Дэшилл Хэммет, "Компоненты правосудия"
Оригинал: Dashiell Hammett, “Fragments of Justice”, 2013
Перевод: А. Бударов
I
Его ноги потеряли гибкость и не могли толкать газонокосилку плавно, чтобы она не оставляла на лужайках тонкие извилистые полоски нескошенной травы - будто ряды новобранцев, впервые попавших на передовую, - а живая изгородь стояла необрезанной в течение многих дней, поскольку погода не благоприятствовала полноценной хватке его пальцев на ручках секатора. И тогда парковое руководство отправило Тима Гёрли на пенсию. И пенсию назначили такую, чтобы хватало на оплату еды и постели в очень скромном доме престарелых. Небольшой избыток шёл на табак. Если требовалось купить одежду, то добавляли ещё, но немного и не каждый месяц. Зрение и слух у него ослабели, так что нужда в расходах на развлечения отпала.
К условиям новой жизни Тим Гёрли приспособился за неделю. Поднимался с постели в шесть - шесть тридцать утра и топтался без дела возле своей комнаты до семи тридцати, когда подавали завтрак. После приёма пищи уходил в общественный сквер - за два квартала, - который всё ещё притягивал его. Там Гёрли садился на скамейку - старался занять ту, что на пригреве; или мог опуститься прямо на траву, если день выдавался жаркий, - иногда вёл беседы с другими стариками, почти неотличимыми от него по внешнему виду и со сходным прошлым, но чаще сидел в одиночестве, погрузившись в тихую полудрёму. В прохладную погоду он покидал сквер, чтобы примоститься на выступающем цоколе, которым была окружена публичная библиотека. Устраивался с солнечной стороны, и высокое здание защищало его от ветра. В случае дождя - оставался дома.
Вернувшись однажды к ужину, он обнаружил в доме престарелых извещение: ему нужно исполнить гражданский долг - стать присяжным на судебном заседании. После этого жизнь переменилась.
Гёрли много раз сидел в жюри присяжных; ему полюбилось это занятие. Платили по два доллара в день - позже ставку подняли до трёх, - а на такие деньги табака получалось накупить вдоволь, хватало и на липкие ириски, к которым он пристрастился, хотя и ощущал остатками зубов их пагубное влияние. Но деньги были не единственной причиной - даже не самой главной. Гёрли нравилось чувство значимости, которое посещало его на скамье присяжных. Знание, что адвокаты, их клиенты и свидетели приходят туда лишь с одной целью: убедить в своей правоте именно его, Тима Гёрли; понимание, что он причастен к самой ответственной работе в мире, поскольку содействует в принятии важного и судьбоносного решения. Помогает вершить правосудие.
Глаза и уши у него потеряли чуткость, и поначалу адвокаты то и дело отстраняли Гёрли после предварительного собеседования, но вскоре он смекнул, что же от него требуется. До предела напряжённое внимание помогало ему уловить суть адвокатских вопросов - этого было достаточно, чтобы подсказать, какого от него ждут ответа: «Да» или «Нет».
Ему бы хотелось более ясно слышать показания некоторых свидетелей, особенно когда он замечал, что другие присяжные наклоняются вперёд с сосредоточенными лицами. И пусть получить всё желаемое - невозможно, время от времени свидетель занимал такую позицию и говорил так громко, что даже Тим Гёрли чётко разбирал каждое слово. Но Тим Гёрли и в самом худшем случае не терял нить происходящего: адвокаты, произнося заключительную речь, неуклонно держались возле скамьи присяжных и повторяли ключевые обстоятельства своих дел громогласно, проникновенно, отчётливо.
II
Родившийся в семье, приверженность которой принципам Демократической партии восходила к 1830-м, Элтон Бемис сохранял наследную традицию незапятнанной, держась в стороне от всех политических доктрин, что не основывались на демократических воззрениях. Круг его чтения ограничивался двумя демократическими газетами - одна утром, другая вечером - и, декларируя житейский скептицизм, он безоговорочно верил во всё, что там печатали. У него не вызывали сомнений путанные, но, тем не менее, захватывающие истории про похищения, устроенные аляповатыми злодеями, и заточение в неведомых темницах, - истории, которые рассказывали молодые женщины, возвращаясь к своим семьям после длительного отсутствия. Опираясь на боксёрские характеристики, публикуемые в этих газетах, он поставил десять долларов на победу Карпантье над Демпси; оправдательный вердикт Роско Арбаклу он заклеймил вопиющей судебной ошибкой; и он ни на гран не доверял человеку, который делал причёску с пробором посередине.
Элтон Бемис запретил дочери встречаться и вообще продолжать общение с её избранником - по той причине, что молодой человек, во всём остальном безупречный, придерживался католической веры. Если бы ему довелось узнать, что у дочери появилось лёгкое пристрастие к египетскому табаку, он, по всей вероятности, выгнал бы её из дома, хотя сам без стеснения смолил тёмный табак в чёрной трубке для стимуляции слюнных желёз.
В юности Бемис перестал ходить в один увеселительный клуб из-за того, что в полноправные члены этого клуба начали принимать евреев. Поступок свой он и в зрелом возрасте продолжал вспоминать с явным удовольствием, хотя к тому времени экономическая целесообразность побудила его смягчиться. Бемис был решительно убеждён, что его страна сможет победить все прочие страны мира вместе взятые - и неважно, в одном сражении либо в длительной военной кампании. К любым иностранцам он испытывал только презрение, будь то шведы, лягушатники, немчура, пшеки или латиносы, обозначений которых знал не меньше дюжины. Наличие души у негров он признавал, но с соответствующими оговорками.
Однажды Элтон Бемис сидел на скамье присяжных в Четвёртом департаменте при Верховном Суде, и адвокат истца спросил его:
- Как вы думаете, мистер Бемис, если вас включат в состав жюри, сможете ли вы честно и беспристрастно выслушать обе стороны? Будете руководствоваться только представленными свидетельствами и судебным инструкциями? Удержитесь от того, чтобы чувства и личные убеждения повлияли на ваши суждения?
И Элтон Бемис ответил:
- Да, сэр!
III
Низкорослый и невзрачный, на лицо он был - как приболевший грызун. От маленького, хитро подёргивающегося носа шли глубокие, однако нечётко очерченные складки - тянулись до самых уголков бледного тонкогубого рта, слабость которого стёрла с лица все выражения, кроме гримасы трусливой жестокости. Подбородок и лоб были едва намечены, одинаково скошены - первый уходил в испачканный воротник, второй исчезал под неопрятными волосами. Скрытные глаза с мутной поволокой сидели настолько близко, насколько позволяла продавленная внутрь переносица; веки трепыхались в неприятном тике, и взгляд обычно не поднимался выше плеча собеседника. Грязные пальцы с обкусанными ногтями нервно скребли друг друга, лицо, ноги…
Он сидел обвиснув на стуле и с явным отвращением слушал полемику, в которую погрузились его товарищи, остальные присяжные, когда их всех закрыл в комнате для совещаний судебный пристав. Наконец в перепалке наступило затишье.
Он сплюнул в плевательницу, стоявшую в отдалении, - не попал - и с жалобным стоном произнёс:
- Да о чём тут спорить? Этот парень виновен. Вы только взгляните на него - вылитый жулик!