Александр Мартынов о походе по реке Онеге в 1974 году
С большим удовольствием прочитал книгу Александра Мартынова «Записки провинциального археолога» (Архангельск, 2021 г., тираж 500 экз.).
«Итак, наши несчастья, связанные с плохой погодой и отсутствием памятников, закончились, а жизненные коррективы... продолжались. Через пару дней мы добрались до первых (нижних) онежских порогов, и тут нас ждало приключение, о котором я вспоминаю и с сожалением, и с удивлением, и с грустью. Изрядно уставших, собравшихся сделать привал и подумать о ночлеге, нас догнал между двумя порогами небольшой речной катерок, как оказалось, развозивший в летнюю пору хлеб и другие продукты по деревням, между которыми не было иного сообщения.
Завидев нас, капитан катера почему-то повернул к берегу, и команда начала призывно махать руками. Мы спустились к воде, кораблик ткнулся в берег, и капитан начал расспрашивать, кто мы такие и куда идём. Привыкшие к тому, что в тайге об этом спрашивает каждый встречный, мы ответили на все его вопросы и хотели двинуться дальше. Однако мужики сообщили, что деревень на этом берегу нет на протяжении добрых пятидесяти километров, и стали уговаривать нас присоединиться к ним, обещая довести до Пустыньки, где можно нормально переночевать. Было понятно, что изрядный отрезок берега окажется необследованным, и соглашаться, в общем-то, нельзя, но усталость оказалась сильнее. Мы сдались, забрались на катер и с удовольствием растянулись на палубе.
Катер, ходивший в те годы вверх по реке Онеге через пороги, это, доложу вам, зрелище не для слабонервных. Нижние (Никольские, если не изменяет память) пороги располагаются довольно близко друг от друга и пройти через них можно только по узкому фарватеру, расположенному, как правило, в середине реки. Справившись с одним порогом, судно как бы замирает на несколько минут в наиболее спокойной части реки, затем резко набирает обороты и несётся к следующему порогу изо всех своих лошадиных сил. В какой-то момент двигатель начинает звенеть, а корпус судна дрожать крупной дрожью подобно скаковой лошади в конце длинной дистанции. Это звон нарастает, заполняет всё пространство вокруг тебя, проникает внутрь человека. Кажется, что исчезает всё кроме этого звука. Появляется ощущение, что вот-вот двигатель не выдержит и катер взлетит на воздух.
Но, нет! На пределе сил эта далеко не первой молодости посудина вырывается из водного плена и... замирает. Несколько минут, и всё повторяется.
Стоя в рубке рядом с капитаном, я залюбовался его загорелым, грубо «вытесанным» природой лицом, которое всё больше твердело по мере того, как судно приближалось к гряде камней. На скулах выступали крупные желваки, глаза превращались в узкую полоску, с губ слетали явно не литературные слова, которых, впрочем, я всё равно не слышал. Но проскакивали, и «кэп» разжимал руки, вцепившиеся в штурвал, поворачивал ко мне весёлую свою физиономию и подмигивал, дескать «не дрейфь, парень, не такое бывало».
Увлечённые незнакомой доселе речной гонкой, мы не заметили, как оказались в разных местах катера: Коля - на корме, Федя - на носу, я - в рубке. Возле каждого находился кто-то из команды, состоявшей как раз из трёх человек. Так мы и дошли до деревни Пустыньки. И тут, на наш взгляд, капитан оплошал. Так лихо проведший свой «крейсер» через опасные пороги, он неуверенно приткнул катер к берегу и снова отошёл, примериваясь сделать это по другому. И так три раза. Мы успели собрать рюкзаки, закинули их за спину, а капитан всё «мудрил». Наконец, он направил (на сей раз безошибочно) судно в самодельный слип, и мы смогли спрыгнуть на берег.
Каково же было наше удивление, когда перед нами вдруг «выросли» как грибы после дождя двое крепких мужчин «в штатском», один из которых вытащил из кармана хорошо знакомую красную книжечку с золотой надписью «Комитет государственной безопасности», а второй, напротив, сунул руку за лацкан пиджака, где эти ребята обычно носили оружие.
«Ваши документы» - обратился ко мне тот, что показал удостоверение. Отработанным в приёмных нескольких исполкомов жестом я выдернул из полевой сумки командировочные и «бумагу» с печатью от управления культуры и подал сотруднику «органов», одновременно рассказывая про нашу экспедицию и «большие научные открытия», сделанные буквально вчера. Но, как видно, капитан госбезопасности очень хорошо запомнил лица тех, кого они искали, а наши физиономии хоть и обросли недельной щетиной, но на них не походили, поэтому и на сей раз даже такие опытные ребята не потребовали паспортов. Они поведали нам о том, что этот район объявлен территорией повышенной опасности, наводнён солдатами и офицерами внутренних войск, которые разыскивают трёх заключённых, бежавших из Плесецкого лагеря и уже убивших несколько стариков в окрестных деревнях. «Идти дальше очень опасно, поэтому предлагаю Вам переждать в Пустыньке три - четыре дня, пока мы возьмём или пристрелим этих ублюдков» - сказал капитан. И тихо добавил: «Есть устный приказ живыми не брать, всё равно каждого ждёт «вышка».
Поблагодарив капитана за информацию, и посмеявшись с мужиками с катера над своей наивностью и их бдительностью, мы пошли по одной из двух деревенских улиц к «дому колхозника» - одному из нескольких в те годы на нашем Севере видов скромных сельских «гостиниц», давших приют десяткам тысяч «командированных». Через некоторое время навстречу стали попадаться какие-то весьма странные люди, медленно идущие, как бы пришибленные. При виде нас они останавливались и начинали разглядывать забородатевшую троицу, медленно поворачиваясь вокруг своей оси и провожая нас то грустными, то приветливо - ласковыми взглядами. Ничего не понимая, но чувствуя, как в груди зарождается какое-то беспокойство, мы добрались до «гостиницы», и только там смогли расспросить женщину, ведающую этим «домом призрения» страждущих путешественников. Оказалось, что в Пустыньке располагается один из интернатов для «тихих» душевнобольных, трое из которых и повстречались нам на деревенской улице.
Вопрос о том, что же делать (ждать или идти), решился в течение вечера сам собой. Пройдя после ужина по деревенским улицам, мы повстречали уже не трёх, а десятка полтора душевнобольных, и все они, молча и отрешённо, проводили нас взглядами, в которых, казалось, хотели передать что-то важное и наболевшее об их замкнутом и закрытом для нашего понимания внутреннем мире. Впечатление было настолько гнетущим, что утром следующего дня, не сговариваясь, мы молча собрали рюкзаки и, предупредив сотрудников КГБ, двинули вверх по реке, теперь - по правому берегу. На прощание капитан посоветовал нам побольше шуметь и глядеть в оба: «Обязательно наткнётесь на наших солдат. Как только окликнут, кричите, кто вы, и выходите на открытое место, чтобы ребята не подстрелили. Я сообщу всем по рации. А, вообще, я бы на Вашем месте не стал так рисковать. Выиграете три - четыре дня, а потерять можете, сами понимаете. Эти с-и никого не пропускают».
Нельзя было не согласиться с симпатичным капитаном, но переубедить нас было уже невозможно: при одной мысли о трёх днях безделья по соседству с этим интернатом всё существо начинало протестовать. Мы пересекли луг, начинавшийся от деревенской околицы, и углубились в лес. Через несколько часов, когда разговоры о зэках - беглецах уже стали забываться, нас действительно окликнули резким: «Стой! Кто такие?». Мы вспомнили про капитанский совет, назвали себя, быстро вышли из кустов на открытое место и увидели с полдесятка автоматов, направленных в нашу сторону. Поговорив с солдатами, и получив от них информацию о месте расположения следующей засады, мы продолжили своё, прямо скажем, не самое умное предприятие.
Однако - обошлось. Нас остановили и проводили ещё две группы предупреждённых капитаном солдат, но на бежавших заключённых мы, к счастью, не наткнулись. Встретившись позднее с капитаном совершенно случайно в Архангельске, я узнал, что всё закончилось так, как они и предполагали. Покрутившись в лесу и подъев все продукты, отобранные у несчастных стариков, беглецы вышли к одной из деревень, где расположилось отделение солдат. Зэкам скомандовали: «Стой! Руки вверх!». Один из них выстрелил из пистолета, все метнулись в лес. Прозвучала команда «огонь на поражение», и солдаты посекли уголовников из автоматов.
А наша разведка продолжалась, и случившееся в районе Пустыньки оказалось не единственной памятной историей в этой экспедиции. Все они почему-то были из разряда почти трагических или трагикомических, но ведь другие случаи, как правило, и не запоминаются».