Из книги "ТРИ ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ПОСВЯЩЕНИЯ"
СРЕДИ СЛЕПЫХ И ОЧЕНЬ СИЛЬНО ПЬЮЩИХ
51
Гости сюда, к Антонине, добирались редко. Ведь как было в общаге - втемяшилось в башку, слетали в гастроном и без предупреждения забрели. Что у хозяев найдется, то и ладно. А тут приходилось уславливаться заранее; искать время, когда это всем удобно, и, раз уж сделано официальное приглашение, специально готовиться к торжественному приему -- драить, жарить, покупать вино, кому какое по вкусу; сочинять тосты, думать о конфетах детишкам, -- то есть делать все то, отчего устаешь до чертиков, и потом до самого утра не отпускает мигрень. Ну, а хуже всего, если принимать участие в вечеринке вознамеревался и Барсук. Он заваливался сюда, к счастью, лишь изредка - постираться, принять душ, да оставался, бывало, чтобы сыграть роль хозяина семьи. Это Антонину просто бесило. Но не гнать же его взашей!
Она сдерживала себя и зря, потому что немедленно начинал противно ныть измученный левый глаз. «Синдром Барсука» -- так называла Антонина сей неоспоримый медицинский факт. Глазом этим она уже ничего не видела. Сначала еще сохранялось ощущение света. А позже и того не осталось. Но это ладно. Куда горше, что глаз все чаще болел и, чем дальше, тем сильнее. Антонина прекрасно знала, что парные органы поражаются, как правило, вместе, и очень боялась, что начнет сдавать и без того маломощное правое око, которое ей давало возможность относительно уверенно ориентироваться в пространстве, а с сильными очками, диоптрий в пятнадцать, и читать, если, конечно, книгу придвинуть вплотную к носу.
В НИИ, где ей некогда исковеркали зрение, отчего она это заведение, мягко говоря, ненавидела, пришлось, все же, заглянуть. Бобровниковой она, слава богу, нигде не встретила, но врач, который ею занялся, довел ее до холодного пота. Он долго пялился в подзорную трубку, направленную в самый центр слепого пятна, пока она сидела на крутящемся стульчике перед аппаратом для изучения глазного дна, утвердив подбородок на специальной выемке под объективом и тесно прижавшись лбом к холодной дуге, пущенной поверху; пускал ослепительные зайчики; заставлял ворочать изболевшимся глазом вверх, вниз и в стороны; заливал его расширяющими зрачок каплями и снова всматривался в открывавшуюся ему картину распада, а завершил свои манипуляции, решительно отодвинувшись от прибора, кратким приговором. «Этот глаз уже мертвый. Если не хотите, чтобы погиб и второй, надо его убрать. Операция послезавтра». Антонина кивнула ему обреченно и подалась прочь.
По дороге домой хорошенько поразмыслила над своей проблемой и пришла к заключению, что выхода нет. Она знала, что если ослепнет, покончит с собой, не задумываясь. Да, вокруг нее жили и в ус не дули десятки абсолютно, безнадежно слепых. Но она была из другого садика. Ей не судилось научиться всему тому, что большинство из них умело с раннего детства. Для нее полная слепота была равноценна смертной казни. Услышь это Зинаида, она тут же взметнулась бы в крике: мол, ты обязана думать о детях! Антонина и думала. Но по-своему. Им на фиг не нужна была ослепшая мамка. В поводыри они не годились.
Операция много времени не заняла. Антонине почудилось, что извлечение глазного яблока прошло мгновенно. Подцепил равнодушный хирург червивую падалицу ложкой, и одним движением вывернул. Проще твоего Бунюэля с его располосованным бритвой глазом на лекции в Доме кино. Впечатление было обманчивым. В действительности она проспала минут сорок, и видеть или чувствовать ничего не могла. Но бессознательный образ был клейким, навязчивым и сопровождался резкими болями. Отделаться от него долго не удавалось.
Рана заживала в течение месяца, что потребовало от Антонины выполнения целого ряда антисептических и гигиенических процедур. Когда же пропала необходимость лопать таблетки и по нескольку раз на дню промокать и сушить ямку, оставшуюся на месте невидящего, вспученного органа, смешно сказать, зрения, Антонина попробовала непредвзято оценить свое новое лицо. Поднесла к нему зеркало, всмотрелась в свое отражение. Потерявшие естественную опору веки запали в пустую глазницу. Ей почудилось, что она сама себе сардонически подмигивает. Стало смешно и противно. Оставалось пристроить на глаз черную повязку, как у адмирала Нельсона или Кутузова. Подозвала детишек; спросила придирчиво, каково им видеть одноглазую мать? Те, как в сказке у Пушкина, согласно соврали, что она на свете всех милее, всех прекрасней и так далее. Антонина на лести ловить их не стала, а наутро отправилась на фабрику игрушек.
Существуют протезы ног, рук, стоп, кистей, самых разных конструкций и внешнего вида, от элементарных металлических шкворней до кибершедевров, починяющихся чуть ли не движению мысли. Все это великолепие производится на специальных заводах и стоит безумных денег. Но мало кто знает, что протезы глаз, фальшивые глазные яблочка с весьма достоверно нарисованными зрачками и радужками, фаянсовые или пластмассовые «геоиды» (этот термин Антонина отыскала в книжке по географии, где речь шла о геометрической форме сплющенного на полюсах земного шара) появляются на свет там же, где девчачьи куклы.
Антонина приехала на фабрику «Черноморская игрушка», чтобы заказать себе искусственный глазик и в один прекрасный день превратиться из кривого полководца (срвнение с пиратом ей в голову не приходило) в ослепительную Барби. Тут она, конечно, иронизировала, ибо понимала, что никакими усилиями не сможет придать себе черты гламурной очаровашки. Формат не тот. Однако, когда угрюмый и совершенно равнодушный к пикантности момента мастер втискивал в ее изболевшуюся глазницу большой и жесткий шаблон, она испытала чувство, похожее на эйфорию. Ведь в ее внешности намечался, все-таки, некоторый прогресс, не очень большой, но важный.
52
Эйфория прошла через месяц, когда она получила изделие на руки и, запершись в ванной, принялась пристраивать его на место. Холодный фаянсовый голыш не хотел помещаться в предназначенной для него выемке. Он выскальзывал из пальцев, выворачивался, застревал с дурацким перекосом между лобной костью и скулой, которые должны были зажать его намертво, что придавало картинке в зеркале явные черты ужастика.
Труды местного папы Карло большой радости ей не принесли. Антонине пришлось неделю учиться, пока она сподобилась пристраивать протез, как надо, чтобы он не вываливался из своего гнезда, а садился достаточно глубоко и прочно, не мешая векам моргать, не вызывая у нее самой острого ощущения, будто ее лицо безнадежно изуродовано посторонним предметом.
Изделие, несмотря на тщательные обмеры, произведенные фабричным умельцем, было определенно великовато. В предназначенную ему ямку оно кое-как поместилось, но со стороны казалось, будто Антонина, зажмурившись справа, левый глаз непонятно зачем распахнула во всю ширь, да так, что он едва не вылез на лоб. Делать было нечего. Антонина справедливо решила, что лучше уж такой результат, чем черная повязка; запретила себе переживать по этому поводу впредь, спряталась за черными очками и снова, как уже бывало в Местечке, задумалась об учебе.
С Барсуком она не советовалась. Незачем было. Другое дело, один из ее старых поклонников, добродушный и щедрый на цветы и парфюмы Сережка. К моменту переезда Антонины из общаги на квартиру, он настолько раскрутился с торговлей компьютерами, что купил частный домик, задал ему евроремонт и поселился там с женой и двумя дочками, спокойный и благодушный, как турецкий паша. Дело было не в том, чтобы Сережка одобрил ее сумасшедший выбор -- Антонина решила изменить универу и податься не куда-нибудь, а в Юракадемию. Просто ей захотелось сбросить с себя дикую усталость; посидеть в его офисе, в тепле и уюте; отхлебнуть рядом с ним хорошего кофе, сдобренного коньячком; услышать, что он все еще считает ее выдающейся умницей, из тех, кому не место среди слепых и нищих; да просто посмотреть, спустя два года с их последней встречи, на этого увальня, такого неуклюжего в ласках и такого доброго, что когда-то хотелось удушить его счастливицу-жену, разумеется, в шутку, приправленную, тем не менее, горечью и сожалением.
Все это давно быльем поросло. И Сережка, некогда сдавшейся ей, если можно так выразиться, ненарочно, и об этом никогда не жалевший, полагал теперь точно так же. Они почирикали с часик о том, о сем, не будя лиха, скользких тем не затрагивая. Он всячески поддержал ее отчаянную затею с ВУЗом и в качестве вклада в ее быстрейшую реализацию презентовал Антонине серьезный комп, пригодный для установки программы-говорилки, позарез необходимой, если глазенки едва видят, а вызубрить надо прорву всякого разного материала.
Антонина водрузила фантастическую эту машину на стол, на парадном месте, прямо напротив тахты; умелец из каличей зарядил ее, всем, чем надо, и в комнате зазвучал космический голос диктора, известного слепым больше всех вместе взятых заслуженных и народных. С тех пор Антонину, если она не куховарила, гладила или стирала, Санька с Наташкой видели чаще всего в полумраке перед монитором, откуда падали на ее лицо, отсвечивая в громадных стеклах очков-телескопов, мерцающие синеватые блики. Она часами зачарованно вслушивалась в скрипучий, неземной, лишенный оттенков голос, механически отделяющий друг от друга слова, и ничего вокруг себя не замечала.
Приемную комиссию в Академии Антонина снова легко обвела вокруг пальца. Новых приемов изобретать не стала. Массивные очки, стальная гибкость фигурки; победно отброшенная назад грива густейших волос, рыжеватых от дешевой, по ее карману, едучей краски; уверенность в прохваченных светлым металлом интонациях; отчетливость дикции - все это могло сбить с толку и экстрасенса. Как бы то ни было, к концу лета она стала студенткой-заочницей ВУЗа, куда богатые отпрыски со всех концов города устремлялись за корочками юристов с тем же энтузиазмом, с каким их предки ломились в зубные техники.
Через год Антонина в юридической науке разочаровалась. Она поняла, что все усилия человечества в поисках справедливых норм сосущестования, и отдельных людей, и целых социальных образований, в ее замечательной стране на реальной жизни никак не сказались. Они к ней имели не больше отношения, чем, скажем, премудрости римского права к изготовлению холодца. Ей стало ясно, что, кем бы она ни стала впоследствии, маленьким юрисконсультом или крупным адвокатом, важно одно - знакомства, связи среди садистов-ментов или взяточников-судейских, которые любое дело могли повернуть по заказу хоть так, хоть эдак. Брать и давать - вот единственный путь к успеху. Конечно, можно и шею сломать, в момент загудеть на зону. Значит, нужно учиться маневрировать между капельками. Это открытие вызвало у Антонины устойчивую тошноту. Бросить учебу она не рискнула. Но твердо решила ни за что не платить.
53