Немцы в Воронцовском дворце
Нашел на немецком сайте несколько любительских цветных фотографий, сделанных во время войны в Алупке, в Воронцовском дворце, и вспомнил, что несколько лет назад в Феодосии купил книгу воспоминаний Степана Григорьевича Щеколдина (1904-2002) «О чем молчат львы. Крым. Алупка. 1941-1944» (Симферополь, 2009 г., тираж 1500 экз.). В 1941 году Щеколдин остался в Алупке, и во время оккупации был своего рода директором Воронцовского дворца. Фотографии на сайте большие, 1280 точек по горизонтали, я их уменьшил, и добавил несколько фрагментов из воспоминаний Щеколдина.
1.
«С самого начала войны ценности музея готовились к эвакуации. … Сотрудников музея постепенно за ненадобностью увольняли, уволен был и я. … Уволенный из музея, я устроился работать бухгалтером в пекарню, но часто заходил в музей с тревожной мыслью: не успеют эвакуировать. Все ценности, кроме мебели, каминных часов, скульптуры, упаковывались в солидные деревянные ящики с ручками по бокам. Упакована была и библиотека Михаила Семеновича Воронцова из библиотечного зала. Книги из библиотеки Мальцева, из его имения в Симеизе, со времени создания музея хранившиеся во всех шкафах бывшей гардеробной графини, а также книги, находившиеся в библиотечной башне до самого верхнего ее этажа, были оставлены. Брошены и все книги «рабочей библиотеки» для сотрудников музея. Она находилась на первом этаже библиотечного корпуса. Оставлен был и весь столовый и хозяйственный фонд Воронцовых: фарфоровые фамильные сервизы, бокалы различных размеров, предметы хозяйственного оби¬хода. Этот фонд находился в комнате между гардеробной и кабинетом. Оставался и многотомный архив Воронцовых, экономический и эпистолярный архивы.
…
Фронт быстро приближался к Крыму. В Алупке, в Ялте паника. Кто мог - уезжал. Алупкинский Дом туриста закрылся. Жена моя, работавшая там диспетчером, была, как и все служившие в нем, уволена. Я был вызван в начале сентября повесткой военкомата в приемную комиссию в бывший санаторий «Сосняк» (в нескольких километрах от Ялты). Жена провожала. Я был признан годным к нестроевой службе (по зрению), но отпущен до особого распоряжения, как и все, призванные со мной. ... В Ялте организовывалась эвакуация семей коммунистов. Мой товарищ, лектор-краевед коммунист Лимов, записал мою жену как сестру его жены (она была с годовалым ребенком), и 8 сентября мы проводили их из Ялты в Симферополь».
2.
«…по городу прошел слух, будто дворец будет взорван. … Красная армия отступала к Севастополю, по всем дорогам Южного берега Крыма: по нижнему и верхнему шоссе. Это длилось несколько дней. Ушли. Что же будет с нами?
В Шуваловском корпусе дворца, где помещался дом отдыха имени 10-летия Октября, разместился штаб истребительного батальона.
Однажды на площадь к дворцу подъехала машина с грузом, из кабины вышел молодой солдат в пилотке. Он обратился ко мне: «В музее кто-нибудь есть?». Меня охватила тревога: «Я сейчас узнаю» - и бегом в штаб истребительного батальона: «На помощь! Взрывать хотят!». Человек пять-шесть побежали вместе со мной к машине. Один из них назвал себя комиссаром батальона Поздняковым, другой - командиром батальона Вергасовым. Солдат в пилотке представился как уполномоченный НКВД. В машине была взрывчатка. Уполномоченный упорно твердил, что он выполняет приказ. Спор был недолгим. Поздняков горячился, меня трясло как в лихорадке. По приказу Позднякова дружинники выдворили машину вон. …
Я просил: «Я один в музее, дайте охрану». С этого же момента в вестибюле дворца постоянно днем и ночью находились 5-6 бойцов истребительного батальона. Я разрешил им топить камин, так как было холодно. Все двери, выходящие из вестибюля, я запер, оставался открытым выход на дворцовую площадь.
Но пришел день, когда Шуваловский корпус опустел: истребительный батальон исчез, ушел в горы. Я остался один».
3.
«В городе упорно шли разговоры о взрыве дворца. Я - в горисполком. Вбежал без разрешения, застав там Чолаха… Я - к нему: «Товарищ Чолах! Меня тревожат слухи о взрыве дворца». - «Дворец взрывать не будем. Ты хорошо знаешь дворец. Жди моего распоряжения по телефону: возьмешь керосин, обольешь все подвалы и подожжешь». - «Вы с ума сошли! Миллионные ценности, памятник культуры, и вы - сжигать! Зачем это! Это фашистов остановит?» - «Ты знаешь приказ товарища Сталина? Врагу нельзя ничего оставлять! Иди, жди и действуй». …
Вечером 3 ноября последние части Красной армии прошли через Алупку. Город словно опустел, притих в ожидании неизвестного. Тишина пугала. … Прошел из Вестибюля в Голубую гостиную. Услышал звон разбитого стекла. Бегом через Зимний сад, Парадную столовую. С криком: «Вон отсюда, сволочь!» - я вбежал в Бильярдную. Парень лет 15-ти уже вылез назад во двор, пока я лез за ним, он помчался вдоль дворца направо, второй парень убегал к Львиной лестнице; тяжело бежал от Альгамбры Кухарский по двору ко мне, а я, не помня себя, выливал керосин из бидона, стоявшего у стены. Молча, в ужасе от случившегося, я выслушал резонное замечание Кухарского: «Зачем выливать керосин? Светить нечем!» (Уже давно не освещались дома). Закрыв все ставни (внизу были закрыты раньше, наверху не хотелось закрывать их: жутко было находиться в темноте), я попросил Кухарского подежурить и побежал домой к Ивану Семеновичу Минакову, столяру, работавшему в музее. Упросил его, чтобы он временно забил доской разбитое стекло. Утром остеклил. Просил Кухарского остаться со мной на ночь. Он побыл часа два, потом ушел домой, а я пробродил по музею до утра. Он сменил меня утром. Сразу я пошел в горисполком: в Алупке не было никакой власти. Все: горисполком, НКВД, милиция, пожарная команда уехали в Севастополь.
Двое суток - 4-го и 5-го ноября - безвластие. Граждане громили магазины, базы, аптеку, дома отдыха и санатории; разносили по домам кровати, матрацы, все, что попадало под руку. Вечером горели: ресторан, гостиница «Дюльбер», по фасаду которой вилась китайская глициния, клуб, находившийся на месте теперешнего сквера с памятником В. И. Ленину. … В Мисхоре горел санаторий «Дюльбер» (бывший дворец великого князя П. Н. Романова, построенный по проекту архитектора Краснова, копия его сохранилась), в Ялте - дворец Эмира Бухарского, в Ливадии - Малый дворец Романовых».
4.
«6-го ноября по обеим дорогам шла немецкая армия. Огромные бельгийские быки везли орудия, шли обозы, моторизованные части. В небе рычали мессершмитты. На улицах - громкая повелительная немецкая речь. Не помню, откуда я услышал, что первые три дня оккупации Гитлер разрешил «победителям» грабить. И это меня страшило. Со своими я «управился», а с фашистами? Все дни я находился в музее. Первое время я не мог говорить по-немецки. Немецкий я учил, как все, в средней школе и в вузе, в 1916-1923 годах, и в 1923-1927 годах, ив 1927 году - на курсах Берлиц в Москве, где был разговорный метод обучения. Но до 1941 года я не имел надобности пользоваться немецким языком. И вот теперь непосредственное неизбежное соприкосновение с немецкой речью. …
Дверь во дворец с площади закрытой держать было невозможно: стук оружием, ногами, крики в приказном тоне, поэтому она была открыта с утра до вечера. Уходя на несколько минут, я закрывал ее, выходил на дорогу из нижнего этажа».
5.
«В один из первых дней оккупации трое высокого роста пожилых офицеров, пройдя по залам, направились в Библиотеку. Мы с Анатолием Григорьевичем и Марией Ивановной Кореневыми пошли за ними. Офицеры вскрывали ящик. В нем были гравюры. Мария Ивановна взволнованно говорила: «Нельзя, нельзя! Вы заняли Париж, разве вы и в Версале все забирали?». Фашисты не слушали, взламывали ящик. Кореневы ушли, мне приказали выйти вон. Издали я видел: в руках грабителя был рулон свернутых гравюр.
По залам музея шел пожилой офицер. Он немного говорил по-русски, назвавшись капитаном Дитманом, хвастал, что был командиром охраны поезда, в котором В. Ленин проезжал в 1917 году через Германию в Россию: «Если бы я знал, кто ехал в поезде...». Он «возымел желание» срезать один из ковров-портретов Фетх-Али-шаха (работы Ага Бузурука). Мы возмущенно говорили о варварстве, о грабеже, недостойном офицера, и пр. Он «уступил», срезал только часть ковра под ногами портрета (левого, при выходе из вестибюля), свернул в рулон и увез на машине».
6.
«В середине марта 1942 года в музей приехал представитель штаба Розенберга, вежливый, в какой-то специальной форме - военной и невоенной. Этот и все последующие приезды моего нового «начальства» каждый раз вызывали тревогу, ожидание чего-либо опасного для музея и для меня. Но штаб Розенберга оказался также и опорой для меня. Мне было выдано удостоверение, в котором было сказано: «Директору Дворца Воронцова господину профессору Щеколдину С. Г. поручено охранять дворец и все, находящееся в нем, и без разрешения штаба Розенберга из дворца никому ничего не выдавать». Печать со свастикой и какая-то подпись. Это стало для меня «охранной грамотой», которой мне пришлось неоднократно пользоваться. Какой-то генерал хотел взять книги почитать, другой - кресло, офицеры - стол со стульями, но все уходили «с носом», ознакомившись с документом».
7.
«При первом обходе Дворца-музея я показывал «начальству» только те комнаты, на которые обращалось его внимание. В следующий раз (а «оно» приезжало раз в месяц на несколько часов) обход был очень внимательным. В библиотечном зале были три двери, кроме входной: стенной шкаф, вход в библиотечную башню и в комнату, которую мы называли «железной». Это была комната-сейф, закрываемая стальной дверью толщиной в 30 сантиметров. Немец приказал открыть дверь в шкаф, я открыл - он был пуст. На остальные двери он не обратил внимания, видимо, думая, что за ними такая же пустота. В башне были книги второй половины XIX - начала XX века и коллекция газет (в кожаном переплете) XIX века, русских, французских и английских. А в «железной» комнате хранилась коллекция гравюр в количестве 3,5 тыс. листов, карты, всевозможные планы, чертежи дворцов Воронцовых, в том числе Вильяма Гунта, портоланы XV-XVI веков, архив Е. Ушаковой и многое другое. И за все два с половиной года оккупации немцы не узнали об этих фондах».
8.
«Некоторые одиночные посетители проявляли слишком «углубленную любовь к искусству». В Китайской комнате на камине перед венецианским зеркалом красовалась «Психея» - бронзовая фигурка нагой девушки с крылышками, присевшей, чтобы поймать бабочку. И вдруг Агриппина Герасимовна с ужасом сообщила мне, что вот сейчас вон тот офицер, уходящий по Львиной террасе, украл «Психею». Я вышел в Альгамбру, спросил у стоявших там двух офицеров, где размещается часть того офицера, и пошел к коменданту. «Вы оскорбляете честь офицера германской армии, заявляя, что он украл!» - закричал на меня фашист. «Вы меня можете наказать, если я солгал». - «Приходите завтра!».
Бедная Агриппина Герасимовна была в отчаянии! Она всегда с гордостью говорила: «Я музейный работник. Я так люблю Дворец-музей». По ее просьбе на следующий день к коменданту пошел ее сын: на столе уже стояла «Психея». А. Г. Минакова замечала, что этот немец, поклонник искусства, часто приходил любоваться «Психеей» и каждый раз понемножку отвинчивал фигуру от постамента. Постамент остался на камине...».
9.
«Вечером 13 апреля 1944 года прошел хвост уходящей на Севастополь немецко-румынской армии. Все стихло, а мы втроем затаились во дворце. Оправдаются ли слухи об уничтожении дворца? Или это болтовня? Мы решили оставаться в музее всю ночь. Ночью со стороны Мисхора на площадь въехала грузовая машина с солдатами. Немцы! Сквозь щели ставен мы, прильнув к ним, видели все.
Солдаты, спрыгнув с машины, что-то говорили, ходили по площади и спешно выгружали снаряды, укладывая их вдоль фасада дворца. Что это? Не нужны они им, что ли? Или хотят взорвать? Но, оставив эти снаряды, они вскочили на машину и уехали в сторону Симеиза. А что дальше? А если еще приедет кто-либо?
Мы вышли на площадь, перетаскали снаряды (их было около десятка) в парк напротив площади и уложили их в окопы, которые были вырыты в 1941 году вдоль всей дороги для обороны. … Мы торопились и, сделав дело, скрылись во дворце. Томительно ждали.
И к ужасу нашему приехал опять с востока грузовик с солдатами. Спрыгнули с машины, побегали, вдоль дворца минут пять, что-то крича, вскочили в машину и уехали на Симеиз. Это была последняя машина оккупантов в Алупке».
Вскоре после освобождения Алупки Щеколдин был арестован и осужден. Освободился в 1954 году. Фотография из книги воспоминаний Щеколдина «О чем молчат львы. Крым. Алупка. 1941-1944».
Немецкие фотографии отсюда
https://digit.wdr.de/search?search=eyJ7ZX0iOiJmcmllZHJpY2gxIn0%3D
На сайт «навёл» visualhistory