Юрий Буйда о своей работе главным редактором «районки»
Калининградская область, 1983 год.
«Члены бюро моего нового райкома разглядывали меня с веселым недоумением: борода, очки, двадцать девять лет - черт-те что, а не главный редактор.
- Рыбак? Охотник?
- Нет.
- Значит, работать приехал, - задумчиво сказал первый секретарь. - Ну-ну.
Здесь была отличная рыбалка, на которую весной съезжались со всей Прибалтики, и охота: леса и болота занимали четыре пятых территории района.
В соответствии с ритуалом на следующий день меня утвердили в новой должности на районной партконференции. Проблем никаких не возникло. Люди поднимали брови, когда узнавали о возрасте нового главного редактора, но голосовали, разумеется, единогласно.
Проблемы начались потом.
Редакция занимала трехэтажный немецкий особняк: узкие лестницы, раздвижные двери, большие комнаты и крохотные закутки, своя кочегарка в подвале. На первом этаже находилась типография. Газета попала в программу «районный офсет», и это было мучением. Здесь выполнялась часть операций вплоть до оттиска на пленке, а вот ее нужно было везти в Советск (Тильзит), за 50 километров, потому что печатные офсетные машины стояли там. Здесь оборудование было разболтано: линотип дрожал, то и дело выходил из строя, плоскопечатная машина ходила ходуном, и оттиски приходилось делать по десять раз, кассы с шрифтами - ну в них, кажется, только не срали. Всюду промасленные тряпки, остатки еды, черт знает что.
Старший - он же метранпаж - литовец по фамилии Шварцас с интеллигентным хитрованским лицом, пьяница. Иногда к нему заходил отец, они выпивали, и как-то старший Шварцас пустился в воспоминания о детстве, о последних днях июня 1941 года, когда «вот тут, на площади», сидел на толстожопом коне полицейский, который регулировал движение воинских колонн. «А куда они шли, эти колонны?» - спросил я небрежным тоном. Пьяненький мужчина махнул рукой в сторону Литвы. Сын дернул его за рукав. Я сделал вид, что не придал этому никакого значения. Они принадлежали к тем немногим немецким семьям, которым удалось увернуться от принудительной эвакуации в Германию, остаться в Восточной Пруссии и выжить при советской власти, сменив немецкую фамилию Шварц на литовскую Шварцас.
Линотипистка - когда она валялась пьяная в канаве, мальчишки соревновались, кто попадет репьем в ее трусы. Наборщица - тонкое красивое создание, когда ее муж пропал, она две недели ходила по гадалкам и ворожеям, пока одна из них не велела обратиться в милицию; мужа нашли утонувшим по пьяни в старом шлюзе.
Редакция произвела примерно такое же впечатление.
Заместитель главного редактора - лет на пятнадцать старше меня, но выглядел мальчиком, челка до бровей, школу и высшую партшколу окончил заочно, еле-еле умел связать слова в предложения, после обеда спал в своем кабинете - храп был слышен с улицы.
Ответственный секретарь - на двадцать лет старше меня, работал главным редактором в соседнем районе, но был снят с должности за беспримерное пьянство.
Старик-корреспондент с негнущейся ногой пил и приносил мне стихи и рассказы своего лучшего друга - спившегося кочегара, бывшего ответсека. Время от времени кочегар являлся в мой кабинет из подвала - в грязном ватнике, шапке-ушанке, в сопровождении собак, которые согревали его по ночам, когда он заваливался спать на куче угля. Старик печатал кочегара - гонорар пропивали вместе.
Две корреспондентки, как вскоре выяснилось, были больны. Юная красавица с пунцовыми щеками и роскошной косой, задержавшаяся в отпуске почти на три месяца, привезла медсправку со штампом «Для девочек» (такие давали школьницам в период менструации). Потом она стала рассказывать всем, что я ее преследую в виде черного кота и подсыпаю яд в горшки с цветами, стоявшие в ее спальне. Но уволилась она сама, без скандала.
Зато с другой дамой, которая писала письма во все инстанции, сообщая, как я по ночам топором рублю дверь ее дома, а она заслуженная ветеранша правозащитного движения, отсидевшая полжизни в узбекских зинданах, - вот с ней пришлось помучиться. Суд дважды восстанавливал ее на работе. Она четко выговаривала «пожайлуста», приседала при встрече со мной в книксене и почти совсем не умела писать.
Ну и бухгалтерша, куда ж без нее: красивая кривоногая дама, обожавшая своих двоих детей до слез, презиравшая мужа-шоферюгу, писавшая стихи без рифмы километрами и однажды сбежавшая из областной больницы, где у нее выкачивали гной из легких, к любовнику в какой-то район, в деревню, ее нашли, вернули со скандалом, и с той поры она притихла: в городе она не нашла бы другой работы.
Завотделом сельского хозяйства - сухонький пожилой мужчина, молотивший на пишущей машинке тысячи строк без устали. Его знал весь район, и он всех знал. В доме пионеров вел несколько кружков, обожал юных девочек, которым дарил цветы, но стоило им выйти замуж, и они переставали для него существовать. Панически боялся врачей. Лечил ся хозяйственным мылом (мыльной водой полоскал горло), а когда болел зуб, привязывал к нему нитку, другой конец нитки - к водопроводному крану, пускал воду, дергал и падал лицом в раковину, под струю ледяной воды. Он был главной рабочей лошадью редакции - на него можно было положиться. И на заведующую отделом писем, обстоятельную литовку, - тоже. И на фотокора Володю Гельмана, веселого и циничного раздолбая, хорошо знавшего свое дело и при этом - хорошего рассказчика. В юности он с кинопередвижкой объездил все литовское приграничье, крутил кино в сельских клубах, куда иной раз залетала и осколочная граната от «зеленых братьев», снимал стресс водкой в кантинах, оставшихся от немцев, и знал район назубок.
Шофером был Афоня - бывший солист ансамбля песни и пляски МВД, изгнанный за безмерное блядство, ловкий и неглупый парень. Однажды его на месяц забрали на переподготовку военнообязанных, в «партизаны», и он умудрился ночью приехать со службы на огромном военном «Урале», чтобы слить из его баков в наши бочки двести литров бензина: горючее тогда было дефицитом, нам то и дело приходилось выпрашивать бензин в совхозах.
Главной проблемой был не профессиональный уровень моих новых подчиненных, даже не пьянство, а невозможность заменить этих людей: население райцентра - чуть больше трех тысяч человек, района - одиннадцать тысяч, причем среди них немало «карагандинских» литовцев (бывших «зеленых братьев»), которым было запрещено постоянное проживание в Литовской ССР. Промышленностью тут считались сырзавод, мастерские сельхозтехники и леспромхоз. Не было военных - а среди их жен всегда можно найти пишущую даму. Когда я попал на первый райпартхозактив, сердце екнуло: один инвалид, второй, третий... Завотделом райкома протянул руку - сросшиеся пальцы, рожа багровая с перепоя (потом его выгонят: надрался и на клумбе перед райкомом - на центральной площади - оттрахал уборщицу). Среди руководителей немало «подвешенных»: один 31 декабря сбил городскую елку на «уазике», из которого вывалились две голые бабы, несколько банок консервов и бутылок, другой врезался в столб у госбанка, третий как-то проворовался, четвертый, пятый...
Сюда не попадали даже перелетные журналюги, которые были привычным явлением в других районных газетах - бродили из редакции в редакцию, из района в район, нигде подолгу не задерживаясь. Это были люди сплошь пьющие, но среди них изредка встречались настоящие профессионалы. Я знал одного такого. Его звали Арсеном, когда-то он был собкором московских газет, публиковал очерки в толстых журналах, издал книгу недурных рассказов, но в пьяном угаре мог нахамить любому начальству, газетному или партийному, а потому вскоре его увольняли «по собственному». Но тогда я мечтал об Арсене, который мог в одиночку заткнуть все дыры в газете. Позвонил ему и услышал: «Старик, в твоей деревне даже умирать неприлично».
Однажды я стоял у окна в своем кабинете на втором этаже и с тоской взирал на книжный магазин напротив. На двери его было написано «Ценность книги ничем не измерить, книга в мир открывает двери», а ниже табличка с надписью «Закрывайте двери!». В день «привоза» в магазине было не протолкнуться - сметали с полок все без разбора, что Фолкнера, что Фадеева, потом ставили дома в шкаф и не читали, конечно. Впрочем, я привык обходиться городской библиотекой - тут она была очень неплохой. Справа от книжного магазина - кинотеатр: на три ряда кресел в середине зала билеты там не продавали - в любую минуту на людей могла обрушиться потолочная балка. Рядом, на почте, висел лозунг - «За связь без брака!».
На тротуаре показалась женщина. Квадратная фигура, без шеи, сапоги полурасстегнуты - молнии не сходятся на толстых ногах, громадная лисья шапка, в руках - два ведра, накрытые крышками. Она была низенькой, а весила - на глаз - килограммов полтораста.
- Это директриса средней школы, жена нашего первого секретаря, - сказал за моей спиной ядовитый Володя Гельман. - А несет она ведра с помоями для свиней. Все скандалы в школе - из-за помоев. Директрисе даже пришлось составить график, который висит в ее кабинете: чья сегодня очередь брать отходы из школьной столовой - учительницы литературы или учителя математики. Сегодня, как видите, очередь самой директрисы.
Людей, способных к журналистике, в школе я не нашел.
И все равно - здесь, в этом городке, мне было интересно».