Дэшилл Хэммет, "Семь страничек"
Оригинал: Dashiell Hammett, “Seven Pages”, 2003
Перевод: А. Бударов
1
Она была одной из немногих рыжеволосых женщин, на коже которых не виднелось ни крапинки: казалось, она создана из мрамора. Я совершенно искренне цитировал ей: «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!» Она отличалась крайней неискушённостью. В один день, безрадостный в остальных отношениях, она лежала, устроив свою огненную голову на моём колене, а я читал ей «Сонеты к рыжеволосой леди» Дона Маркиса. Когда я закончил, она мурлыкнула и мечтательно уставилась мимо меня куда-то вдаль.
- Расскажи об этом Доне Маркисе, - попросила она. - Ты с ним знаком?
2
Я сидел в вестибюле гостиницы «Плаза» в Сан-Франциско. Происходило это за день до начала второй нелепой попытки засудить Роско Арбакла. Он вошёл в вестибюль. Посмотрел на меня, а я - на него. Судя по его глазам, этот человек считал, что в нём видят чудовище, но к подобному отношению ещё не привык. Я постарался сделать свой взгляд как можно более презрительным. Он свирепо зыркнул на меня и направился к лифту, по пути продолжая зыркать. Это было забавно. Я работал в то время на его адвокатов, собирая информацию для его защиты.
3
Мы покидали свои дома по ранней темноте, немного прогуливались по пустыне и спускались в небольшой каньон, на ровную площадку, которую обступали четыре дерева. Ночная влага оседала на землю, с самого утра сочинявшую для нас благоухание почвы и растений. Мы лежали там до поздней ночи, наполняя ноздри окружающими запахами, под деревьями, что создавали на карте звёздного неба участки с неровными границами. Наша любовь, казалось, зависела от того, выразится ли она в словах. Представлялось, что если один из нас скажет: «Я люблю тебя», в следующий миг это станет ложью. Так что мы любили и бранили друг друга весело, непристойно, и в конце концов она, как правило, затыкала уши, поскольку у меня словарный запас был больше.
4
Он вошёл в комнату в коричневых гольфах, синих полицейских штанах и серой шерстяной майке.
- Кто, к чёрту, сдвинул пиа-нино? - вопросил он, а потом ворчал и ругался, пока мы катили инструмент обратно в неудобный угол, откуда перед тем извлекли.
- Это моё пиа-нино, и стоит там, где я хочу, так и знайте, - заверил он, прежде чем снова удалиться. Его дочери были изрядно смущены, так как в нём плескался виски, купленный мной и Джеком, и потому они не возражали, когда перед уходом мы сняли со стен все картинки и закинули их за пиа-нино. Это случилось в той части Балтимора, которую зовут Свиным районом, в нескольких кварталах от другого дома, где мы провели ночь в компании, не пьющей алкоголь. Мы разливали там рутбир - шипучку, приправленную щедрой дозой ароматной слабительной каскары.
5
Я говорил с ней четыре раза. И каждый раз она жаловалась на мужа. Он губил её здоровье, он всё время ходил за ней, архикозёл, просто не оставлял её в покое. Я предположил, что муж её был почти, если не окончательно, импотент.
6
Мы с толстым поваром жались к пламени, которым он отогревался от своей тошнотворной синюшной простуды. Позади нас высились горы Кёр-д’Ален, загораживая Монтану, внизу горстка жёлтых огней отмечала железнодорожную станцию. Возможно, это был Мюррей, не помню.
- Значит, ты конченый псих! - утверждал толстый повар. - Любой паршивый стервец, который заявляет, что Кейбелл не романтик, - конченый псих!
- Не романтик, - настаивал я.
- Он анти-романтик. Всё, что он для романтики сделал - сорвал с неё одежду и высмеял. Он романтик - в точности как Менкен среди консерваторов, то есть троянский конь.
Толстый повар сложил губы трубочкой и отправил в огонь коричневый плевок.
- Осспадя, Тощий, - сварливо протянул он. - Не заставляй меня разжёвывать каждый довод.
7
В Вашингтоне, округ Колумбия, я некоторое время работал на товарной станции. На моей платформе вместе трудились двое: отгоняли вагоны, чинили сломанные ящики, запечатывали двери. Первый был человек пятидесяти с чем-то лет, с коротко стрижеными седыми волосами на удивительно круглой голове. Ростом невысокий, но плотный. Он хвастался крепостью своего черепа и рассказывал про дуэли, где противники бодались, сталкиваясь макушками, пока кровь не потечёт из носов, ртов, ушей. Его напарник сообщил мне по секрету, что считает такие бои позорными.
- Ведут себя не лучше животных, - припечатал он.
Сам же напарник бодливого был моложе, родом из сельской глубинки, смуглый и неуклюжий. Тот, что гордился своей крепкой седой головой, поведал мне о мухе, вытатуированной у деревенского на пенисе. Седому это представлялось гадким.
- Думаю, жене его противна собственная утроба, - рассудил он.