Осень моей жизни
Сегодня видел картину, от которой сжалось сердце, а Солнце в своем сплетении превратилось в сверхновую.
У забора церкви стоял старик. Бежевый плащ висел на худой сгорбленной фигуре, будто на покосившейся вешалке. Темно зеленый берет, который, будь у него паспорт, мог бы заставить меня почувствовать собственную беспросветную молодость, заботливо согревал уши с проступающими бордовыми сосудами.
Старик медленно и аккуратно отставил трость, подперев кирпичную кладку ограды. Тонкие руки без малейшей дрожи достали из тряпичной сумки фотоаппарат. Пальцы, похожие на лапки паука, скрутили крышку с широкоугольного объектива. Мимо шли люди, я замер в нескольких метрах, но пенсионер не видел никого. Он был настроен на волны, которые можно рассмотреть только через видоискатель. Фотограф поднял потрепанную зеркалку и прицелился вдоль забора, над которым нависали ветви кленов, старающиеся поймать своими огненными листьями лучи, пробивающиеся сквозь облака. Я зашел за спину художника, пытаясь представить кадр. В лицо мне посмотрела осень. Та, о которой писал Пушкин, про которую пел Шевчук, которую рисовали Поленов и Кустодиев. Я узнал ее сразу.
Камера опустилась и повисла на ремне, перекинутом через локоть. Старик промокнул глаза скомканным платком в темных разводах, и вновь навел фотоаппарат на модель. Осень улыбнулась и кокетливо опустила глаза. Было видно, что они знакомы очень много лет.
Я сглотнул комок и тихонько ушел, чтобы не быть третьим. Лишним. Фотографировать на телефон было чертовски нелепо...
У забора церкви стоял старик. Бежевый плащ висел на худой сгорбленной фигуре, будто на покосившейся вешалке. Темно зеленый берет, который, будь у него паспорт, мог бы заставить меня почувствовать собственную беспросветную молодость, заботливо согревал уши с проступающими бордовыми сосудами.
Старик медленно и аккуратно отставил трость, подперев кирпичную кладку ограды. Тонкие руки без малейшей дрожи достали из тряпичной сумки фотоаппарат. Пальцы, похожие на лапки паука, скрутили крышку с широкоугольного объектива. Мимо шли люди, я замер в нескольких метрах, но пенсионер не видел никого. Он был настроен на волны, которые можно рассмотреть только через видоискатель. Фотограф поднял потрепанную зеркалку и прицелился вдоль забора, над которым нависали ветви кленов, старающиеся поймать своими огненными листьями лучи, пробивающиеся сквозь облака. Я зашел за спину художника, пытаясь представить кадр. В лицо мне посмотрела осень. Та, о которой писал Пушкин, про которую пел Шевчук, которую рисовали Поленов и Кустодиев. Я узнал ее сразу.
Камера опустилась и повисла на ремне, перекинутом через локоть. Старик промокнул глаза скомканным платком в темных разводах, и вновь навел фотоаппарат на модель. Осень улыбнулась и кокетливо опустила глаза. Было видно, что они знакомы очень много лет.
Я сглотнул комок и тихонько ушел, чтобы не быть третьим. Лишним. Фотографировать на телефон было чертовски нелепо...