«Вариант доплаты, однако, не рассматривался»
В книге Елены Чижовой «Город, написанный по памяти» (М., АСТ, 2019 г., тираж не указан) прочитал, как ее мать занималась обменом двухкомнатной «хрущевки» в Купчино, желая переехать в центр Ленинграда.
«Я училась в первом классе [1964 г.], когда вместо комнаты на Театральной, в которой нас, учитывая новорожденную сестру, стало пятеро, отцу предоставили двухкомнатную хрущевку в Купчине (проспект Славы, дом 10, корпус 3, квартира 21).
После жизни в коммуналках (в наши дни о ней принято складывать ностальгические сказки: жили, мол, тесно, зато дружно) советские люди радовались и таким отдельным курятникам с потолками два сорок и пятиметровыми кухнями. Не в последнюю очередь по той причине, что можно разговаривать, не опасаясь соседских длинных ушей.
В сравнении с красотой, окружавшей меня в раннем детстве, купчинские декорации выглядели, иного слова не подберу, вызывающим уродством. Меня совсем не удивил растерянный вопрос бабушки, с которым она, выбравшись из такси с помощью мамы и немедленно угодив в густую черную грязь у самого подъезда (или, черт его знает, лестничной клетки - все, что угодно, кроме исконного слова, коим мы, на потеху москвичам, торжественно именуем замкнутое, часто ободранное, еще чаще заплеванное, что¬бы не сказать больше, пространство со ступеньками, проложенными с этажа на этаж), обратилась к маме: «Вера, куда ты меня привезла?» Но мое отношение к этому - дарованному советской властью жилищу - раз и навсегда определил не бабушкин вопрос, а мамин на него ответ: «Не бойся, бабушка. Мы скоро уедем. Обратно. В Ленинград».
<…> по утрам меня увозили в школу. О переводе в местную, купчинскую и речи не шло. Это, как потом выяснилось, судьбоносное для меня решение <…> было принято немедленно после переезда: «Она будет ходить в ленинградскую школу», - мамина реплика в их диалоге с отцом. (Двойное ударение, задавшее непререкаемую тональность этой - и соседним с нею - фразе, я расслышала сквозь хлипкую хрущевскую стеночку - ни на секунду не удивившись: в моем сознании между мной и Ленинградом так и так наличествовала неразрывная связь).
В Ленинград меня возили каждый день. Кроме воскресенья и каникул, к которым можно добавить длинную череду ангин, гриппов и воспалений легких, но о них говорить не хочется. <…>
Как и было обещано бабушке, процедуру возвращения мама начала немедленно после переезда. По вечерам она сидела на кухне, тщательно, с карандашом в руке, прорабатывая «Справочники по обмену жилплощади» - еженедельные брошюрки под разноцветными обложками. К зиме 1964/65, когда задуманное наконец свершилось, их скопилась довольно внушительная вязанка, крест-накрест перетянутая шпагатом. (Надо полагать, в расчете на местных пионеров - уж не знаю по какой причине, но усердные сборщики макулатуры за ними так и не пришли.)
Объявления (сиречь варианты) группировались по категориям запросов: «Комната на комнату», «Однокомнатная квартира на однокомнатную». Эти выглядели как баш на баш. Другие, вроде «комнаты на двухкомнатную квартиру», прозрачно намекали на доплату. Как я теперь догадываюсь, весьма и весьма приличную - по тем, пореформенным, деньгам. Впрямую суммы не указывались (по советскому правовому кодексу сам факт доплаты - деяние незаконное, чреватое нехорошими последствиями). Если этой секретной информацией и делились - то с глазу на глаз. Говорю если, поскольку не всегда и не со всяким. Все зависело от оценки платежеспособности контрагента, которая, как и многое в той замысловатой жизни, делалась на глазок. По одежке, по манере держаться, по взаимному пониманию во взглядах, которыми, в процессе осмотра помещений, обменивались высокие договаривающиеся стороны. А дальше - как повезет. Бывало, что особо ушлые обменщики (если к тому же им удавалось встроиться в маклерскую цепочку, где и концов-то не найдешь), превращали сущую конуру в полноценные трехкомнатные хоромы. Случай, увы, не наш.
С точки зрения составителей «Справочника», наши притязания - «Двухкомнатная квартира на двухкомнатную» - выглядели вполне себе невинно. Но только на первый взгляд. Поелику половинки этой шарады прятались отнюдь не «на дне морском». Первый слог - у черта на рогах в Купчине, второй - в самом что ни на есть центре города. Район, который мама считала для себя приемлемым, не выходил за рамки и границы Исаакиевской площади, набережной Красного Флота, Мойки и улицы Декабристов. И это бы еще ничего, согласись мои родители на доплату. Вариант доплаты, однако, не рассматривался. (Притом что «лишние» деньги в семье водились - отец, по тогдашним временам, зарабатывал прилично, - но вкладывались не в улучшение жилищных условий, а в какую-то загадочную «страховку»: из месяца в месяц, из года в год, чтобы через энное число лет, не то десять, не то двадцать, получить всю сумму целиком, однако без процентов - сделка с государством, непостижная моему уму).
Хотя одно более-менее правдоподобное объяснение у меня есть: копить деньги не в сберкассе (где лицевой счет можно в любой момент закрыть или, по меньшей мере, снять с него изрядную толику) - верный способ оградить себя от соблазна ненужных трат. Но зачем это было моим родителям, если и на самые необходимые они решались с трудом. Так, в нашем доме не водилось ни диванов, ни кресел. Хочешь отдохнуть - сядь на стул. Непростительная манера заваливаться на кровать, что мы с сестрой, собственно, и делали, вызывала недовольство отца. В его понимание жизни (еврей по крови, по образу жизни он был сущим протестантом-трудоголиком) такое поведение никак не укладывалось: что хорошего - а главное, нужного - можно делать средь бела дня, развалившись на кровати? Читать? Нормальные люди читают сидя.
Боюсь, моим «правильным» родителям и в голову не приходило то, что мое поколение усвоило с младых ногтей и твердо: за все, превышающее советский госминимум, надо платить.
Впрочем, и это бы еще не катастрофа: как говаривала бабушка Дуня, город не село, в городе и не такое возможно. Но тут, как на грех, включилась мамина довоенная память. Где, с одной стороны, осталась комната на 1-й Красноармейской, но с другой-то - бабушкина квартира на Забалканском со всеми фантомными признаками «царского времени»: потолки - четыре с половиной метра, естественно, с лепниной; большая, не чета купчинской, прихожая и все прочее, включая высокие - под потолок- окна. Да, чуть не забыла: хорошие паркетные полы. (В том смысле, что дубовые, а не эти, с бору по сосенке: глядя на купчинский пол, бабушка брезгливо складывала губы, будто готовилась на него плюнуть.)
Если осмотр назначался на дневное время, мама брала меня с собой. Той зимой мне открылась страшная ленинградская тайна: за фасадами дворцов полно трущоб. Бывало, что, забравшись на какой-нибудь шестой этаж по узкой черной лестнице, мы не заступали дальше прихожей. «Да-да, подумаем... позвоним... спасибо, спасибо...» - мама пятилась, стараясь не вдыхать тяжкие миазмы. Случалось и наоборот. Хозяева квартиры, отвечавшей маминым тайным запросам, оглядев нас с ног до головы и для верности задав пару осторожных намеков-вопросов, на глазах скучнели и спешили выпроводить как незваных гостей.
К чести мамы, она не сдавалась долго. Но ближе к лету стало окончательно ясно: все, что она себе намечтала, можно воплотить в жизнь лишь в виде двух комнат в коммуналке. На этом этапе возникли новые важные вопросы: количество соседей, наличие/отсутствие ванной комнаты, близость к папиной работе и моей школе (больше никакого транспорта-десять, в крайнем случае, пятнадцать минут пешком), и все остальное, материализовавшееся уже на будущий год после зимних каникул, когда мы вернулись наконец из эвакуации (полгода не дотянувшей до своего военного прообраза), переехав на улицу Союза Связи, дом 13, квартира 11: нормальный ленинградский адрес; для меня, по существу, второй - купчинскии проспект Славы не в счет».