Марки к "Пушкину 37-го года"
Продумываю своё будущее выступление перед учащимися и просматриваю пушкинские марки.
- Посмотри, это Пушкин 37-го года. Представляешь (я говорил вам на лекции), гибнет великий поэт, а через 100 лет вся страна празднует день его убийства. Бред какой-то! На самом-то деле не повод для веселья. Разумеется, это день памяти, день скорби. Но зачем устраивать пляски на костях? Только у нас, наверное, поминки могут завершиться дискотекой.
Ну да ладно, Бог им судья - тем, кто всё так придумал. Но как повезло филателистам! Были выпущены памятные марки - коммеморативные, как их называют коллекционеры. Вот блок с двумя марками в 10 и 50 копеек, изданный к открытию Всесоюзной Пушкинской выставки в Москве, в почтовом отделении он гасился специальным штемпелем. Было выпущено также шесть марок разных номиналов. На одних, как ты видишь, изображён Пушкин с известной гравюры Райта, а на других - знаменитая скульптура, выполненная Опекушиным.
- А зачем тебе столько одинаковых марок? - спросила девушка.
Я улыбнулся.
- Посмотри внимательней. На самом деле они разные и отличаются в основном или сортом бумаги, или количеством зубцов. Собрать все разновидности очень трудно. Представь, марки этой серии выпускались и на простой, и на мелованной бумаге, с линейной и с гребенчатой зубцовкой.
- А как это - с гребенчатой?
- Ну, это значит, что перфорация при изготовлении наносилась сразу с трёх сторон, как бы в форме гребня.
- И сколько же стоит вся серия?
- Очень дорого. Один только блок на простой бумаге оценивается в 70 000 рублей, есть разновидность десятикопеечной марки в 25 000 рублей, да и другие не очень-то дешёвые.
Моя собеседница была в восторге:
- Так значит, ты носишь с собой целое состояние?
- Нет, я ношу с собой память.
- Память о Пушкине?
- Память о моём отце - Орфее.
Орф - это ведь прозвище, только не моё, а отца. Он его в своё время сделал фамилией. Так было модно в творческой среде. Почему Орф? Полностью прозвище звучало как Орфей, и получил он его в молодости, когда ухаживал за моей матерью, писал ей нежные песни и исполнял их прилюдно, чтобы завоевать её расположение. Многим импонировала его романтическая влюблённость, и его в шутку спрашивали: «Орфей, где твоя Эвридика?» Сокращённый вариант прозвища стал не только моей фамилией, но и инициалами, потому как ОРФ означает Олег Романович Фролов. Это тоже одна из причуд моего родителя.
Отца многие хорошо знают. Это известный учёный-биолог, писатель, автор многочисленных научных и литературных трудов. Мне ж не досталось такой славы. Многие убеждены, что природа решила как следует отдохнуть на мне.
Отец был страстным коллекционером и собирал всё, что было связано с именем Пушкина. В день совершеннолетия я получил бесценный подарок - полную коллекцию пушкинских марок 37-го года - предмет его гордости и предмет зависти многих коллекционеров. С Пушкина всё и началось. Культ Пушкина царил в нашем доме. О Пушкине я знал всё, о нём перечитал книги, имеющиеся в профессорской библиотеке, собранной отцом за многие годы увлечения поэзией. С Пушкиным связаны мои первые успехи студенческих лет, множество статей, опубликованных в солидных научных журналах, наконец, по пушкинской теме защитил кандидатскую в Питере. Только почему-то мои труды не нашли отклика и понимания в научной аудитории, не получили какой-либо заметной оценки, и даже критики работ не последовало.
Отец подтрунивал надо мной, хотя чувствовалось, что он очень переживает. Мне, уже привыкшему делиться с ним успехами, похвастаться было нечем. Отец ежегодно получал какие-то награды, премии, его литераторские способности были признаны, газеты и журналы наперебой заказывали ему статьи, и на телевидении он был желанным гостем. А я для всех был только сыном известного учёного, мои собственные способности никого не интересовали, хотя я уже писал докторскую и разработал свою оригинальную теорию исследования авторского текста. Так продолжалось довольно долго, пока я не влюбился и не женился на очень милой девушке.
«Вот она, моя Эвридика!» - решил я, как только её увидел.
Она была чертовски обаятельна! Особенно в профиль. В один миг я поверил влекущему запаху её волос, аnd for one second I lost my head , как поётся в вашей готской песенке. Ловлю себя на мысли, что сейчас уже трудно описать моё тогдашнее состояние, знаю только, что это была сумасшедшая страсть, поглотившая меня целиком. Каждую секунду я думал только о ней, плохо переносил разлуку и при встрече обнимал её так, словно боялся потерять, словно боялся поверить неожиданному счастью. Я забросил занятия наукой и оставил «на потом» увлечение марками: ни на что другое у меня не хватало времени. Я писал восторженные стихи, подбирал к ним мелодии и исполнял их моей любимой. А она… Что она? Она позволяла любить себя. Позволяла ухаживать и дарить подарки. Сейчас я думаю, что ей льстили ухаживания молодого человека, сына известного учёного - популярного в городе человека. Она стала вхожа в элитный круг творческой интеллигенции - в мир, ранее ей недоступный. Ей доставляло удовольствие рассказывать удивлённым подругам о своих знакомствах со знаменитостями - артистами, радио- и телеведущими и другими чудаками, заезжавшими с гастролями в наш город. И я теперь думаю, что ей всего лишь импонировало моё внимание, а вот любить она меня никогда не любила. Но была свадьба, были цветы и машины, богато уставленный стол и крики «горько». Всё как положено, и как пишут в книжках. Наверное, я был счастлив. Наверное, была счастлива она. «I’m your fire at your desire», - звучала во мне знаменитая Шизгара .
После свадьбы всё изменилось. Когда я попытался вернуться к прежним занятиям, то с удивлением обнаружил, что мои увлечения супругу нисколько не интересуют и даже скучны ей. Мои занятия требовали уединения и покоя, и жене стало недоставать внимания. Её влекло общество, ей хотелось ежедневного праздника - и вдруг понеслась бесконечная череда гостей-подружек, дней рождений и прочих застолий, в которых мне тоже приходилось участвовать. После очередного похмелья я начинал осознавать, что жизнь проходит напрасно, что ничего ещё не сделано значительного, чтобы можно было предаваться безудержному веселью. Но следующая вечеринка уносила ещё кусочек моей жизни, обращая в прах мечты о большой науке. Увлечение марками тоже пришлось оставить: на них не было ни времени, ни денег.
Трудности возросли, когда родилась дочка. Я люблю своего ребёнка, и был совершенно счастлив, когда она появилась. Вот теперь, думал я, у нас будет настоящая семья, и заживём мы совсем по-другому. Как же я ошибался!
В 1998 году случился знаменитый дефолт, унёсший накопления простых граждан, в том числе и сбережения нашей семьи.
- Где твои деньги? - спрашивала моя любимая, а я ничего не мог ответить и чувствовал себя полным ничтожеством.
И тогда я продал марки - те, которые собирал ещё мой отец. Продал за бесценок. И что купил на вырученные деньги? Купил ей кольцо к 8 Марта и ещё цветы. Она была счастлива ровно один день. Словно выглянуло на секунду солнышко в ненастную погоду, и снова всё заволокло тучами.
А потом неожиданно умер мой папа, и только спустя некоторое время после его похорон я осознал всю тяжесть утраты: я понял, что не к кому больше пойти и поделиться своими радостями и заботами, некому больше звонить, для того чтобы изложить проблему и попросить совета. Я понял, что никто уже не порадуется так искренне и заинтересованно моим успехам. Мои маленькие достижения в науке никому, кроме меня, теперь уже не нужны. С отчаянием я осознал, что предал отца в тот самый момент, когда продал подаренные мне марки. Я бросился было вернуть их, но было уже поздно: цены взлетели, а подбор качественного материала на филателистическом рынке требовал времени и терпения. Представь себе, за восемь лет я смог вернуть лишь три четверти своего собрания. Вот так…
- Посмотри, это Пушкин 37-го года. Представляешь (я говорил вам на лекции), гибнет великий поэт, а через 100 лет вся страна празднует день его убийства. Бред какой-то! На самом-то деле не повод для веселья. Разумеется, это день памяти, день скорби. Но зачем устраивать пляски на костях? Только у нас, наверное, поминки могут завершиться дискотекой.
Ну да ладно, Бог им судья - тем, кто всё так придумал. Но как повезло филателистам! Были выпущены памятные марки - коммеморативные, как их называют коллекционеры. Вот блок с двумя марками в 10 и 50 копеек, изданный к открытию Всесоюзной Пушкинской выставки в Москве, в почтовом отделении он гасился специальным штемпелем. Было выпущено также шесть марок разных номиналов. На одних, как ты видишь, изображён Пушкин с известной гравюры Райта, а на других - знаменитая скульптура, выполненная Опекушиным.
- А зачем тебе столько одинаковых марок? - спросила девушка.
Я улыбнулся.
- Посмотри внимательней. На самом деле они разные и отличаются в основном или сортом бумаги, или количеством зубцов. Собрать все разновидности очень трудно. Представь, марки этой серии выпускались и на простой, и на мелованной бумаге, с линейной и с гребенчатой зубцовкой.
- А как это - с гребенчатой?
- Ну, это значит, что перфорация при изготовлении наносилась сразу с трёх сторон, как бы в форме гребня.
- И сколько же стоит вся серия?
- Очень дорого. Один только блок на простой бумаге оценивается в 70 000 рублей, есть разновидность десятикопеечной марки в 25 000 рублей, да и другие не очень-то дешёвые.
Моя собеседница была в восторге:
- Так значит, ты носишь с собой целое состояние?
- Нет, я ношу с собой память.
- Память о Пушкине?
- Память о моём отце - Орфее.
Орф - это ведь прозвище, только не моё, а отца. Он его в своё время сделал фамилией. Так было модно в творческой среде. Почему Орф? Полностью прозвище звучало как Орфей, и получил он его в молодости, когда ухаживал за моей матерью, писал ей нежные песни и исполнял их прилюдно, чтобы завоевать её расположение. Многим импонировала его романтическая влюблённость, и его в шутку спрашивали: «Орфей, где твоя Эвридика?» Сокращённый вариант прозвища стал не только моей фамилией, но и инициалами, потому как ОРФ означает Олег Романович Фролов. Это тоже одна из причуд моего родителя.
Отца многие хорошо знают. Это известный учёный-биолог, писатель, автор многочисленных научных и литературных трудов. Мне ж не досталось такой славы. Многие убеждены, что природа решила как следует отдохнуть на мне.
Отец был страстным коллекционером и собирал всё, что было связано с именем Пушкина. В день совершеннолетия я получил бесценный подарок - полную коллекцию пушкинских марок 37-го года - предмет его гордости и предмет зависти многих коллекционеров. С Пушкина всё и началось. Культ Пушкина царил в нашем доме. О Пушкине я знал всё, о нём перечитал книги, имеющиеся в профессорской библиотеке, собранной отцом за многие годы увлечения поэзией. С Пушкиным связаны мои первые успехи студенческих лет, множество статей, опубликованных в солидных научных журналах, наконец, по пушкинской теме защитил кандидатскую в Питере. Только почему-то мои труды не нашли отклика и понимания в научной аудитории, не получили какой-либо заметной оценки, и даже критики работ не последовало.
Отец подтрунивал надо мной, хотя чувствовалось, что он очень переживает. Мне, уже привыкшему делиться с ним успехами, похвастаться было нечем. Отец ежегодно получал какие-то награды, премии, его литераторские способности были признаны, газеты и журналы наперебой заказывали ему статьи, и на телевидении он был желанным гостем. А я для всех был только сыном известного учёного, мои собственные способности никого не интересовали, хотя я уже писал докторскую и разработал свою оригинальную теорию исследования авторского текста. Так продолжалось довольно долго, пока я не влюбился и не женился на очень милой девушке.
«Вот она, моя Эвридика!» - решил я, как только её увидел.
Она была чертовски обаятельна! Особенно в профиль. В один миг я поверил влекущему запаху её волос, аnd for one second I lost my head , как поётся в вашей готской песенке. Ловлю себя на мысли, что сейчас уже трудно описать моё тогдашнее состояние, знаю только, что это была сумасшедшая страсть, поглотившая меня целиком. Каждую секунду я думал только о ней, плохо переносил разлуку и при встрече обнимал её так, словно боялся потерять, словно боялся поверить неожиданному счастью. Я забросил занятия наукой и оставил «на потом» увлечение марками: ни на что другое у меня не хватало времени. Я писал восторженные стихи, подбирал к ним мелодии и исполнял их моей любимой. А она… Что она? Она позволяла любить себя. Позволяла ухаживать и дарить подарки. Сейчас я думаю, что ей льстили ухаживания молодого человека, сына известного учёного - популярного в городе человека. Она стала вхожа в элитный круг творческой интеллигенции - в мир, ранее ей недоступный. Ей доставляло удовольствие рассказывать удивлённым подругам о своих знакомствах со знаменитостями - артистами, радио- и телеведущими и другими чудаками, заезжавшими с гастролями в наш город. И я теперь думаю, что ей всего лишь импонировало моё внимание, а вот любить она меня никогда не любила. Но была свадьба, были цветы и машины, богато уставленный стол и крики «горько». Всё как положено, и как пишут в книжках. Наверное, я был счастлив. Наверное, была счастлива она. «I’m your fire at your desire», - звучала во мне знаменитая Шизгара .
После свадьбы всё изменилось. Когда я попытался вернуться к прежним занятиям, то с удивлением обнаружил, что мои увлечения супругу нисколько не интересуют и даже скучны ей. Мои занятия требовали уединения и покоя, и жене стало недоставать внимания. Её влекло общество, ей хотелось ежедневного праздника - и вдруг понеслась бесконечная череда гостей-подружек, дней рождений и прочих застолий, в которых мне тоже приходилось участвовать. После очередного похмелья я начинал осознавать, что жизнь проходит напрасно, что ничего ещё не сделано значительного, чтобы можно было предаваться безудержному веселью. Но следующая вечеринка уносила ещё кусочек моей жизни, обращая в прах мечты о большой науке. Увлечение марками тоже пришлось оставить: на них не было ни времени, ни денег.
Трудности возросли, когда родилась дочка. Я люблю своего ребёнка, и был совершенно счастлив, когда она появилась. Вот теперь, думал я, у нас будет настоящая семья, и заживём мы совсем по-другому. Как же я ошибался!
В 1998 году случился знаменитый дефолт, унёсший накопления простых граждан, в том числе и сбережения нашей семьи.
- Где твои деньги? - спрашивала моя любимая, а я ничего не мог ответить и чувствовал себя полным ничтожеством.
И тогда я продал марки - те, которые собирал ещё мой отец. Продал за бесценок. И что купил на вырученные деньги? Купил ей кольцо к 8 Марта и ещё цветы. Она была счастлива ровно один день. Словно выглянуло на секунду солнышко в ненастную погоду, и снова всё заволокло тучами.
А потом неожиданно умер мой папа, и только спустя некоторое время после его похорон я осознал всю тяжесть утраты: я понял, что не к кому больше пойти и поделиться своими радостями и заботами, некому больше звонить, для того чтобы изложить проблему и попросить совета. Я понял, что никто уже не порадуется так искренне и заинтересованно моим успехам. Мои маленькие достижения в науке никому, кроме меня, теперь уже не нужны. С отчаянием я осознал, что предал отца в тот самый момент, когда продал подаренные мне марки. Я бросился было вернуть их, но было уже поздно: цены взлетели, а подбор качественного материала на филателистическом рынке требовал времени и терпения. Представь себе, за восемь лет я смог вернуть лишь три четверти своего собрания. Вот так…