Проповедь смирения
К.Лоренц, Агрессия
12. Проповедь смирения.
Все, что содержится в предыдущих одиннадцати главах, - это научное естествознание.
Приведенные факты достаточно проверены, насколько это вообще можно утверждать в
отношении результатов такой молодой науки, как сравнительная этология. Однако теперь мы
оставим изложение того, что выявилось в наблюдениях и в экспериментах с агрессивным
поведением животных, и обратимся к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-нибудь
применимое к человеку, полезное для предотвращения тех опасностей, которые вырастают из его
собственного агрессивного инстинкта.
Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усматривают оскорбление рода людского.
Человеку слишком хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким, что по самой своей
сути не принадлежит остальной природе, а противостоит ей как нечто иное и высшее.
Упорствовать в этом заблуждении - для многих людей потребность. Они остаются глухи к
мудрейшему из наказов, какие когда-либо давал им мудрец, - к призыву "познай себя"; это слова
Хилона, хотя обычно их приписывают Сократу. Что же мешает людям прислушаться к ним?
Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмоциями. Первое из них легко устранимо у
каждого разумного человека; второе, при всей его пагубности, все же заслуживает уважения;
третье понятно в свете духовной эволюции - и потому его можно простить, но с ним управиться,
пожалуй, труднее всего на свете. И все они неразрывно связаны и переплетены с тем
человеческим пороком, о котором древняя мудрость гласит, что он шагает впереди падения, - с
гордыней. Я хочу прежде всего показать эти препятствия, одно за другим; показать, каким образом
они вредят. А затем постараюсь по мере сил способствовать их устранению.
Первое препятствие - самое примитивное. Оно мешает самопознанию человека тем, что
запрещает ему увидеть историю собственного возникновения. Эмоциональная окраска и упрямая
сила такого запрета парадоксальным образом возникают из-за того, что мы очень похожи на
наших ближайших родственников. Людей было бы легче убедить в их происхождении, если бы они
не были знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы образного восприятия не позволяют нам
видеть в обезьяне - особенно в шимпанзе - просто животное, как все другие, а заставляют
разглядеть в ее физиономии человеческое лицо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный
человеческой меркой, кажется чем-то ужасным, дьявольской карикатурой на нас. Уже с гориллой,
отстоящей от нас несколько дальше в смысле родства, и уж тем более с орангутангом, мы
испытываем меньшие трудности. Лица стариков - причудливые дьявольские маски - мы
воспринимаем вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то красоту. С шимпанзе это
совершенно невозможно. Он выглядит неотразимо смешно, но при этом настолько вульгарно,
настолько отталкивающе, - таким может быть лишь совершенно опустившийся человек. Это
субъективное впечатление не так уж ошибочно: есть основания предполагать, что общие предки
человека и шимпанзе по уровню развития были гораздо выше нынешних шимпанзе. Как ни смешна
сама по себе эта оборонительная реакция человека по отношению к шимпанзе, ее тяжелая
эмоциональная нагрузка склонила очень многих ученых к построению совершенно
безосновательных теорий о возникновении человека. Хотя происхождение от животных не
отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо перепрыгивается серией логических кульбитов,
либо обходится изощренными окольными путями.
Второе препятствие к самопознанию - это эмоциональная антипатия к признанию того, что
наше поведение подчиняется законам естественной причинности. Бернгард Хассенштайн дал
этому определение "антикаузальная оценка". Смутное, похожее на клаустрофобию чувство
несвободы, которое наполняет многих людей при размышлении о всеобщей причинной
предопределенности природных явлений, конечно же, связано с их оправданной потребностью в
свободе воли и со столь же оправданным желанием, чтобы их действия определялись не
случайными причинами, а высокими целями.
Третье великое препятствие человеческого самопознания - по крайней мере в нашей
западной культуре - это наследие идеалистической философии. Она делит мир на две части: мир
вещей, который идеалистическое мышление считает в принципе индифферентным в отношении
ценностей, и мир человеческого внутреннего закона, который один лишь заслуживает признания
ценности. Такое деление замечательно оправдывает эгоцентризм человека, оно идет навстречу
его антипатии к собственной зависимости от законов природы - и потому нет ничего
удивительного в том, что оно так глубоко вросло в общественное сознание. Насколько глубоко -
об этом можно судить по тому, как изменилось в нашем немецком языке значение слов "идеалист"
и "материалист"; первоначально они означали лишь философскую установку, а сегодня содержат
и моральную оценку. Необходимо уяснить себе, насколько привычно стало, в нашем западном
мышлении, уравнивать понятия "доступное научному исследованию" и "в принципе оценочно-
индифферентное". Меня легко обвинить, будто я выступаю против этих трех препятствий
человеческого самопознания лишь потому, что они противоречат моим собственным научным и
философским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от подобных обвинений. Я выступаю
не как закоренелый дарвинист против неприятия эволюционного учения, и не как
профессиональный исследователь причин - против беспричинного чувства ценности, и не как
убежденный материалист - против идеализма. У меня есть другие основания. Сейчас
естествоиспытателей часто упрекают в том, будто они накликают на человечество ужасные
напасти и приписывают ему слишком большую власть над природой. Этот упрек был бы оправдан,
если бы ученым можно было поставить в вину, что они не сделали предметом своего изучения и
самого человека. Потому что опасность для современного человечества происходит не столько из
его способности властвовать над физическими процессами, сколько из его неспособности разумно
направлять процессы социальные. Однако в основе этой неспособности лежит именно
непонимание причин, которое является - как я хотел бы показать - непосредственным
следствием тех самых помех к самопознанию.
Они препятствуют исследованию именно тех и только тех явлений человеческой жизни,
которые кажутся людям имеющими высокую ценность; иными словами, тех, которыми мы
гордимся. Не может быть излишней резкость следующего утверждения: если нам сегодня
основательно известны функции нашего пищеварительного тракта - и на основании этого
медицина, особенно кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь
обязаны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих органов ни в ком не
вызывает особого почтения и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бессилии
останавливается перед патологическим разложением своих социальных структур, если оно - с
атомным оружием в руках - в социальном плане не умеет себя вести более разумно, нежели
любой животный вид, - это в значительной степени обусловлено тем обстоятельством, что
собственное поведение высокомерно переоценивается и, как следствие, исключается из числа
природных явлений, которые можно изучать.
12. Проповедь смирения.
Все, что содержится в предыдущих одиннадцати главах, - это научное естествознание.
Приведенные факты достаточно проверены, насколько это вообще можно утверждать в
отношении результатов такой молодой науки, как сравнительная этология. Однако теперь мы
оставим изложение того, что выявилось в наблюдениях и в экспериментах с агрессивным
поведением животных, и обратимся к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-нибудь
применимое к человеку, полезное для предотвращения тех опасностей, которые вырастают из его
собственного агрессивного инстинкта.
Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усматривают оскорбление рода людского.
Человеку слишком хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким, что по самой своей
сути не принадлежит остальной природе, а противостоит ей как нечто иное и высшее.
Упорствовать в этом заблуждении - для многих людей потребность. Они остаются глухи к
мудрейшему из наказов, какие когда-либо давал им мудрец, - к призыву "познай себя"; это слова
Хилона, хотя обычно их приписывают Сократу. Что же мешает людям прислушаться к ним?
Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмоциями. Первое из них легко устранимо у
каждого разумного человека; второе, при всей его пагубности, все же заслуживает уважения;
третье понятно в свете духовной эволюции - и потому его можно простить, но с ним управиться,
пожалуй, труднее всего на свете. И все они неразрывно связаны и переплетены с тем
человеческим пороком, о котором древняя мудрость гласит, что он шагает впереди падения, - с
гордыней. Я хочу прежде всего показать эти препятствия, одно за другим; показать, каким образом
они вредят. А затем постараюсь по мере сил способствовать их устранению.
Первое препятствие - самое примитивное. Оно мешает самопознанию человека тем, что
запрещает ему увидеть историю собственного возникновения. Эмоциональная окраска и упрямая
сила такого запрета парадоксальным образом возникают из-за того, что мы очень похожи на
наших ближайших родственников. Людей было бы легче убедить в их происхождении, если бы они
не были знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы образного восприятия не позволяют нам
видеть в обезьяне - особенно в шимпанзе - просто животное, как все другие, а заставляют
разглядеть в ее физиономии человеческое лицо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный
человеческой меркой, кажется чем-то ужасным, дьявольской карикатурой на нас. Уже с гориллой,
отстоящей от нас несколько дальше в смысле родства, и уж тем более с орангутангом, мы
испытываем меньшие трудности. Лица стариков - причудливые дьявольские маски - мы
воспринимаем вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то красоту. С шимпанзе это
совершенно невозможно. Он выглядит неотразимо смешно, но при этом настолько вульгарно,
настолько отталкивающе, - таким может быть лишь совершенно опустившийся человек. Это
субъективное впечатление не так уж ошибочно: есть основания предполагать, что общие предки
человека и шимпанзе по уровню развития были гораздо выше нынешних шимпанзе. Как ни смешна
сама по себе эта оборонительная реакция человека по отношению к шимпанзе, ее тяжелая
эмоциональная нагрузка склонила очень многих ученых к построению совершенно
безосновательных теорий о возникновении человека. Хотя происхождение от животных не
отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо перепрыгивается серией логических кульбитов,
либо обходится изощренными окольными путями.
Второе препятствие к самопознанию - это эмоциональная антипатия к признанию того, что
наше поведение подчиняется законам естественной причинности. Бернгард Хассенштайн дал
этому определение "антикаузальная оценка". Смутное, похожее на клаустрофобию чувство
несвободы, которое наполняет многих людей при размышлении о всеобщей причинной
предопределенности природных явлений, конечно же, связано с их оправданной потребностью в
свободе воли и со столь же оправданным желанием, чтобы их действия определялись не
случайными причинами, а высокими целями.
Третье великое препятствие человеческого самопознания - по крайней мере в нашей
западной культуре - это наследие идеалистической философии. Она делит мир на две части: мир
вещей, который идеалистическое мышление считает в принципе индифферентным в отношении
ценностей, и мир человеческого внутреннего закона, который один лишь заслуживает признания
ценности. Такое деление замечательно оправдывает эгоцентризм человека, оно идет навстречу
его антипатии к собственной зависимости от законов природы - и потому нет ничего
удивительного в том, что оно так глубоко вросло в общественное сознание. Насколько глубоко -
об этом можно судить по тому, как изменилось в нашем немецком языке значение слов "идеалист"
и "материалист"; первоначально они означали лишь философскую установку, а сегодня содержат
и моральную оценку. Необходимо уяснить себе, насколько привычно стало, в нашем западном
мышлении, уравнивать понятия "доступное научному исследованию" и "в принципе оценочно-
индифферентное". Меня легко обвинить, будто я выступаю против этих трех препятствий
человеческого самопознания лишь потому, что они противоречат моим собственным научным и
философским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от подобных обвинений. Я выступаю
не как закоренелый дарвинист против неприятия эволюционного учения, и не как
профессиональный исследователь причин - против беспричинного чувства ценности, и не как
убежденный материалист - против идеализма. У меня есть другие основания. Сейчас
естествоиспытателей часто упрекают в том, будто они накликают на человечество ужасные
напасти и приписывают ему слишком большую власть над природой. Этот упрек был бы оправдан,
если бы ученым можно было поставить в вину, что они не сделали предметом своего изучения и
самого человека. Потому что опасность для современного человечества происходит не столько из
его способности властвовать над физическими процессами, сколько из его неспособности разумно
направлять процессы социальные. Однако в основе этой неспособности лежит именно
непонимание причин, которое является - как я хотел бы показать - непосредственным
следствием тех самых помех к самопознанию.
Они препятствуют исследованию именно тех и только тех явлений человеческой жизни,
которые кажутся людям имеющими высокую ценность; иными словами, тех, которыми мы
гордимся. Не может быть излишней резкость следующего утверждения: если нам сегодня
основательно известны функции нашего пищеварительного тракта - и на основании этого
медицина, особенно кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь
обязаны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих органов ни в ком не
вызывает особого почтения и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бессилии
останавливается перед патологическим разложением своих социальных структур, если оно - с
атомным оружием в руках - в социальном плане не умеет себя вести более разумно, нежели
любой животный вид, - это в значительной степени обусловлено тем обстоятельством, что
собственное поведение высокомерно переоценивается и, как следствие, исключается из числа
природных явлений, которые можно изучать.