ИЗ ЗАПИСОК ТЕАТРАЛА
452
В русской советской литературе было некоторое количество писателей-сказочников. Я не имею ввиду тех социалистических реалистов-охранителей, которые сочиняли небылицы о счастливой жизни и высоком моральном уровне советских людей. Известно, что сказка - ложь, но из этого вовсе не следует, что ложь - это сказка. Она может быть и просто ложью. А я говорю о сказочниках-профессионалах.
Мы знаем сказки Александра Грина и Павла Бажова, Юрия Олеши и Аркадия Гайдара. Интересные сказки писали Вениамин Каверин и Валентин Катаев, а у писателя Лазаря Лагина, создателя широко известного старика Хотабыча, есть и цикл небольших новелл, который так и называется «Обидные сказки». Но, на мой вкус, первое место в этом списке должен занимать остроумный и грустный, задумчивый и неожиданный сказочник Евгений Львович Шварц.
Скажу сразу, что сказочник, по определению, не может не быть грустным: он потому и пишет свои сказки, что только в них и возможен тот счастливый или хотя бы благополучный конец, которого ему так недостает в реальной жизни. И Шварц, как никто, умеет пошутить и вздохнуть, показать жестокость жизни и найти неожиданный выход из безвыходного положения.
Я ещё не пошел в школу, когда познакомился со сказками Шварца. Сначала это была постановка очаровательной «Красной Шапочки», сюжет которой мне в мои четыре года был хорошо знаком: у меня был и сборник сказок Перро и сказки братьев Гримм. Но как же нравилось мне тогда, что спаситель-дровосек из Гриммовской сказки, на сцене ТЮЗа оказался милиционером, а злодей-волк, точил зубы на точильном станке. С такими тогда бродили по бакинским кварталам унылые точильщики, оглашая время от времени улицы заунывнм кличем: «Точить ножи-ножницы!»
Разумеется, я не знал тогда имени автора и только много лет спустя прочел. что «Красная Шапочка», которая так развлекала меня в детстве, - это пьеса Евгения Шварца. Со второй его пьесой я столкнулся уже искушенным театралом. Мне было к тому времени шесть лет. В ТЮЗе поставили «Снежную королеву», и я влюбился в этот спектакль с первой загадочной фразы-заклинания, которой начинается спектакль. Появляясь перед занавесом, типичный для Шварца персонаж, Сказочник, глядит молча в зал, а потом медленно и придавая вес каждому звучанию произносит: - Снип-снап-снурре. Пурре-базелюрре!..
И...начинаются чудеса! Настоящий Шварц, Шварц «Тени» и «Золушки», «Дракона» и «Каина XVIII», сокрушительный Шварц «Обыкновенного чуда» ещё впереди. А «Голый король», хоть и написан ещё в 1934 году, но должно пройти более четверти века и наступить время оттепели, чтоб мы узнали об этой пьесе полной сарказма, который не постарел за эти годы и по-прежнему поражал зло . Постановка театра «Современник» была прорывом! Мне повезло, я случайно оказался на одном из первых спектаклей. Лица и голоса исполнителей, режиссерские и актерские находки, талант Ефремова и гениальность Евстигнеева сделали для меня этот спектакль одним из самых ярких театральных впечатлений. Это был настоящий Шварц, и настоящий театр, который, по словам Маяковского, ...не отображающее зеркало, а увеличительное стекло.
В кино Шварцу, на мой взгляд, повезло несколько меньше. Очень славно смотрится «Каин XVIII», а вот и «Убить дракона» и «Обыкновенное чудо», может быть, и хорошие фильмы, но только это не совсем Шварц. С «Драконом» проще: там и название изменено и честно написано, что сценарий Горина. Горин и сам по себе очень талантлив и мог бы написать свою пьесу, а вот перекраивать Шварца, пожалуй, не стоило даже ему. А с «Обыкновенным чудом» получилось ещё хуже: слишком явно погнался режиссер за внешними эффектами, блистательный Леонов, король, и очень яркий Миронов, министр-администратор, отодвинули в сторону волшебника Янговского, то есть самого Шварца, а ведь события, происходящие в пьесе, - это всего лишь иллюстрация к его размышлениям, наглядная демонстрация его понимания любви...
Минуточку!.. Меня опять куда-то занесло. Причем здесь «Обыкновенное чудо», мысли о любви и вообще Евгений Львович Шварц? Ах да, понял. Всё началось с его «Снежной королевы». Там, попав в королевский дворец, Сказочник вспоминает, что в восемь лет он сочинял пьесу, одним из персонажей которой был король. Не зная, как говорят короли, он взял у соседа немецкий словарь, и в его пьесе король объяснялся с дочерью так:
-Дорогая тохтер, садись за дер тыш и кушай ди цукер...
Как видите, и ситуация и, текст этот сохраняются у меня в памяти уже более шестидесяти лет. Надо вам сказать, что мальчики в десять лет ещё не обладают, как правило, навыками любовных объяснений: во-первых этому ни в школе, ни дома не обучают, во-вторых, это просто никому не нужно. Объясняться в любви какой-то девчонке?! Что я дурак, что ли?! Ну, а что делать, если в этом есть прямая необходимость, а посоветоваться, ну буквально, не с кем? Ни у мамы же с папой спрашивать.
Именно в таком положении я оказался в конце зимы 1945 года. Война решительно шла к концу. Даже самые отъявленные пессимисты не сомневались в победе. Азербайджан оказался в глубоком тылу. Официально светомаскировку ещё не отменили, но соблюдать стали куда менее придирчиво. И Елочка с мамой, наконец, смогли приехать в Баку. Папа её до этого не дожил. Они поселились у своих родичей, то есть у друзей моих родителей, и при первом же удобном случае я попросил папу с мамой взять меня туда с собой.
Увидев Елочку, я потерял дар речи. Она была не просто хороша... Это было волшебство! фантазия!! сказка!!! Мне шел одиннадцатый год, а она была на два-три года старше меня. Стройная, с хорошо посаженной головой, темноволосая с бронзовым отливом, с огромными серыми глозами, кроткими и печальными. Её голос казался мне музыкой. Больше всего она напоминала мне Юдифь. Я не знаю, как выглядела библейская героиня и невысокого мнения о её подвиге, я говорю о той молодой женщине, которая изображена на прелестной картине Джорджоне.
У хозяев дома был сын, тот самый «большой фантазер», по определению его матери. Мы с ним были приятелями, и это давало мне возможность время от времени бывать там. Мы играли во что-то или просто болтали, но, увы, Ёлочка присоединялась к нам далеко не всегда. Так прошло несколько месяцев, и время, в очередной раз подошло к первому апреля. Ну разумеется, Елочка должна была оказаться в числе приглашенных.
И вот тут-то я понял свою беспомощность.Пригласить её, я мог, но как сказать ей о своей любви, объяснить, как я очарован ею? Для этого нужны какие-то особые слова, а я их не знал тогда и, грешен, не знаю и сейчас. Но сейчас мне это не так необходимо, и, более того, я убежден, что годятся любые слова, что не в словах, в конце концов, дело. Вот что я, поумнев, писал об этом в романтические восемнадцать лет:
И с тех пор, вспоминая о встрече,
Про себя я шепчу иногда
Те безумные, новые речи,
Что не мог я придумать тогда.
Но когда мы увидимся снова,
Вместо блеска заученных фраз,
Я шепну тебе вечное слово,
Повторенное тысячу раз...
А став ещё лет на сорок умней и прозаичнее, я пошел и дальше:
Твердить «Люблю» - пустая процедура.
Испортишь слово, зря его долбя...
Когда ты говоришь любимой «Дура!»
То это тоже «Я люблю тебя!»
Не пугайтесь: это не более, чем façon de parler. Мне много лет, но вот последние семьдесят из них я не говорил ни одной женщине ничего подобного. А теперь, безнадежно превысив меру дозволенных речей, я на неделю затыкаю свой фонтан.
This entry was originally posted at http://v-kolmanovsky.dreamwidth.org/341017.html. Please comment there using OpenID.