Непридуманная история
фото взято здесь
Летом 1982 года мой лучший друг Юра О. предложил съездить вместе в Москву на два-три дня по делам.
Мы были молоды, легки на подъем, и вскоре уже ехали в купейном вагоне проходящего через Донбасс пассажирского поезда сообщением «Минск - Москва». Поезд ехал не скоро, останавливался на всех станциях, кроме уж совсем маленьких, скорее похожих на полустанки. Дорога в столицу занимала ровно сутки, состав прибывал на Павелецкий вокзал.
Но нас не тяготила эта неспешность. Когда тебе всего двадцать с небольшим, два года армейской службы остались в прошлом, когда полно сил, энергии - жизнь кажется такой длинной, все ее лучшие, светлые, заманчивые моменты находятся, еще впереди, на горизонте. Сутки на узкой вагонной полке пролетали в бесконечных разговорах на самые разные темы, перемежавшихся праздной дремотой.
Вагон монотонно вздрагивал на стыках рельс, в такт ему дробно и жалобно звенели чайные ложечки в граненых стаканах, помещенных в блестящих металлических подстаканниках. Когда состав начинал тормозить на подходе к очередной станции, вагон сотрясала крупная дрожь, вибрация передавалась и стаканам с прилипшими ко дну остатками заваренного чая - они дребезжали в подстаканниках, а те кружились в хаотичном танце по исцарапанной пластиковой поверхности столика, тараня друг с друга.
Из-за летней духоты двери в купе не закрывались, и мимо дверного проема суетливо сновали взад-вперед разомлевшие от жары пассажиры с потными лицами и вафельными полотенцами на плече или на шее, всякий раз оглядывая наше купе потерянными глазами и думая о чем-то своем.
Соседом на противоположной полке оказался поляк - полноватый с круглым лицом, он выглядел лет на десять старше нас. Поляк неплохо говорил по-русски, хотя и с акцентом. Мы набросились с расспросами о том, о чем тогда советские газеты писали мало, сбивчиво и непонятно, но что у всех было на слуху: о профсоюзе Солидарность, гданьском электрике Лехе Валенсе и военном положении в Польше, введенном генералом Ярузельским. Сосед как-то снисходительно оглядывал нас и отвечал на вопросы уклончиво, неясными полунамеками - почти так, как сообщалось об этом в «Известиях».
Мы оставили его в покое и достали из черного пластмассового плоского портфеля, который именовался гордым словом «дипломат», самоучитель английского языка. Дело в том, что выучить английский было одной из наших обоюдных навязчивых идей, которая родилась спонтанно еще во время армейской службы. Поскольку школьные познания этого предмета были бесконечно малы и стремились к нулю, приходилось начинать с самых азов. Поляк, обнаруживший себя еще и знатоком английского, прислушивался к нашим жалким потугам, затем стал поправлять нас, услышав ошибки в произношении, а затем и экзаменовать, предлагая перевести на русский различные словосочетания и короткие предложения.
Удивительно, но я до сих пор помню одну фразу, которую он произнес на английском негромко и значительно уже в вагонных вечерних сумерках:
-- We must strike.
Тогда мы с другом так и не смогли ее перевести на русский язык, постольку не знали значения последнего слова, предлагали разные варианты - сосед лишь отрицательно мотал головой. Просили, чтобы он, наконец, перевел загадочное предложение.
-- Нет, подумайте сами, - отвечал поляк непреклонным тоном, затем разделся, лег на свою нижнюю полку, укрывшись простыней, отвернулся к стенке и сразу заснул.
Время от времени в темное и тесное купейное пространство врывался беглый свет станционных фонарей, встречные составы также ослепляли нас ярким белым заревом тепловозного прожектора, затем через несколько мгновений оглушали грохотом вагонных колес. Теплый июльский ветер яростно трепал белый лоскут занавески в слепом проеме приоткрытого окна.
Мы еще долго говорили громким шепотом о прочитанных книгах, девушках, смысле жизни, любви, церковном служении, планах на будущее, перебивая друг друга и хаотично перескакивая с одной темы на другую, пока нас не сморили колесная дробь и дневная усталость
Прибыв в Москву ближе к вечеру следующего дня, первым делом стали думать о предстоящем ночлеге. Поселиться в московской гостинице в те времена было просто нереально. Тотальный дефицит, как самая характерная примета советского бытия, распространялся, в том числе, и на гостиничный сервис. Снять номер в недорогой московской гостинице можно было, только имея определенные связи или бронь для командированных.
Но существовал запасной вариант - переночевать в помещении церкви евангельских христиан-баптистов, что в Малом Вузовском переулке. Дело в том, что в старинном здании, принадлежащем московской церкви, размещалась резиденция ВСЕХБ - единственного официального церковного союза баптистов всего Советского Союза. Для встречи с руководящими работниками по церковным вопросам приезжало немало верующих со всей страны, многие из них останавливались прямо в церкви и ночевали в спартанской обстановке. Ясности ради надо напомнить: существенная часть населения жила тогда в очень скромных жилищных и бытовых условиях, и подобный ночлег в столице воспринимался как удача.
Благодаря устной молве, среди верующих баптистских общин было давно известно, что, оказавшись в Москве, можно скоротать ночь в церкви на предложенной раскладушке. Единственное условие: наличие паспорта и подтверждение того, что на самом деле являешься членом поместной церкви ЕХБ. Транспортные артерии гигантского по площади государства проходили через его столицу, в бессонных огромных чревах семи московских железнодорожных вокзалов и нескольких аэропортов ежесуточно обретались массы странствующего люда. Кроме того, многие (в том числе и верующие) приезжали в Москву в надежде купить хоть что-то из одежды, обуви, продуктов - самая большая страна в мире жила в условиях всеобщего перманентного дефицита, но столица снабжалась товарами и продуктами немного лучше.
Итак, выйдя из метро в самом центре, мы с другом минут пятнадцать блуждали лабиринтами тихих московских переулков и вскоре уже открывали массивную деревянную дверь во внешне неприметном трехэтажном здании церкви, встроенном в сплошную вереницу домов с самыми разными фасадами. Прошли узким коридором по плиточному полу, поднялись по ступенькам к входу, ведущему в основной зал.
У окошка застекленной конторки, устроенной для дежурных прямо под крутой и старинной чугунной лестницей, ведущей на второй этаж, стояли уже несколько приезжих.
-- Мест у нас для ночлега на сегодня нет! - категорично объявлял пенсионного возраста мужчина в костюме и галстуке, сидя за столом с громоздким телефоном и сердито взглядывая поверх массивных очков на посетителей по ту сторону перегородки, - людей и так уже много - негде класть.
Сегодня явно был не наш день.
Его седовласый напарник стоял за спиною дежурного в узком проходе между столом и диванчиком, и перебирал ключи, висевшие ровными рядами в большой раме, прикрепленной к стене. Временами он оставлял свои пронумерованные ключи в покое, оборачивался к посетителям, кивал в знак согласия и сокрушенно подтверждал:
-- Да-да, это правда: места совсем не осталось…
Он также был одет в скромную, аккуратную пиджачную пару, клетчатую рубашку и галстук, из оттопыренного нагрудного кармана выглядывали мягкий клеенчатый чехол для очков, пластмассовая расческа в футлярчике и колпачки нескольких шариковых ручек. Так одевались почти все мужчины - пенсионеры - прихожане городских евангельских церквей.
Время шло, остальные приезжие как-то и куда-то рассеялись, мы же с Юрой топтались у стенки, напряженно соображая, что же делать дальше. Суровые блюстители врат ходили мимо по делам, никого вокруг как-бы не замечая, но потом один из них остановился напротив, смерил нас с головы до ног оценивающим взглядом:
-- Так из какой вы, говорите, церкви?
Мы повторили, откуда приехали.
-- А дайте-ка ваши паспорта.
Это прозвучало обнадеживающе - мы потянулись в карманы за документами и проследовали к окошку. Он прошел в конторку, сел за стол, сдвинул очки на кончик носа и стал не торопясь листать странички паспортов.
-- Так кто у вас, говорите, пресвитером в общине? - ровным, скучным голосом спросил дежурный, не поднимая головы и не переставая разглядывать документы.
Мы с готовностью и кристально чистой совестью назвали фамилию, имя, отчество пресвитера. Вопрошатель поднял брови и чуть заметно, сдержанно кивнул, что, наверное, можно было расценить как «ну, допустим, знаю, слышал о таком». Затем последовал проверочный вопрос о старшем пресвитере по области и еще что-то. И хотя администратор еще продолжал рассказывать назидательным тоном о том, что приезжая в столицу, следует предварительно позаботиться о ночлеге, а московская церковь - это отнюдь не гостиница, было видно, что он тем временем вписывает данные из паспортов в пухлый журнал.
Кажется были все основания перевести дух.
Удивительное дело: как только несложная процедура оформления была закончена, надменного дежурного будто бы подменили. Возвращая паспорта, он уже улыбался и шутил, в глазах не было прежнего колючего льда.
В небольшой комнатке-кладовой нам выдали по комплекту постельного белья и раскладушки - очень легкие по весу и компактные раскладные походные кровати из гнутых алюминиевых трубок и плотной ткани защитного цвета, по периметру соединенной с каркасом посредством множества коротких пружинок. Такие раскладушки продавались в магазинах «Спорттовары», стоили двенадцать рублей пятьдесят копеек и висели в тесных квартирах на стене где-то в кладовке или на балконе почти в каждой советской семье - на случай приезда родственников или гостей.
Затем все отправились пить чай в часть здания, находившуюся по правую сторону от входа в основной зал. Пройдя массивные филенчатые двери, много раз за свою историю перекрашенные, гости оказывались в большой столовой с высокими потолками, дальше следовала кухня. Обстановка в столовой была простой и скромной: окрашенные в блекло-зеленый цвет стены, старомодные латунные светильники с плафонами из толстого матового стекла, пара-тройка репродукций в деревянных рамах с библейскими стихами-изречениями, длинные столы покрыты клеенкой, на полу - истертый линолеум.
Именно с этой комнатой у меня связано немало теплых воспоминаний. Именно здесь довелось встретиться, близко познакомиться с интересными людьми, собеседниками, христианами со всего Советского Союза.
За неспешным вечерним чаем и общением незаметно пролетало время, на улице становилось темно - там в который раз за вечер печатал тяжелый шаг караульный наряд с автоматами Калашникова за плечами. Прямо в окна столовой с противоположной стороны узкого переулка смотрел фасад какого-то то ли военного училища, то ли госпиталя - уже не помню, и его охраняли вооруженные караулы. Центр Москвы был нашпигован подобными учреждениями, а здесь, в самом сердце столицы, был хотя и крошечный, но христианский оазис: все вокруг, включая поваров, уборщиц, дежурных, были верующими. На втором этаже располагались кабинеты руководителей всесоюзного церковного Совета - председателя, генерального секретаря и прочих руководящих работников. На этом же этаже по левую руку от старинной чугунной лестницы находился Международный Отдел - самое загадочное место в церкви. Высокие двери его почти всегда были закрыты, но иногда, в дневное время они открывались, впуская или выпуская группу из нескольких человек, и тогда по коридору моментально проносилось:
-- Иностранцы!
Иностранцы проходили совсем рядом - люди из другого, неведомого мира, и на них всех лежала незримая печать инаковости. Пожилые джентльмены с идеально причесанными седыми волосами, с лицами почти совсем без морщин, похожими на бруски розового земляничного мыла. В очках с дымчатыми стеклами и в тонкой золотой оправе, в хорошо сшитых клубных пиджаках нараспашку. Идя по коридору и привычно улыбаясь, они разглядывали с любопытством и одновременно некоей неуверенностью находящихся там разом стихших разношерстных посетителей со всех городов и весей Советского Союза. Вокруг иностранных братьев суетились референты и переводчики. Делегация вместе с сопровождающими следовала к главному выходу и рассаживалась в черные автомобили Волга ГАЗ - 24.
Но тем поздним летним вечером в помещении церкви, разумеется, не было ни важных руководящих братьев, ни иностранцев. Давно ушли хористы, проводившие репетицию (такие репетиции назывались спевками), остались только дежурные, кухонные работники и гости со всей страны, разместившиеся на ночлег в церкви. Входные двери были надежно заперты изнутри на огромные засовы. Все сидели за длинными столами и пили чай с пирожками, и прочей привезенной с собой снедью.
Больше всех привлекал к себе внимание брат на вид лет далеко за пятьдесят, которого звали Григорием Васильевичем. Он говорил не переставая: рассказывал истории из своей жизни, приводил назидательные примеры из практики служения и предлагал всем присутствующим вместе подумать над трудными местами из Библии.
-- Друзья, а как вы понимаете двадцать третий стих из четвертой главы Бытия, - Григорий Васильевич привычно листал странички Библии карманного формата, - « Ада и Цилла! Послушайте голоса моего; жены Ламеховы! Внимайте словам моим: я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне»?
(Окончание - в завтрашнем посте)