробраться между группами неприятеля, не предполагавшего такой смелости; труднее было идти дальше к Туркестану, около которого бродило много шаек, - но Бог помог казакам и в 9 часов вечера, словно выходцы с того света, появились они под стенами Туркестана и подали вести об отряде. Между тем к утру 6-го числа коканцы отошли от города к Икану, а в час дня послана была вторично выручка: 207 человек пехоты, 10 казаков с двумя орудиями.
Отправив вторично посланных, казаки продолжали свое дело; надежда никого не покидала, хотя положение становилось все тяжелее и тяжелее. Томила и неизвестность исхода смелой попытки дать о себе весть в крепость. Прошел час, другой после отправки казаков; нет никаких признаков, что посланные попались, - значит, через первую линию прошли, но удастся ли пробраться в Туркестан - вот вопрос, волновавший всех, ибо каждый сознавал, что только помощь извне может их спасти...
Стало светать; вдали начал обрисовываться лагерь противника; а вместе с тем казаки заметили арбы с наделанными на них щитами из хвороста и камыша. Огромные связки хвороста в виде больших валов, чтобы удобнее их накатывать, были заготовлены в разных местах. Вчерашняя догадка оправдывалась: действительно, “подкатом” задумали идти коканцы, - у них насчитывалось до 16 подвижных щитов и арб.
Положение отряда становилось очень трудным; халат не спасал коканца от казачьей пули, а за арбою и за щитом было безопасно...
Однако казаки не теряли надежды на выручку и потому есаул Серов решил вступить в переговоры и тем оттянуть начало нового, отчаянного и, быть может, последнего боя. Предупредив казаков о своем намерении, командир сотни вышел вперед и махнул неприятелю рукой, показывая этим, что хочет вступить в переговоры. Вышел коканец с оружием в руках, которое по настоянию он положил. Завязались переговоры: есаул Серов требовал вызова Алимкула, чтобы переговаривать с ним; коканец предлагал самому идти к нему, говоря, что он властитель; предлагались самые выгодные условия для сдачи, обещалась награда... Между тем казаки заметили, что коканцы стали надвигать щиты, а под Серова со стороны подкрадывались трое коканцев. “Ваше Благородие, уходите скорее! сейчас стрелять будем!” кричали казаки и открыли огонь. Цель переговоров была отчасти достигнута: прошло около двух часов времени, а со стороны крепости ничего не слышно и не видно...
С 7-ми часов утра вновь закипел бой, на этот раз отчаянный. Ожесточенный неприятель стрелял часто и метко, постепенно подходя к казакам с трех сторон. Становилось жутко, сознавалась необходимость поддержки в трудном бою, а поддержки все нет! Отряд, сохранившийся почти без потерь (было несколько раненых), сразу почувствовал свое незавидное положение.
К часу дня все лошади были перебиты, 37 человек убито, много переранено; четыре отчаянных попытки коканцев броситься в рукопашную были отбиты, а помощи все нет, хотя, если бы она вышла утром, дошла бы до сотни...
И вот, не видя никакой поддержки и не находя сил сдержать своим огнем все ближе и ближе подходящего противника, храбрецы решаются на отчаянную попытку: пробиться к городу, или же пасть в открытом бою - они все еще надеялись на помощь. Кроме того, нельзя было медлить - зимний день короток, а до города было верст 16-ть; пройти их надо было засветло, пока видно и пока можно сдерживать напор коканцев ружейным огнем.
Коканцы были просто ошеломлены, когда горсть героев, заклепав орудие, переломав ненужные ружья, с криками “ура” выскочила из-за своих завалов; но они скоро увидели, что вместо сотен людей, которые они насчитывали у русских, на самом деле оказались лишь десятки.... И с дикими криками ринулся противник за кучкой храбрецов. Сначала отступали тесной толпой, но потом увидели, что так неудобно, друг другу мешали стрелять и обороняться. Тогда сам собою образовался строй в виде лавы, но в три шеренги. Чем далее шли, тем более строй этот редел и растягивался в длину. Однако своим метким огнем казаки сдерживали массу коканцев в значительной дали. Тогда неприятельские всадники, сажая на крупы лошадей сарбазов (пешие стрелки), заскакивали вперед, ссаживали их и последние со всех сторон начинали расстреливать отступающих уральцев.
Одиночные неприятельские латники и кольчужники врывались иногда в самую средину казаков, за что некоторые и платились головой; но другие, благодаря своим доспехам, ускакивали, успев поранить несколько казаков. Менее решительные метали в казаков пики и копья, нанося таким способом случайный вред отступавшим. Так, когда казак П. Мизинов наклонился, чтобы поднять упавший шомпол, брошенная пика насквозь пробила ему левое плечо, пригвоздив его к земле; однако он все-таки вскочил и добежал с нею до товарищей, которые и выдернули пику у него из плеча.
И вот, когда кто-либо из этих героев, утомленных предыдущим боем, истекая кровью и лишаясь последних сил, падал на землю, как хищные звери, с неистовыми криками отделялись из толпы конные всадники и бросались на свою беспомощную жертву - ведь, с нею легко уже было справиться... всякий спешит отрезать голову, чтобы скорее представить начальству, как доказательство своей храбрости и удальства, достойных награды. И казаки награждали коканцев за их усердие: не один из таких “героев” рядом с своим трофеем слагал и свою голову, пораженный метким выстрелом уральца, хотя и ослабевшего, но все еще страшного противнику. Потом, уже вне выстрелов казачьих, коканцы свободно насмехались и надругались над обезглавленными трупами.
Всякий поймет, какое тяжелое чувство испытывал каждый, видя поругание над своими братьями и товарищами и сознавая, что вот-вот и он будет брошен, покинут, так как нести своих раненых не было никакой возможности.
Всякий шел, пока были силы. Казак сознавал, что раз он отделился от своих - неминуемая смерть ждала его сейчас же, в глазах товарищей, сердце которых болезненно сжималось при виде поругания над беззащитными ранеными.
Все тяжелее и тяжелее становилось отступающим, когда тот или другой, выбившись из сил, истекая кровью, или подбитый в ноги, падал в изнеможении.... “Прощай, товарищ!” и всякий крепче сжимал винтовку, чтобы послать пулю коканцу, наскакивающему на упавшего казака.
Так продолжалось отступление. Прошел час, прошел и другой. Бойцов становилось все меньше и меньше; чем далее, тем число раненых становилось больше; многие получили по две, по три раны, многих вели под руки, другие же придерживались за товарищей. Про голод и жажду, про усталость от бессонных ночей - забыли; была одна только забота - идти вперед и дороже, как можно дороже, продать свою жизнь. Движение все более и более замедлялось, - нельзя было двигаться скорее, многие еле передвигали ноги; отступая три часа, казаки отошли всего 8 верст.
С каждою минутою положение становилось все труднее; впереди еще нужно было пройти более 8 верст, а короткий зимний день шел к концу. Все были измучены, все были в крови, всякий видел, какая участь ждет его, если шальная пуля поранит хотя бы и в ногу. Падал казак, его товарищи, напрягая силы, ломали ружье, чтобы и оно не досталось врагу. Кровавый след, поломанные ружья, да трупы - обозначали путь уральцев.
Одною из жертв был сотник Абрамичев; первая пуля попала в висок, - он шел под руку; вторая пуля ударила в бок, - он продолжал идти, пока пули разом не хватили в обе ноги, и он упал. “Рубите скорее голову, не могу идти”, были его последние слова. Погубило его то, что он не хотел снять офицерское пальто и папаху, обращавшие на себя внимание коканцев. Когда он упал совсем, сраженный последними пулями, то проходившие мимо него Серов и казаки простились с ним, как с мертвым, - говоря: “прости нас, Христа ради”. Упал Абрамичев наперед; сначала оперся было руками, а потом, в бессилии, упал головой прямо на землю. “Не отошли мы, рассказывал иканец, и 15 шагов, как коканцы тучей насели на сотника Абрамичева и дорезали его, уже мертвого, у нас на глазах”. Через две минуты в его офицерском пальто скакал какой то коканец. После, сбирая растерзанные трупы, едва узнали его, да и то по окровавленному клочку кармана.
Начинало уже темнеть, было около 4 часов пополудни; всякий напрягал последние силы и шел... Но вот послышалась ружейная стрельба; скоро толпы коканцев со стороны города отхлынули прочь в разные стороны и на пригорке, в полуверсте, показались бегущие на встречу солдаты.
Кто может выразить радость казаков?!... Тяжелая ноша свалилась с каждого - все крестились, обнялись и целовались.
Начали считать оставшихся: из двух офицеров - один убит, другой - командир сотни - ранен в верхнюю часть груди и контужен в голову; пальто было прострелено в 8 местах; из 5 урядников - 4 убито, а 1 ранен; из 98 казаков - 50 убито, 36 ранено, 4 артиллериста ранены, фельдшер, фурштат и вожак из киргиз - убиты; некоторые имели по 5 и 6 ран. Очевидно, что помощь подошла во время: казаки так ослабели, что не могли уже идти и их повезли на высланных подводах; в крепость доставили уже в 7 часов вечера и сдали в лазарет, откуда, однако не все вышли здоровыми - многих похоронили вскоре.
“Не нахожу слов, доносит в своем рапорте 8 Декабря 1864 г. есаул Серов коменданту гор. Туркестана, чтобы вполне передать все молодецкие подвиги своих лихих удальцов - товарищей и верных слуг Государя. Не было ни одного, который чем-либо не заявил себя. Эта горсть храбрых защитников, во время отступления между тысячей неприятеля, не смотря на сильный холод, вся измученная и израненная, побросала с себя последнюю одежду и шла в одних рубашках, с ружьем в руках, обливая кровью путь свой”.
Так окончился Иканский бой. Неприятель на другой день удалился; а на 4-й день выслан отряд, чтобы собрать трупы павших героев: все они были без голов, изуродованные. 10-го числа вырыли общую могилу, накрыли холстом, отслужили панихиду и насыпали над могилою холм.
Государь Император щедро наградил участников боя: есаул Серов получил чин, орден св. Георгия 4-й степени, урядник Александр Железнов произведен в хорунжие, казаку Павлу Мизинову возвращен чин сотника и все вообще, оставшиеся в живых, получили Знаки Отличия Военного Ордена.
Смелая попытка правителя тогдашнего коканского ханства Алимкула - быстрым движением из Ташкента, мимо Чемкента, подойти прямо к Туркестану, пред которым он мог появиться утром 5-го декабря, и где уже были его сообщники, - не увенчалась успехом. Коканские полчища, в которых было около 10 тысяч, наткнулись неожиданно на сотню уральцев, обнаружили себя, потеряли время, дали подготовиться гарнизону Туркестана и ушли, понеся огромные потери; а бывшие в войсках Алимкула разнесли всюду вести о стойкости и храбрости “неверных”, горсть которых сумела отстоять себя даже в открытом поле... как же можно было после того решаться на штурм крепости, если и с сотней не справились?
Источник: Михаил Хорошхин. Геройский подвиг уральцев. Дело под Иканом 4, 5 и 6 декабря 1864 года. - Уральск, 1895 г.
http://www.yaik.ru/rus/forces/history/index.php?SECTION_ID=265&ELEMENT_ID=2152