Агрессия и любовь. Резюме.
К.Лоренц, Агрессия
11. Союз.
[...]
Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой
агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим
созданиям предначертано развитие постоянной дружбы и братского единения отдельных особей;
но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного не бывает никогда, их объединение
всегда совершенно анонимно. Личные узы, персональную дружбу мы находим только у животных с
высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем эти узы тем прочнее, чем агрессивнее
соответствующий вид. Едва ли есть рыбы агрессивнее цихлид и птицы агрессивнее гусей.
Общеизвестно, что волк - самое агрессивное животное из всех млекопитающих ("bestia senza
pace" у Данте); он же - самый верный из всех друзей. Если животное в зависимости от времени
года попеременно становится то территориальным и агрессивным, то неагрессивным и
общительным, - любая возможная для него персональная связь ограничена периодом
агрессивности.
Персональные узы возникли в ходе великого становления, вне всяких сомнений, в тот момент,
когда у агрессивных животных появилась необходимость в совместной деятельности двух или
более особей ради какой-то задачи сохранения вида; вероятно, главным образом ради заботы о
потомстве. Несомненно, что личные узы и любовь во многих случаях возникли из внутривидовой
агрессии, в известных случаях это происходило путем ритуализации переориентированного
нападения или угрозы. Поскольку возникшие таким образом ритуалы связаны лично с партнером,
и поскольку в дальнейшем, превратившись в самостоятельные инстинктивные действия, они
становятся потребностью, - они превращают в насущную потребность и постоянное присутствие
партнера, а его самого - в "животное, эквивалентное дому".
Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. За время долгих
эпох в истории Земли наверняка появлялись животные, исключительно свирепые и агрессивные.
Почти все рептилии, каких мы знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в
древности это было иначе. Однако личные узы мы знаем только у костистых рыб, у птиц и у
млекопитающих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до позднего мезозоя. Так что
внутривидовой агрессии без ее контр-партнера, без любви, бывает сколько угодно; но любви без
агрессии не бывает.
Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой
агрессии. В отличие от обычной агрессии она бывает направлена на индивида, в точности как и
любовь, и по-видимому любовь является предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть
можно, наверно, лишь то, что когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше социальным поведением
некоторых животных - прежде всего диких гусей - и человека. Все прописные истины наших
пословиц кажутся в той же мере подходящими и для этих птиц. Будучи эволюционистами и
дарвинистами с колыбели, мы можем и должны извлечь из этого важные выводы. Прежде всего
мы знаем, что самыми последними общими предками птиц и млекопитающих были примитивные
рептилии позднего девона и начала каменноугольного периода, которые наверняка не обладали
высокоразвитой общественной жизнью и вряд ли были умнее лягушек. Отсюда следует, что
подобия социального поведения у серых гусей и у человека не могут быть унаследованы об общих
предков; они не "гомологичны", а возникли - это не подлежит сомнению - за счет так
называемого конвергентного приспособления. И так же несомненно, что их существование не
случайно; вероятность - точнее, невероятность - такого совпадения можно вычислить, но она
выразилась бы астрономическим числом нулей.
Если в высшей степени сложные нормы поведения - как, например, влюбленность, дружба,
иерархические устремления, ревность, скорбь и т.д. и т.д. - у серых гусей и у человека не только
похожи, но и просто-таки совершенно одинаковы до забавных мелочей - это говорит нам
наверняка, что каждый такой инстинкт выполняет какую-то совершенно определенную роль в
сохранении вида, и притом такую, которая у гусей и у людей почти или совершенно одинакова.
Поведенческие совпадения могут возникнуть только так.
Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в "безошибочные инстинкты" и прочие чудеса,
мы считаем самоочевидным, что каждый такой поведенческий акт является функцией
соответствующей специальной телесной структуры, состоящей из нервной системы, органов
чувств и т.д.; иными словами - функцией структуры, возникшей в организме под давлением
отбора. Если мы - с помощью какой-нибудь электронной или просто мысленной модели -
попытаемся представить себе, какую сложность должен иметь физиологический аппарат такого
рода, чтобы произвести хотя бы, к примеру, социальное поведение триумфального крика, то с
изумлением обнаружим, что такие изумительные органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то совсем
простеньким в сравнении с этим аппаратом.
Чем сложнее и специализированное два органа, аналогично устроенных и выполняющих одну и
ту же функцию, тем больше у нас оснований объединить их общим, функционально определенным
понятием - и обозначить одним и тем же названием, хотя их эволюционное происхождение
совершенно различно. Если, скажем, каракатицы или головоногие, с одной стороны, и
позвоночные, с другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построены по одному и
тому принципу линзовой камеры и в обоих случаях состоят из одних и тех же конструктивных
элементов - линза, диафрагма, стекловидное тело и сетчатка, - то нет никаких разумных
доводов против того, чтобы оба органа - у каракатиц и у позвоночных - называть глазами, безо
всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе позволить и в отношении элементов
социального поведения высших животных, которое как минимум по многим признакам аналогично
поведению человека.
Высокомерным умникам сказанное в этой главе должно послужить серьезным
предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к привилегированному классу
млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведения, который соединяет
определенных индивидов на всю жизнь и превращается в сильнейший мотив, определяющий все
поступки, который пересиливает все "животные" инстинкты - голод, сексуальность, агрессию и
страх - и создает общественные отношения в формах, характерных для данного вида. Такой
союз по всем пунктам аналогичен тем отношениям, какие у нас, у людей, складываются на основе
любви и дружбы в их самом чистом и благородном проявлении.
11. Союз.
[...]
Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой
агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим
созданиям предначертано развитие постоянной дружбы и братского единения отдельных особей;
но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного не бывает никогда, их объединение
всегда совершенно анонимно. Личные узы, персональную дружбу мы находим только у животных с
высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем эти узы тем прочнее, чем агрессивнее
соответствующий вид. Едва ли есть рыбы агрессивнее цихлид и птицы агрессивнее гусей.
Общеизвестно, что волк - самое агрессивное животное из всех млекопитающих ("bestia senza
pace" у Данте); он же - самый верный из всех друзей. Если животное в зависимости от времени
года попеременно становится то территориальным и агрессивным, то неагрессивным и
общительным, - любая возможная для него персональная связь ограничена периодом
агрессивности.
Персональные узы возникли в ходе великого становления, вне всяких сомнений, в тот момент,
когда у агрессивных животных появилась необходимость в совместной деятельности двух или
более особей ради какой-то задачи сохранения вида; вероятно, главным образом ради заботы о
потомстве. Несомненно, что личные узы и любовь во многих случаях возникли из внутривидовой
агрессии, в известных случаях это происходило путем ритуализации переориентированного
нападения или угрозы. Поскольку возникшие таким образом ритуалы связаны лично с партнером,
и поскольку в дальнейшем, превратившись в самостоятельные инстинктивные действия, они
становятся потребностью, - они превращают в насущную потребность и постоянное присутствие
партнера, а его самого - в "животное, эквивалентное дому".
Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. За время долгих
эпох в истории Земли наверняка появлялись животные, исключительно свирепые и агрессивные.
Почти все рептилии, каких мы знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в
древности это было иначе. Однако личные узы мы знаем только у костистых рыб, у птиц и у
млекопитающих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до позднего мезозоя. Так что
внутривидовой агрессии без ее контр-партнера, без любви, бывает сколько угодно; но любви без
агрессии не бывает.
Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой
агрессии. В отличие от обычной агрессии она бывает направлена на индивида, в точности как и
любовь, и по-видимому любовь является предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть
можно, наверно, лишь то, что когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше социальным поведением
некоторых животных - прежде всего диких гусей - и человека. Все прописные истины наших
пословиц кажутся в той же мере подходящими и для этих птиц. Будучи эволюционистами и
дарвинистами с колыбели, мы можем и должны извлечь из этого важные выводы. Прежде всего
мы знаем, что самыми последними общими предками птиц и млекопитающих были примитивные
рептилии позднего девона и начала каменноугольного периода, которые наверняка не обладали
высокоразвитой общественной жизнью и вряд ли были умнее лягушек. Отсюда следует, что
подобия социального поведения у серых гусей и у человека не могут быть унаследованы об общих
предков; они не "гомологичны", а возникли - это не подлежит сомнению - за счет так
называемого конвергентного приспособления. И так же несомненно, что их существование не
случайно; вероятность - точнее, невероятность - такого совпадения можно вычислить, но она
выразилась бы астрономическим числом нулей.
Если в высшей степени сложные нормы поведения - как, например, влюбленность, дружба,
иерархические устремления, ревность, скорбь и т.д. и т.д. - у серых гусей и у человека не только
похожи, но и просто-таки совершенно одинаковы до забавных мелочей - это говорит нам
наверняка, что каждый такой инстинкт выполняет какую-то совершенно определенную роль в
сохранении вида, и притом такую, которая у гусей и у людей почти или совершенно одинакова.
Поведенческие совпадения могут возникнуть только так.
Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в "безошибочные инстинкты" и прочие чудеса,
мы считаем самоочевидным, что каждый такой поведенческий акт является функцией
соответствующей специальной телесной структуры, состоящей из нервной системы, органов
чувств и т.д.; иными словами - функцией структуры, возникшей в организме под давлением
отбора. Если мы - с помощью какой-нибудь электронной или просто мысленной модели -
попытаемся представить себе, какую сложность должен иметь физиологический аппарат такого
рода, чтобы произвести хотя бы, к примеру, социальное поведение триумфального крика, то с
изумлением обнаружим, что такие изумительные органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то совсем
простеньким в сравнении с этим аппаратом.
Чем сложнее и специализированное два органа, аналогично устроенных и выполняющих одну и
ту же функцию, тем больше у нас оснований объединить их общим, функционально определенным
понятием - и обозначить одним и тем же названием, хотя их эволюционное происхождение
совершенно различно. Если, скажем, каракатицы или головоногие, с одной стороны, и
позвоночные, с другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построены по одному и
тому принципу линзовой камеры и в обоих случаях состоят из одних и тех же конструктивных
элементов - линза, диафрагма, стекловидное тело и сетчатка, - то нет никаких разумных
доводов против того, чтобы оба органа - у каракатиц и у позвоночных - называть глазами, безо
всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе позволить и в отношении элементов
социального поведения высших животных, которое как минимум по многим признакам аналогично
поведению человека.
Высокомерным умникам сказанное в этой главе должно послужить серьезным
предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к привилегированному классу
млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведения, который соединяет
определенных индивидов на всю жизнь и превращается в сильнейший мотив, определяющий все
поступки, который пересиливает все "животные" инстинкты - голод, сексуальность, агрессию и
страх - и создает общественные отношения в формах, характерных для данного вида. Такой
союз по всем пунктам аналогичен тем отношениям, какие у нас, у людей, складываются на основе
любви и дружбы в их самом чистом и благородном проявлении.