ИЗ ЗАПИСОК ТЕАТРАЛА
451
Свойственная мне привычка рассказывать всякие истории, перебивая не только справедливо негодующих собеседников, но куда чаще и себя самого, не раз приводила к тому, что, закончив очередную новеллу, которую непременно надо было рассказать, чтобы пояснить какую-то деталь в предыдущем повествовании, ни я, ни мои слушатели не можем вспомнить, о чем шла речь и в какой связи я переключился. Иногда эту брешь удается заделать, но чаще всего последняя история повисает в воздухе, оставляя в душе неприятный осадок и четкий аромат подступающего склероза.
Сейчас эта опасность мне не грозит: мои обычные устные рассказы теперь набираются на клавиатуре, нумеруются, и это позволяет в любой момент выяснить, что именно вызвало у меня ту или иную ассоциацию. Но зато появилась другая опасность. Рассказывая о своих Днях Рождения, я не мог не рассказать о том, как первого апреля 1944 года, именно в этот день, у нас дома впервые появился Коля, бок о бок с которым мы прожили более полувека. Я стал рассказывать о нем и, естественно, сошел с магистрального пути. А сейчас передо мной две возможности: продолжать рассказ о Коле, - а это тоже магистральная тема, - или вернуться к истории моих Дней Рождения.
Наверное, правильнее будет вернуться. Вот результат несложного подсчета. От 1944-го года, на котором я пока остановился, до 2014-го, в котором я всё это пишу, прошло семьдесят лет, а как известно, к сожаленью, День Рожденья только раз в году. Так что, если бы даже я стал занудно и скрупулезно описывать каждое из этих, в общем-то, однообразных праздненств, речь шла бы всего о семидесяти вечерах. Но я хочу сразу успокоить тех, кому ещё не наскучило читать мои опусы, что я не собираюсь рассказывать о тех днях, которые неинтересны даже мне самому.
А вот с Колей я расстался в 1998 году, покидая Баку, то есть всего через пятьдесят четыре года, но вот виделись мы с ним не только по праздничным датам, хоть и по праздничным датам тоже. Наверное, правильно считать, что мы, так или иначе, общались в среднем не менее пятидесяти раз в год, то есть более двух с половиной тысячи раз. И если считать, что не больше 5% наших встреч я могу выбрать для рассказа, и то их наберется более сотни.
Впрочем, я не специалист по подсчетам. Я тот самый чукча, «которая не читателя...», и поэтому перехожу к истории о своем следующем Дне Рождения, тоже весьма памятном для меня. Это был следующий 1945 год, и было мне уже двенадцать лет. А что делает мальчик, который к тому времени успел прочесть много замечательных книг, правда, не всегда предназначенных для младшего и среднего школьного возраста? Он, «воображаясь героем своих возлюбленных творцов» влюбляется... Не избежал этого и я.
Но придется вернуться назад. Была у меня подруга детства, та самая, которую я так нелепо пытался пригласить по телефону на свой последний довоенный день рождения. Тогда мне не приходило в голову, что девочки чем-то, кроме одежды и имен, отличаются от мальчиков. Но случилось так, что после начала войны она с мамой и бабушкой уехали куда-то за Урал, и найти её мне удалось только десять лет спустя, и даже ещё дважды в жизни встретиться. Но благодаря такой прививке, полученной в детстве, большинство самых близких моих друзей - это женщины. Подростки - обычно фаллократы и с некоторым презрением (оно, по-моему, чаще всего объясняется элементарной завистью) относятся к тем «пацанам», которые умеют дружить с «девчонками». Так вот, несмотря на неодобрение приятелей, мне всегда было комфортнее дружить сначала с девочками, потом с молодыми женщинами, а мои ровесницы и сегодня остаются молодыми...
В первом классе я несколько дней приглядывался к своим одноклассницам, а потом решительно назначил одну из них своей Дульсинеей Тобосской. Подозреваю, что эта милая девочка понятия не имела, кто это такая. Но это было совершенно неважно, потому что об этом «назначении» не знал никто, кроме меня самого. Я, как и подобало рыцарю печального образа, служил прекрасной даме, не приближаясь к ней и не демонстрируя своих чувств. Во втором классе мы оказались в разных школах, и я больше никогда не видел своей избранницы.
А тут произошло некое событие. 1943 год был особенно трудным. Еды не хватало. Люди говорили, что в деревнях многое можно приобрести. Нет, не за деньги, а в обмен. Там, мол, охотно берут одежду и предметы обихода. Только надо было преодолеть две трудности: чтобы выехать из Баку, нужен был пропуск. Получить его было сравнительно несложно, но для этого следовало сказать, куда и к кому ты собираешься ехать. Вторая - это был языковой барьер. Баку говорил по-русски, но не было никакой уверенности, что в азербайджанских деревнях дело обстоит точно так же.
Один из друзей моих родителей нашел решение. Его родственники оказались в числе беженцев, которых поселили в одном из районов Азербайджана. Можно было поехать проведать их. За те полтора года, что они там прожили, кто-то из них научился говорить по-азербайджански. Более того, поездка к родственникам-беженцам оправдывала одежду и посуду, которые лежали в чемоданах, если бы вдруг кто-то поинтересовался их содержимым.
Идея быда обдумана, признана правильной и начала осушествляться. Остальное оказалось делом несложной техники, и, примерно, месяц спустя, мама и автор идеи отправились проведать его родню. Зкспедиция продолжалась два или три дня. Очевидно, какие-то результаты она дала, но у меня в памяти пусто. По-видимому, картошка, крупы и даже мука не казались мне тогда настолько привлекательными, чтобы запомниться.
Но запомнилось другое. Мама рассказывала о своих впечатлениях, и самое заметное место в её рассказах, по обыкновению, ярких и красочных, занимали люди, с которыми ей пришлось столкнуться, те самые родственники-беженцы. Это была семья из четырех человек: родители, чуть старше мамы, которой тогда не было и сорока, и двое детей. Сына мама не видела: он воевал, а дочка была старше меня на два-три года, и мама говорила о ней в самом восторженном тоне. По маминым словам, она была удивительно хороша внешне, умна и начитана, в свои двенадцать-тринадцать лет знала английский и освоила азербайджанский. Отец её был тяжко болен (кажется, у него был туберкулез, который тогда «заливали», то есть лечили усиленным питанием) , а противостоять болезни было нечем, ни лекарств, ни врачей, ни даже нормальной еды. И вот в этих условиях девочка трогательно и непрерывно заботилась о своем отце.
Я думаю, что было ещё одно обстоятельство, которое для моей мамы очень украсило эту девочку. Мама хотела дочку. Она даже решила, что та будет непременно играть на арфе, и папа уже договорился, где он сможет арендовать этот инструмент. Мама приготовила имя для дочери. Её должны были звать Еленой, а дома называть Ёлочкой. Но я, увы, оказался мальчиком, и никаких тебе арф и ёлочек! Так вот, девочку, которая так понравилась маме, дома называли Ёлочкой. И, разумеется, не видя её и даже, не зная, увижу ли когда-нибудь, я, по маминым рассказам, влюбился в эту Ёлочку без памяти. Любовь к Дульсинеям хороша именно тем, что совершенно неважно, существует ли они в действительности или это «обман неопытной души».
Продолжу, с вашего разрешения, через неделю.
This entry was originally posted at http://v-kolmanovsky.dreamwidth.org/340641.html. Please comment there using OpenID.