(no subject)

Nov 21, 2011 10:20

        После его ухода в доме остались хмурые мужские вещи: крепкий ком одежды, неторопливо спустивший рукав на пол, чтобы ощупать его на предмет крепости; распухшая от дорожной сырости книга, на обложке которой свирепого вида олигофрен не знал, что делать с найденным автоматом, отчего прижимал его к себе растерянно; пара ботинок с остывшими мрачными зевами и треснувший чугунный утюг, купленный у безымянной, как вся попутная деревня, старухи. Осталось две хрустальных ампулы, от вида которых она заплакала скоротечными слезами, утешая себя и пошевелившуюся гулко утробу. Резиновое кольцо, на которое полагалось ушедшему садиться от профессиональной болезни, из-за своего неясного назначения едва не было оставлено как будущая детская игрушка. Болезненная мужская стыдливость всегда оставляет о себе воспоминание сродни упавшей за меховой воротник квашне.

В железных шкафах, что стоят в коридоре нашего учреждения, не лежит ни единой бумаги, ни одного огрызка канцелярской принадлежности, ни даже шутливо спрятанной челюсти старшего секретаря - в них содержится нечто намного более ценное. Каждый проситель, ожидающий в коридоре, невольно принимается изучать мощные запоры шкафных жухлого цвета дверей, замкнутых десятилетия назад, - и последующее осознание того, что испущенная на бумагу жизнь может оказаться в одном из этих стальных менгиров, крайне полезна в работе нашего отдела.

Когда обветшавшее нутро гастронома определили под загс, Еремилыч вздохнул и постарался заранее в своем сознании отвернуться от двух истоптанных ступеней, которые теперь будут вести не к прилавку, а в счастье молодых.
Previous post Next post
Up