Как бороться с лётными суевериями
Статья про минских летчиков и аэропланы 1923 года получилась сперва слишком длинной, пришлось ее урезать. Вот и этот фрагмент был сокращен до одного абзаца. А материал-то интересный, приведу его хотя бы здесь.
Валентин Михайлович Зернов
Яков Владимирович Смушкевич
Летчики (а особенно летчики тех, давних времен), как известно, люди суеверные. Зернов в этом отношении не был исключением, причем к традиционным русским суевериям (до наших дней дошла, например, привычка вместо «последний полет» говорить «крайний полет»; что, возможно, уместно у летчиков, смешно звучит в современной очереди: «Кто крайний?») он привез из Оксфорда и английские. В эскадрилье, которой он командовал, не прикуривали третьим от одной спички, опасались фотографироваться перед полетом и так далее.
О том, как удалось преодолеть эти суеверия, рассказано в книге Г. Д. Табачника «Слава не меркнет» (М.: Политиздат, 1967. С. 14-15.), посвященной самому, пожалуй, известному белорусскому авиатору Якову Смушкевичу, дважды Герою Советского Союза, который в 1922 году был назначен политруком в эскадрилью Зернова. В этой статье мы не упоминаем его лишь потому, что двадцатилетний Смушкевич тогда только начинал учиться летать и потому участия в показательных полетах не принимал. Все было еще впереди.
В Минске началась служба Смушкевича в авиации. Он был назначен в эскадрилью, которой командовал один из первых летчиков, заслуживших орден Боевого Красного Знамени, - Валентин Михайлович Зернов.
Подтянутый, до блеска выбритый Зернов встретил его подчеркнуто вежливо.
- Мм-да, - с расстановкой произнес он, критически оглядывая сутуловатую фигуру Смушкевича, в которой не было, если не считать формы, решительно ничего военного. - Ну что ж, пойдемте, - Зернов вздохнул, словно смиряясь с неизбежным, - представлю вас.
- Благородные пилоты и многоуважаемые летчики, - начал он, когда они вошли в заполненную людьми большую комнату штаба. - Позвольте представить вам высокочтимого нового политрука эскадрильи...
Смушкевич с удивлением выслушал эту высокопарную тираду. Ему уже рассказывали раньше много занятного об этом человеке. Рассказывали, что Зернов вывез из Англии, где он учился, приверженность не только к изысканной манере обращения, что он и продемонстрировал сейчас, но и к различным суевериям и приметам, которые от него переняли и остальные летчики.
Первого мая после обычных тренировочных полетов были запланированы праздничный концерт и самодеятельный спектакль. Смушкевич привез на аэродром фотографа, который из окна сделал снимки, которые вечером и были розданы удивленным, но, кажется, уже не испуганным летчикам.
Но не так просто было решить этот вопрос с Зерновым…
Политрук отправился за кулисы. Войдя в гримерную, он присел перед зеркалом, примеряя парик: сегодня ему предстояло сыграть главную роль в пьесе Мольера «Проделки Скапена». «Игра-то ведь уже началась, - подумал он, - а теперь продолжим». Рядом в гриме Арганта сидел Зернов. Улучив момент, когда он отвернулся, Смушкевич положил перед ним фотографию. Совершенно ошеломленный, Зернов, который уже вошел в образ, только и смог произнести:
- Этакая дерзость! И как провел! Удача твоя, что получился неплохо. И посему тебя прощаю...
- Ах, сударь, мне много легче стало после ваших слов! - продекламировал Смушкевич, и оба расхохотались.
Спектакль имел шумный успех .