Впорхнула в актёрский вагон, как сквозняк, без стука и предварительного звонка, порывистая, тонкая, ранимая, стихами Гумилёва навеянная, готовая защищаться и нападать без повода, как молодая актриса на кинопробах. Я стал взволнован.
Поначалу манила глазами, была многозначительна и неприступна, крушила мебель, пыталась напористо, фальцетом, выяснять отношения и бить посуду. Потом, после трёх рюмок молока, оттаяла, снизошла до тактильного контакта, около пяти минут колоратурным сопрано жаловалась на ужасные местные нравы, общее бескультурье и чёрствые сердца. А сторож рыбзавода вообще идиот без чувства юмора.
Проникся, слушал сочувствующе, делал понимающие глаза, закатывал их кверху, взывая к небесам, периодически цокал языком, причитал в унисон на пол-октавы ниже, короче- соответствовал. За это мне позволили деликатно поискать блох и почесать труднодоступное. Но только деликатно! Без амикошонства и этих всех ваших московско-актёрских прихватов. После седьмой рюмки ею был потерян контроль, а съёмашная группа потеряла меня. Я ускакал вдаль, чтоб вызвать на дуэль сторожа рыбзавода..